Записки президента - Борис Ельцин

Естественно, неизбежны издержки роста, но мы не стремились к расцвету жульничества. На то и существуют милиция, прокуратура, чтобы бороться с подобными вещами. На спекуляцию должен быть один ограничитель — закон. Другое дело, что приноравливаются к новому правоохранительные органы медленно, плохо. Но это типично русский стиль.

…В сентябре 1992 года я посмотрел цифры экономических показателей за девять месяцев. Было от чего прийти в ужас. Страна неуклонно ползла к гиперинфляции, к развалу производства, к обрыву экономических связей.

И, наверное, только одно вселяло надежду — принципиально иная ситуация с потребительским спросом населения. Дефицит товаров был ликвидирован за несколько месяцев, причём по всем показателям, за исключением самого дешёвого продовольствия, а вскоре и за ним перестали давиться. Потому что знали: хлеб и молоко будет и сегодня, и завтра, и послезавтра.

В России начался совершенно другой дефицит — дефицит денег.

…О чем, собственно, и предупреждал Гайдар.

В интервью телекомпании «Останкино» Александр Исаевич Солженицын задал риторический вопрос интервьюеру, зрителям, всему народу, президенту: «Вы свою мать будете лечить шоковой терапией?»

Мать — Россия. Мы — её дети. Лечить шоковой терапией мать действительно жестоко. Не по-сыновьи.

Да, в каком-то смысле Россия — мать. Но в то же время Россия — это мы сами. Мы — её плоть и кровь, её люди. А себя я шоковой терапией лечить буду — и лечил не раз. Только так — на слом, на разрыв — порой человек продвигается вперёд, вообще выживает.

Я выбирал путь шоковой терапии не для какой-то недоразвитой страны, не для абстрактного народа — я в том числе и для себя выбирал этот путь. Первому, кому предстояло пройти через шок, и не однажды, через болевые реакции, через напряжение всех ресурсов — это мне, президенту.

Изматывающие приступы депрессии, тяжкие раздумья по ночам, бессонницу и головную боль, отчаяние и горечь при виде грязной, обнищавшей Москвы и других российских городов, вал критики, каждый день несущийся со страниц газет и с экрана телевизора, травлю на съездах, всю тяжесть принятых решений, обиду на близких людей, которые в нужную минуту не поддержали, не выстояли, обманули, — все это довелось пережить.

Я уж не говорю про октябрьский путч.

…Следующие страницы этой главы посвящены, так сказать, политической технологии экономической реформы, её закулисной стороне, которую тоже должен знать читатель моей книги. Но мне бы не хотелось, чтобы эти мотивы заслоняли главное — необходимость решительного шага вперёд после настигшего страну развала. Именно нравственную, человеческую необходимость.

Ситуация в стране к началу реформ была совсем нерадостной. Потерявшее стабильность общество со страхом ждало начала радикальных реформ, понимая, чем они грозят — повышением цен, безработицей. К осени 1991 года нормирование всего и вся ужесточилось до предела. Магазинные полки были абсолютно пусты. Во многих городах людям раздали толстые, сброшюрованные талонные книжки, по которым можно было делать покупки. В дефицит превратилось все: соль, сахар, хлеб, спички.

Довольно угрюмой была и политическая атмосфера. Бывшие союзные республики относились друг к другу, а особенно к России, с явным оттенком недоверия.

В этот очень напряжённый и ответственный момент прозвучал «первый звонок» от Руцкого.

18 декабря, то есть за две недели до начала реформ, он выступил в «Независимой газете». Вице-президент писал, что российское правительство — неуправляемое, дезорганизованное, это место интриг, никто не знает, куда мы идём и что у нас за цель, президент пытается управлять единолично и деспотично, и если либерализация цен не будет отменена, он, Руцкой, уйдёт в отставку.

Меня удивило даже не то, что вице-президент стал давать оценку правительству, которое ещё не приступило к реформам, а интонация, тон — хамский, начальственный.

Среди иностранных наблюдателей ходили упорные слухи, что военные, недовольные распадом Союза, готовят новый переворот. И политическим лидером его станет Руцкой. До переворота было ещё далеко, но тем не менее фамилия Руцкого называлась далеко не случайно. Совершая поездку по оборонным предприятиям Сибири, Руцкой назвал команду реформаторов в правительстве Гайдара «мальчиками в розовых штанах». Прецедент политического хамства произошёл. Эту эстафету с большим удовольствием вскоре подхватил Хасбулатов…

Особый статус

С Геннадием Эдуардовичем Бурбулисом я познакомился во время работы межрегиональной депутатской группы ВС СССР. Уже тогда он произвёл на меня сильное впечатление своей эрудицией профессионального философа.

Я быстро понял и другое — Геннадий Эдуардович никогда не был кабинетным теоретиком или удобным для начальства исполнителем, как бы мягким, ускользающим человеком, каким кажется поначалу.

Напротив, это человек заводной, моторный, с очень сильной волей.

…В Свердловске мы не были знакомы, «крутились» на разных, скажем так, орбитах. Однако общий корень, свердловские воспоминания тоже многое значили в наших отношениях. И, наконец, в юности он серьёзно увлекался футболом, играл за армейскую команду, как и я, любил спорт.

Первой его непосредственной обязанностью в качестве моего помощника было руководство штабом выборов народного депутата в российский парламент в Свердловске. Вскоре Бурбулис был назначен на должность полномочного представителя Председателя Верховного Совета России.

Такой должности раньше не было. Её придумали «под Бурбулиса». Чтобы подчеркнуть его особый статус.

…Особенно тесным было наше общение в Архангельском. Мне вообще там нравилось проводить время. И не скрою, разговоры с Геннадием Эдуардовичем меня в тот период вдохновляли на новые идеи.

Он умел заглянуть далеко вперёд. Дать ближайшим событиям стратегическую, глобальную оценку. Концепция новой политики, новой экономики, нового государственного и жизненного уклада для России вырисовывалась все ярче, яснее, отчётливее.

…Однако свой окончательный выбор я сделал во время отпуска, в сентябре 91-го года, в Сочи, куда приезжали и Силаев, и Бурбулис.

В эти напряжённые дни у меня была возможность ещё раз сравнить осторожного, компромиссного Силаева и полного жизненной энергии молодого Бурбулиса. Я ощущал острую необходимость иметь рядом с собой энергичного человека: себе оставить всю тактику и стратегию политической борьбы, а кому-то поручить работу на перспективу, подбор направлений и людей…

В тот момент я и сделал ставку на Бурбулиса.

Мне нравился не только его оригинальный ум, но и умение разбираться в чужих идеях, в чужих концепциях. Он прекрасно знал молодых политиков и практиков своего поколения. Дав ему свободу в выборе новой команды, я, слава Богу, не ошибся. Назову хотя бы две креатуры Бурбулиса, двух людей, которых он активно отстаивал и «тянул» в тот период: Гайдар и Козырев. Было и много других ярких фигур.