Учитель и Ученик: суперагенты Альфред Редль и Адольф Гитлер - Владимир Брюханов

Теперь ясно, что вынужденным мотивом такого поведения Урбанского было стремление отвлечь внимание всех остальных именно от основных материалов, наличие которых было им обнаружено. Такому его наигранному поведению начисто противоречит то, что он постарался прихватить с собой в Вену абсолютно все заснятые фотоматериалы, найденные в квартире Редля — это Урбанский особо подчеркивал.[604]

Если Гизль против этого не возразил, то, значит, он не догадался, что именно узрел Урбанский в найденных фотоматериалах — и что он затем постарался увезти. А может быть, и Гизль разыгрывал гораздо более сложную роль — к этому нам предстоит вернуться.

Все изложенные, а также еще не изложенные факты позволяют сделать вывод, что Урбанский обнаружил в квартире Редля достоверные следы пересъемки Редлем именно переданного русским плана развертывания. Вероятно, первоначальные неудачные снимки страниц этого плана и оставались в квартире Редля к моменту прихода офицеров с обыском.

Если Урбанский самолично передавал Редлю этот план (так именно мы и считаем), то он должен был это делать с максимальной осторожностью, которая, в частности, подразумевала, что сам Урбанский подробнейшим образом должен был познакомиться с передаваемыми материалами. Поэтому узнать их пересъемки ему не составило особого труда.

Понятно, что на всех предшествующих этапах своей деятельности Редль неизменно пользовался помощью более квалифицированных фотопрофессионалов, но вот пересъемку плана развертывания он заведомо никому доверить не мог: наверняка обещание не делать этого и вошло в комплекс обязательств, данных Редлем Конраду и Урбанскому.

С другой же стороны, его самоличный слабый технический опыт в проведении таких фотосъемок и заставил его затратить массу неоправданных усилий, приведших к множеству первоначальных неудачных снимков. Но времени у Редля хватало: Занкевич в Вене, парализованный как кролик перед удавом, терпеливо ожидал тогда дальнейшего развития своей жалкой участи!

Редль, переступая через обязательство, данное Конраду и Урбанскому, становился в позицию непримиримого врага людей, на прямой обман которых он решился!

В конечном же итоге фотокопия плана развертывания, сделанная Редлем и оставленная им у себя, годилась лишь для одного: для последующего шантажа Конрада, Урбанского и их возможных сообщников этим фактом почти очевидной государственной измены — отправки русским наисекретнейшего документа австрийского Генштаба!

Ведь сам Редль по своему служебному положению ниоткуда не мог располагать таким планом! И его собственным показаниям о том, как и от кого он его получил, оставалось бы лишь только верить, если они подкреплялись такими фотокопиями!

А на наисекретнейших материалах должны были существовать и определенные отметки того, к какому именно экземпляру документа (из общего ограниченного числа строго пронумерованных комплектов) принадлежит каждая страница — все это так или иначе должно было запечатлеться на фотоснимках!

Такая информация ничего не приносила русским, не посвященным во все тонкости и детали хранения и учета самых секретных документов в Вене, но давала убийственный материал для тех австрийцев, облеченных соответствующими полномочиями, которые взялись бы выяснять, с какого именно из секретных экземпляров сняты копии!

Однако заметим, что вроде бы бесспорный факт, что Редль не успел предпринять почти ничего, чтобы реально начать такой шантаж, свидетельствует о том, что столь крайние меры он предусматривал лишь в качестве оборонительных, сам же не собираясь наступать против Конрада и Урбанского.

Но, во-первых, чисто оборонительного оружия в принципе не бывает — всякое оружие можно использовать для нападения! Во-вторых, ничто не мешало Редлю передумать — и приступить-таки к активным действиям.

Так оно, кстати, и происходило!

Мы не знаем, заручился ли Конрад перед своей хитроумной операцией санкцией со стороны императора — это было бы вполне возможно и разумно с его стороны! Но санкцией эрцгерцога Конрад заведомо не обзавелся — все последующие события красноречиво свидетельствуют об этом.

Что же касается санкции престарелого императора, то какой конкретно был Конраду прок от нее? Лишь только тот, что сам Франц-Иосиф не будет по собственной инициативе возбуждать вопрос о судьбе утекшего плана — и окажет в этом отношении Конраду всю свою возможную поддержку; так Франц-Иосиф в дальнейшем и поступал. Но вот спасти Конрада, если откроется весь сюжет передачи плана русским, было бы не по силам и императору Австро-Венгрии!

Одни только немцы не простили бы столь подлого поступка всей этой Австро-Венгрии!

(Забегая вперед, отметим, что можно понять и молодого Гитлера, относившегося в результате знакомства с этой историей с предельным презрением к Австро-Венгрии!)

Тут уж Конраду, скорее всего, предстояло бы брать вину на себя, спасая уже репутацию императора и всей империи! И ничем хорошим, кроме пули в собственный лоб, это не должно было окончиться для Конрада!

Вот какую ситуацию создал Редль перед смертью. И вот за что ему предстояло расплатиться жизнью!

Урбанский, производивший обыск в Праге, должен был на ходу принимать кардинальнейшие решения, от моральной ответственности за которые он не отказался и позднее.

Во-первых, он немедленно передал информацию Конраду о том, что же в действительности обнаружилось в квартире Редля.

Во-вторых, он не принял никаких мер к тому, чтобы покинувший место действия слесарь Вагнер был обязан держать язык за зубами. Не исключено при этом, что Урбанский сам выяснил у слесаря, рвавшегося на свой футбольный матч, все обстоятельства, связывающие Вагнера с журналистом — капитаном команды. Урбанский мог и тактично посоветовать Вагнеру определенную форму оправдания перед капитаном — такой разговор, проведенный один на один со слесарем, ничем не связывал Урбанского и не мог его разоблачить.

Тем самым Урбанский фактически санкционировал скандал, затеянний на следующий день Кишем: утечка информации о разоблаченном русском шпионе получила необходимый пусковой толчок!

А ведь в это время Редль, судя по всему, был еще жив!

Тайная миссия Урбанского в пражской квартире Редля осуществлялась прямо на глазах у окружающих, находившихся тут же, в одном шаге от Урбанского. Это была чрезвычайно напряженная роль, которую Урбанский успешно отыграл!

Но тут же присутствовал и персонаж, игравший почти аналогичную и столь же сложную роль — генерал Гизль.

Сделав предположение, что Редль скопировал для собственной страховки секретный план, полученный им для передачи русским от генерала Конрада через полковника Урбанского, и вспомнив о том, что между Редлем и его партнерами по другой долговременной операции — Гизлем и Францем-Фердинандом — тоже существовали сугубо функциональные связи, лишенные абсолютного и полного доверия, мы должны придти и к следующему предположению: Редль и раньше, все прежние десять лет, должен был аналогично страховаться от возможных угроз — уже со стороны Гизля и эрцгерцога.

Такой ход мыслей вполне мог возникнуть именно у Артура Гизля, когда около полудня воскресенья 25 мая к нему в Прагу заявились Урбанский и прочие, прося о содействии в обыске квартиры Редля.

Гизль, сам добравшись до этой квартиры, должен был озаботиться тем, чтобы незаметно для окружающих установить, не имеется ли там свидетельств всех этих многочисленных прежних передач информации по линии Агента № 25 — в этом был свой, кровный интерес Гизля в эти часы.

Похоже, что Гизлю удалось убедиться в том, что в этом смысле в квартире Редля все обстоит достаточно чисто — или же сам он сумел воспользоваться своими руководящими возможностями и наложил лапу на самые важные материалы, нашедшиеся в квартире; такая возможность будет нами рассмотрена в Заключении к этой книге.

Разумеется, Гизль не мог увериться в содержании абсолютно всех многочисленных бумажных и фотоматериалов, которые Урбанский увез в Вену, но в общем-то его миссия, аналогичная миссии Урбанского, также увенчалась успехом. Будущее вроде бы подтвердило, что ничего, уличающего эрцгерцога и Гизля, в квартире Редля не обнаружилось.

Это было, вероятно, не совсем так: во владение всем этим имуществом вступил Ронге, который написал о последовавшем возвращении Урбанского: «Он вернулся из Праги с обширным материалом, заполнившим всю мою комнату».[605]

Со всем этим Ронге имел затем возможность разбираться годами — вплоть до 1930 года, когда была опубликована его книга. Все оценки, приведенные в ней, исходят из твердого убеждения Ронге в предательстве Редля — и оснований для искренней убежденности в этом самого Ронге, надо полагать, у него хватило.