Эрика - Марта Шрейн

— Конечно. Ты ведь тоже красивая. Только слишком худенькая.

Лена засияла и, смущаясь, ответила:

— Ой! А ты? Тоже мне, толстушка нашлась, кожа да кости. А ты вправду станешь встречаться с Женей?

— Нет, не стану, — серьезно ответила Эрика. — Я ведь немка. Если мы поженимся, он сначала будет меня любить, а когда привыкнет, начнет фашисткой называть. Я уже такое видела. И поэтому выйду замуж за такого человека, который не различает национальности. За такого… Ну, как твой мельник. Чтобы он был порядочный, и я бы могла быть за ним, как за каменной стеной.

— Что мне ответить Алексею?

— Ты и так все уже решила. И я желаю тебе счастья, — ответила Эрика.

* * *

Наступило долгожданное Рождество. Эдуард сказал:

— А в Европе его уже отпраздновали. Я случайно поймал «Голос свободы». Правда, быстро выключил приемник. Побоялся, — объяснял он. — Вдруг засекут.

— Но мы же православные немцы, — объяснила Эрике мать. — Наше Рождество — седьмого января. — Она надела вечернее платье, украшения и стала наряжать дочь.

— Мы так и выйдем на улицу — в длинных платьях? Там же люди, — засомневалась Эрика.

— Конечно так, Александр Павлович пошел такси останавливать. Оно подъедет прямо к дверям. Граф Петр с женой тоже выйдут, как только такси засигналит. Как ты себя чувствуешь в этом платье? Ты довольна? — мать застегивала на шее Эрики жемчужное ожерелье.

— Я в нем будто бы и не я. Как будто я не здесь, а в кино… — улыбалась Эрика.

— Ничего. Побудь в сказке. Из таких моментов складывается судьба женщины.

— Мама, может, надеть туфли на меньшем каблуке? — спросила Эрика, держа в руке туфельки на шпильках.

— Все в порядке, дочка. Это твой первый бал. И пусть он тебя закружит сегодня, — любуясь дочерью, говорила Адель.

Они зашли в малый зал ресторана. Эрику под руку вел отчим. Ее смущало, что в туфлях она одного роста с ним. Собралось человек двадцать пять, было даже несколько молодых людей. Эрика сразу остановила взгляд на высоком светловолосом молодом человеке. Он стоял рядом с архитектором Ноздрачевым. «Его сын», — подумала она.

К ним подходили люди и отчим представлял ее: «Знакомьтесь, моя падчерица баронесса Эрика Фонрен».

Он представлял ее дамам в вечерних платьях, мужчинам в смокингах. Эрика улыбалась, как учила ее мать, и была в ужасе от того, что не могла запомнить всех по именам.

Незнакомые Эрике мужчины, кланялись ей и говорили комплименты Адель и ее дочери. Дамы в вечерних платьях поздравляли Адель с праздником, восхищались ее нарядом и тоже делали комплименты ее дочери. Мягкий свет от свечей, тихая музыка и внимание к себе совсем заворожили Эрику. Кто–то сел за рояль и заиграл вальс. Молодой человек, действительно сын архитектора, представился:

— Иван Ноздрачев. Разрешите пригласить вас на танец.

Гедеминов, стоявший тут же, спокойно сказал:

— Первый танец обещан мне. Я думаю ваш второй?

— Да, конечно, — сказала Эрика и закружилась в вальсе с отчимом. Она поняла: он давал ей возможность освоиться.

Эрика танцевала все танцы с Иваном, который не подпускал к ней других молодых людей.

Иван ей понравился. Ей было с ним легко и хорошо. Она думала: «Если он предложит мне дружбу, я не откажу».

Сели за столы. Пили шампанское. Эрика раскраснелась. Она прислушивалась к разговорам, но ничего из того, что говорили, не понимала, хоть говорили по–русски. Кто–то незнакомый говорил:

— Он слишком воспитан и потому одинок. Надо же решиться, наконец. «О ком это он говорит?» — подумала Эрика.

И голос Гедеминова:

— Еще Конфуций сказал: «Если в человеке естество затмит воспитанность, получится дикарь. А если воспитанность затмит естество, получится знаток писаний. Лишь тот, в ком естество и воспитанность пребывают в равновесии, может считать себя достойным мужем».

Эрика ничего не поняла из сказанного Александром Павловичем. Она перевела взгляд на даму в темно–синем платье, о чем–то беседующую с Марией Ивановной, и услышала:

— Что ж, сердитый человек всегда полон яда. С тем, кто любит спорить, не надо вступать в пререкания, чтобы избежать раздражения.

Мать говорила даме, сидящей слева от нее, по–видимому, в продолжении разговора:

— Я думаю, ревность оскорбляет и наносит смертельный удар даже самой прочной и сильной любви…

Какой–то молодой человек проникновенно говорил Ивану:

— Ночь, любовь и вино не пробуждают скромных желаний: ночь прогоняет стыдливость, а вино и любовь — робость.

— Чьи это слова? — спросил Иван.

— Кажется, Овидия.

Иван что–то прошептал на ухо захмелевшему соседу. Тот посмотрел на Эрику:

— Извините, барышня, я разговорился, — Эрика молча улыбнулась, — не знаю почему.

— А что делать женщинам, если мужчины легкомысленнее их? — донесся до Эрики голос.

Граф Петр возразил кому–то:

— Диогену из своей бочки было видней, когда он говорил: «Народу много, а людей не много». — Я в этом убедился и теперь держусь своих друзей.

Иван угощал Эрику шоколадом. Она взглянула на мать. Мать подбадривающе улыбнулась ей.

Стали просить Мари спеть романс. Она не заставила себя долго уговаривать. И вот уже ее чудесный голос заполнил маленький зал: «Отвори поскорее калитку…» «У церкви стояла карета…»

— Как она хорошо поет! — сказала Эрика Ивану, когда голос Мари умолк.

— Да, — ответил Иван, — в этих старинных романсах столько души!

— А теперь для юной баронессы Эрики фон Рен исполняется романс «Очи черные». Исполняется мной, поскольку я больше всех ею очарован.

— Не слушайте его, — ревниво сказал ей Иван. — Он всем девушкам это говорит. У рояля наш друг, музыкант Владимир Петровский. Поет он конечно хорошо…

Специально для Эрики еще не пели. Когда романс отзвучал, все хлопали ей, а молодой человек подошел к ней и поцеловал ей руку. Потом объявил:

— Для всеми уважаемого князя Александра исполняется романс «Гори, гори, моя звезда».

Музыка закончилась и наступила полная тишина. Сидевшая по другую сторону от Эрики Мари тихо объяснила ей:

— Это любимый романс генерала Александра Дончака. Он погиб в гражданскую, его расстреляли красные. Князь любил его, как отца.

Когда романс отзвучал, Гедеминов встал из–за стола и попросил гитару! Ему тут же подали ее, и он заиграл цыганочку. Потом он пел песни Вертинского, картавя и подражая певцу. Все долго хлопали. Снова вышли из–за стола и танцевали танго. Эрика совершенно опьянела, но не от вина. Иван взял ее руку.

— Мы еще увидимся? — спросил он.

Эрику переполняло необычное ощущение полноты жизни.

— Конечно, — ответила она.

— Когда же? — спросил Иван. — Мне хотелось бы чаще видеть вас. Можно мне… Я прошу о свидании, в воскресенье, днем. Не отказывайте мне. Можно, я приду к вам домой?

— Днем? Ну, хорошо.

— Я приду в три часа.

— Я зайду к маме. Зайду к ней в три. Сама я живу в общежитии.

Он зашептал ей на ухо: — Эрика, Вы самая красивая девушка в городе. Нет в мире, — Иван был пьян от счастья, но кажется он перешел границы приличия, потому что подошел отчим и сказал:

— Поедем домой, барышня, уже поздно.

— Конечно. Но здесь так хорошо! — блаженно отозвалась Эрика.

— Я думаю, мы еще сюда не раз придем. — И Ивану: — До свидания, молодой человек.

Эрике не хотелось так быстро расставаться с Иваном. Тот напомнил ей:

— Вы обещали, в воскресенье, в три часа

Все по очереди подходили прощаться, приглашали Гедеминовых в гости вместе с Эрикой. Уже в машине она с сожалением почувствовала, что «сказка» кончилась. Завтра на работу. Но при мысли о первом свидании сердце сладко защемило. Она подумала: «Какой он приятный! Совсем не такой, как фабричные парни. Может, я уже влюбилась?»

— Тебе хорошо было? — прервала ее мысли мать.

— Лучше уже не будет. После этого хочется заснуть и больше не просыпаться. Разве бывает хорошо несколько раз? — с грустью ответила дочь.

— Но почему же? В твоем возрасте нужно ждать счастья, — ответил за мать Александр Павлович.

* * *

В воскресенье Иван ровно в три часа дня стоял у дверей Гедеминовых. Адель угостила его чаем, потом они слушали пластинки. Иван рассказывал анекдоты про Хрущева.

Эрика смеялась, но первое свидание она представляла себе другим. Пока разговаривали, стало темнеть, и Адель напомнила Ивану:

— Вам пора домой сударь, — и когда они вышли за дверь, постучала в дверь мастерской: — Сашенька, выйди. Иван с Эрикой пошли на улицу.

— Когда? — спросил Гедеминов.

— Только что, — сказала Адель, почувствовав неясную тревогу.

Гедеминов накинул безрукавку, взял нож и вышел. Следом за ним выбежал Пилот.