Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк - Антонина Коптяева

— Айда на делянку!

Снова спускались с бугра окружной дорогой. Где еще было такое утро? И резвый бег сытой лошади, и бодрящий студеный воздух, и разлив зари над лесами, над текучей и неподвижно стоявшей водой, уже схваченной у берегов тонкой коркой льда, — все подарок душе. А главное, Нестор рядом, родной и близкий.

Прихотливо изгибается в берегах веселая светло-струйная река Илек, напомнившая Фросе мутноватую, правда, красавицу Сакмару в Оренбурге, за Маячной горой, куда бегала она с подружками. «Вирка-то как там теперь? Мается от своей доброты: не видит просвета в жизни из-за папани-изверга. Покуда ребятишек вырастит, согнется в дугу!»

— Левый берег — киргизская сторона! — Нестор, не заметив раздумья Фроси, показал сложенной нагайкой на почти голую возвышенность, отлого уходившую в выжженные солнцем степи. — Правый — наш, казачьи земли.

Свернули с тряской, наезженной по корням и кочкам дороги и остановились на широкой поляне с некошеной, высушенной заморозками высокой травой, где уже стояли немудрящие шалаши, а возле телег дымили костры и паслись выпряженные, стреноженные лошади. Работники, взяв пилы и топоры, сразу пошли на делянку, отведенную Шеломинцевым, а Нестор и Фрося остались в лагере: вместе собирали сухой хворост, подтаскивали валежник, разводя костер, и ходили на Илек за водой.

День наступал ослепительно яркий, солнечный. Фрося кухарничала, и Нестор то помогал ей, то наведывался на делянку — посмотреть, как вырубают талы, чтобы не оставалось «торчин», чтобы старые, перестойные ветлы и тополя снимались до земли без пней.

— Если деляна вырублена дочиста, только корни в земле оставлены, то через три года на ней поднимается непролазная чаща из таловых прутьев, — серьезно пояснял он Фросе.

— У вас все талы: и прутья, и деревья необхватные! — посмеивалась Фрося, опьянев от счастья и доброй красоты леса. — На каком же славном месте вы устроились!

Притихшие в свете погожего дня, так и блестели под солнцем колючие заросли чилижника и терна. Ветлы перемежались бурыми островами черемухи и будто маслом смазанного гибкого краснотала. Летом все зеленело сплошь, а к зиме резко отмежевывались обнаженные лесные чащи — и голыми стволами, и словно расчесанными вершинами: там белесые тополя, за ними — кремовые осокори, голубоватые осины, соловые макушки красноветвистых ветел.

— Вот как их рубят! — Фрося прислушалась к хищно-въедливому стуку топоров, к шуму с хрустом падавших больших деревьев, обламывавших свои и чужие сучья. — У каждого дома навалены дрова и хворост, а все мало!

— Розги растим, — беспечно бросил Нестор, шуруя палкой в костре под закоптелым котлом, в котором варился неизменный кулеш.

Фрося насторожилась:

— Зачем?

— Да так… В ходу они у нас, а время такое…

— Какое?

— Пропаганда требуется.

— При чем же тут розги?

— Наши старики без них не могут. Они все умственные понятия стараются вложить человеку в голову с противоположного конца.

Фрося вспомнила рассказы деда Арефия о том, как пороли казаки забастовщиков. Насупилась.

— Ведь среди такой красоты живете!..

— За эту красоту дорого платить приходится.

Неизвестно, до чего договорились бы молодые, но тут, похожий на цыгана из табора, явился Антошка Караульников, вымазанный сажей и землей, весело возбужденный:

— Айда на озеро за карасями!

— Поедем? — Нестор заглянул в лицо Фросе. — Ну, чего ты? Мы все тут под страхом ходим. Ты думаешь, только с вашими схватывались казаки? Они и свою молодежь пороли на круге казачьем… Да еще неизвестно, что дальше будет. Вон Антошкины дружки в Краснохолмске хотят нейтралитет держать: против большевиков не выступать. А старики, думаешь, довольны этим останутся? Черта с два! Они все свои привилегии, которые были дарованы войску еще при царе Горохе, вспомянут. И как пить дать за розги возьмутся…

— А мы их наготавливаем… — недобро усмехнулась Фрося.

— Да разве мы первые? — вступился Антошка, ласково глядя на нее. — Казаки испокон веку свои леса так рубят, чтобы в них не переводились ни тополь, ни розга — таловый прут. Из прутьев и плетни заплетаются, без которых скотоводам в степи не прожить: заборов-то тесовых у нас нету.

Нестор тоже попытался развеселить жену:

— Сейчас я тебе гнезда сорочьи покажу. Тут, по старице, везде сороки гнездятся. У них настоящие избушки: свиты крепко, глиной умазаны, коровьей шерстью, будто кошмой, выстланы, а сверху навесы. И все на деревьях, впору рукой достать.

Фрося сама видела эти гнезда в пойме Сакмары, но уж если Нестор обходится с ней точно с маленькой девочкой, то и она решила сделать ему приятное и, пересилив душевное беспокойство, улыбнулась.

— Запрягать, что ли? — спросил Нестор Антошку, сразу просияв, но тот так засмотрелся на Фросю, что не ответил. — Ты оглох разве?

— Давай запрягай! — весело заторопился Антошка. — У меня уж все приготовлено, и Сивка у дороги привязан. Лесорубы в работу втянулись — без нас управятся, а одного я с собой беру. Сети вдвоем ставить сподручнее.

— Ой, какое море!

— А ты видела море? — спросил Антошка.

— Где бы это я его видела? — рассеянно ответила Фрося, не отводя взгляда от широкого водоема.

Лениво плеща, перекатывались по нему маленькие синие волны, ластились к тонким трубкам безлистного камыша, стоявшего далеко от берега в студеной воде. Беззвучно покачивались на камышинках мелкие крестики реденьких колосьев, ближе сухо шелестели, шумно шуршали высокие пожелтевшие тростинки.

— Против моря это лужа, которую кот наплакал, — поддразнил Антошка.

— Ну и пусть! — Фрося перевела на него сосредоточенно-серьезный взгляд, строго сдвинула брови в ответ на задорную улыбку. — Я еще не видела столько воды… Такой, чтобы никуда не текла. А вон кочка чернеет и плывет прямо на нас. Почему она плывет, раз вода стоит на месте?

— Почему? — Недоумение на смуглом лице Антона сменилось опять веселой улыбкой. — Так волны же… ветер. Торф отрывается от берега, а по волне гонит его.

Нестор тоже всмотрелся, щуря светлые глаза:

— Это не кочка, а, похоже, гагара убитая. Подранок, наверно. Отстал от стаи, и охотники добили его.

Поскрипывая уключинами, шурша острыми листьями тростника, украшенного пушистыми рыжими метелками, батрак Караульниковых, Максим, подогнал к берегу лодку, которая была спрятана рыбаками в топком заливчике. Антон принес сети, вынутые из мешка, брякнув грузилами, завалил их в лодку.

— Мы с Максимом будем ставить, а вы с Фросей разводите костерчик. Чайник и котелок под сеном, в передке лежат.

— Нет уж, давай я сам буду грести, а ты разжигай костер, — неожиданно холодно возразил Нестор и, не ожидая согласия, даже не взглянув на Фросю, прыгнул в лодку, качнув ее так, что затрещала за бортом, ломая легкий ледок, шумливая тростниковая стенка.

— Легше! — предупредил Максим, уже разбиравший сеть. — Этак и опрокинуться недолго.

— Постойте! Зачерпните с лодки водички. Тут, у берега, взбаламученная! — крикнула Фрося и побежала за ведром к телеге Караульникова, возле которой тяжело взбрыкивал стреноженный Сивка.

— Красивая у тебя хозяйка! — сказал Нестору Максим.

— Ничего… — Нестор, выжидая, даже не обернулся на жену.

Молчком они пересекли озеро и начали ставить сеть, огибая, загораживая вход в залив, затянутый по дну водорослями. Сквозь прозрачно просвечивающую толщу студеной, густой на вид воды немо глядели бурые заросли опутанных тиной трав, мелкие рыбешки, как искры, мелькали в них. Прошел низом, лениво изгибаясь черной спиной, крупный сазан. И еще какие-то большие рыбины спокойно бродили в глубине, пошевеливая хвостами и плавниками. Нестор греб без рывков, легко ведя лодку, как будто весь сосредоточенный на том, чтоб ровно соскальзывала сеть, падавшая с борта из-под больших рук работника.

Звонкий смех Фроси на берегу спутал ладную работу; лодка дернулась, сеть зацепилась.

— Сдай назад! Куда же ты двинул! — с жаркой досадой скомандовал Максим.

— Не шуми, я тебе не наемник! — зло огрызнулся Нестор.

— Мы оба тут не наемные! — Лицо Максима, крупного, сильного парня, залилось румянцем, но, перехватив бечеву верхнего края сети и этим подав лодку назад, он добавил уже добродушно: — На охоте да на рыбалке хозяев нету. А ежели ты атаман ватаги, так с тебя спрос двойной.

Голоса их звучно раздавались над разливом. А когда они умолкли, стало слышно, как Антон говорил на берегу, там, где уже поднимался за тростниками бледно-голубой дымок костра:

— В Тургайских степях озера!.. Посмотришь: действительно море! И мелких полно: вся степь будто блюдами уставлена. На большие во время перелетов птица точно из трубы валит. Я там был на озере Жеты-Коль и в поселке Ак-Кудук еще мальчонкой. Дед Тихон возил туда на тройках приезжих господ на лебедей посмотреть. А оттуда гоняли на озеро Айке — тоже целое море. Степь-то — везде дорога, когда нет дождя. Волков там, лис, сайгаков! Дудаки ходят — пасутся стадами. А потом понесло наших еще на соленые озера, на Шалкар-Ега-Кара. Глазом его не окинешь, а по берегам соль. И там среди полной весны забуранило, враз холод, и снегу по колено. Кабы не дед Тихон, пропали бы! Птицы погибло страсть. Перо-то на ней обледенело…