Po tu storonu - Chinenkov

Штурмбаннфюрер Вилли Дресс был опытным офицером, много чего повидавшим на своём веку. Он тонко ориентировался во всём, и у него по любому поводу было собственное мнение. Но сейчас он никак не мог понять, почему пленный полковник пытается скрыть от него своё истинное имя.

– Это не делает вам чести, полковник, – говорил на чистом русском языке штурмбаннфюрер, расхаживая по палате. – Вы пытаетесь выдать себя за рядового солдата, надев на себя гимнастёрку солдата, но не выбросив офицерскую шинель? А в ней мы нашли письмо от вашей супруги и её фотографию!

– Но документов вы не нашли, – твердил своё Кузьма, с трудом выговаривая каждое слово. – Я устал повторять, что шинель снял с убитого полковника, так как было холодно, а моя солдатская шинель была пропитана жидкой грязью и сделалась тяжёлой. Вот я и избавился от неё.

– Мне рассказывали про героический поступок, который вы совершили, – продолжил Дресс. – Надо иметь большое мужество, чтобы взорвать два танка и грузовик! Если бы вы служили в нашей армии, то получили бы за такой героизм железный рыцарский крест! Но сейчас вы ведёте себя недостойно. Имейте мужество признаться в том, кто вы есть!

– Я уже признался, – упорствовал Кузьма. – Пристрелите меня, и дело с концом… Мне всё равно нечего добавить.

Штурмбаннфюрер негромко рассмеялся.

– Всё не так просто, как вам кажется, господин полковник, – сказал он. – Не для того мы возимся с вами столько времени, чтобы взять и застрелить! У нас к вам очень много вопросов, и мы, я уверен, сможем найти общий язык!

– Зря надеетесь, – огрызнулся Кузьма угрюмо. – Предателя из меня вам не сделать. Я прожил такую жизнь, что меня теперь уже ничего не устрашит!

– Заблуждаетесь, Юрий Алексеевич, – усмехнулся Дресс, останавливаясь. – Вы всего лишь человек! А человеку, будь он генералом, или рядовым, не чужды человеческие слабости. В нашем лагере есть такие специалисты, которые могут заставить говорить любого, даже мёртвого!

– Спорить не буду, есть такие изверги, – прошептал Кузьма, морщась. – Но из меня они ничего не смогут вытянуть. Хоть железом жгите меня, хоть режьте, хоть стреляйте, но я никогда не скажу вам того, чего не знаю!

Штурмбаннфюрер не спеша подошёл к окну, выбросил в форточку окурок и сказал, не оборачиваясь:

– Следует понимать, что вы настаиваете на своей легенде, господин полковник? Полагаете, что рядовому Малову будет легче жить в лагере, чем полковнику Васильеву?

– Я не собираюсь цепляться за жизнь и готов ко всему, – ответил ему Кузьма. – А раз в плен попал, значит, жизнь моя закончилась. Во вражьем плену я жить не собираюсь…

Всю ночь напролёт Малов перебирал в памяти свою жизнь. Вспоминая родных и близких, он волей-неволей натыкался на мысль, что много раз смерть приближалась к нему близко-близко и всегда убиралась прочь, оставляя его для дальнейшего проживания.

Спустя пять минут после ухода штурмбаннфюрера в палату вошёл санитар. Усевшись на стул у кровати Малова, он покосился на дверь затравленным взглядом и прошептал:

– Зря вы так, товарищ полковник. Вилли Дресс обозлённым ушёл. Теперь вам непоздоровится. Этот зверь съест вас живьём.

– Ничего, подавится, – прошептал Кузьма, обливаясь от страданий липким потом. – Я понять не могу, чего он от меня добивается. Сотню раз говорил, что я не тот, за кого он меня принимает. Я рядовой боец Красной армии.

– А я бы, на вашем месте, не стал спорить, – зашептал санитар. – Ну, считают вас полковником, пусть так и будет. Замучают пытками до смерти фашисты проклятые! Или вам себя не жалко?

– Вот, и ты мне не веришь, – сказал Кузьма разочарованно. – Ну, допустим, «сознаюсь» я, что полковник, и что с того? Они начнут из меня что-то выпытывать. А что я им скажу? Я же ничегошеньки не знаю.

– Тогда и я не знаю, какой совет дать, – пожал плечами санитар. – Одно могу сказать, что не избежать вам страшных пыток и ужасной смерти. Теперь вас беречь не будут, это я точно знаю.

– А ты вот что, – Кузьма посмотрел на него с надеждой. – Помоги мне пыток избежать! Дай какой-нибудь отравы.

– Что вы, рад бы, да не могу, – санитар побледнел и глянул на дверь. – У нас, кроме йода и зелёнки, больше никаких медикаментов нет.

– Нет? А почему так? – усомнился Кузьма.

– Так мы только называемся госпиталем для раненых военнопленных, а на деле так себе, тьфу. Вон других – французов, поляков – в другом месте лечат и относятся к ним не так, как к нам, русским.

– А ты не знаешь, почему?

– Знаю, – пожал плечами санитар. – Просто правительство СССР когда-то не подписало Женевскую конвенцию, а теперь… Русских военнопленных за людей не считают! Нас с евреями и цыганами фрицы в один ряд ставят.

– Значит, скоро за меня возьмутся, – предположил Кузьма. – Встать на ноги, наверное, уж точно не дадут.

– От них всё ожидать можно, – согласился, кивая, санитар. – Мы все в их власти, а они господа и всему вершители. То, что немцы вытворяют здесь, наверное, пострашнее будет подземного ада…

*

Малов много слышал страшных историй о чудовищных пытках в гестапо, но то, что он сам испытал, превзошло все его представления. Его мучили и избивали, несмотря на тяжёлые ранения, задавая лишь два вопроса: «Ты полковник или рядовой? Ты Васильев или Малов?». И он, получал передышку, лишь потеряв сознание.

Как только Кузьма приходил в себя, мучители снова брались за дело. Его тело уже теряло чувствительность к боли, и он мечтал лишь умереть, чтобы избавиться от страданий. Кузьма не мог понять, какая немцам разница, рядовой он или полковник, ведь всё равно он должен будет умереть.

Очередной раз придя в сознание, он увидел, как его палачи готовятся к новой пытке. Его истерзанное тело было пристёгнуто к кровати широкими ремнями, и Кузьма понял, что истязание будет крайне изощренным.

«Всё, это конец, – подумал он с тоскою. – Пытка обещает быть чудовищной, и я… Хорошо, если я умру, не выдержав. А может быть, поступить по-другому?»

Кузьма открыл глаза и глубоко вздохнул:

– Скажите штурмбаннфюреру, что я полковник Васильев.

Его мучители переглянулись, перекинулись парой фраз на немецком и прекратили приготовления. «Передышка будет недолгой, – подумал Кузьма, снова закрывая глаза. – Я уже на грани… я уже сломлен. Назвавшись полковником, я не прекратил истязаний над собой, а только отсрочил их…»

Штурмбаннфюрер вошёл в палату так быстро, словно всё это время дожидался за дверью. Он сразу же уселся у изголовья кровати Малова и, довольно потирая руки, спросил:

– Ну что, вы готовы отвечать на мои вопросы, полковник?

– Спрашивайте, – прошептал Кузьма. – Только… только я ничего не помню.

– Хорошо, будем вспоминать вместе, – улыбнулся многообещающе штурмбаннфюрер. – Начнём с вопроса о вашей должности в рядах второй ударной армии?

– Связист, кажется, – ответил Кузьма.

– Номер вашего подразделения?

– Не помню…

– Как попали в плен?

– Не помню…

– А что вы помните вообще?

Штурмбаннфюрер явно нервничал, задавая этот вопрос.

– Помню бой, радиста с собой рядом помню. Он что-то передавал командованию.

– Что передавал? – оживился штурмбаннфюрер.

– Не помню, – ответил Кузьма.

– Больше ничего? – хмыкнул Дресс.

– Ну почему же, – прищурился Кузьма. – Я помню наступающие танки, бой… Два танка я лично забросал связками гранат и… Больше ничего не помню!

– А грузовик? – подсказал вкрадчиво штурмбаннфюрер.

– Кто взорвал грузовик, я не знаю, – возразил Кузьма. – Если думаете на меня, то возражать не буду. А если честно, то я не помню.

– Хорошо, – сказал Дресс, вставая. – А сейчас с твоими мозгами всё в порядке?

– Не могу поручиться, – ответил Кузьма, почувствовав подвох в его вопросе.

– Тебе сутки на то, чтобы всё вспомнить, – сказал раздражённо штурмбаннфюрер, направляясь к двери. – Ровно через сутки я прикажу повесить тебя на крюк за рёбра, или посажу на кол задницей. Заметь, в давние времена эту казнь часто использовали… но не у нас в Германии, а у вас на Руси!

8

Английская авиация время от времени подвергала город Росток массированным бомбардировкам. Особое внимание для бомбовых ударов уделялось промышленным зонам, в которые входили заводы Хейнкеля, морская верфь «Нептун», в которой строили подводные лодки. Доставалось от бомбёжки и сосредоточенным в порту судам. Особенно тяжёлыми были бомбардировки зажигательными бомбами, целью которых были не только оборонные предприятия, но и центр города.

Во время налётов ВВС Великобритании дон Диего без всякого страха лежал в своей каюте на кровати и равнодушно слушал гулкие взрывы бомб, лающие голоса зениток, наплывающее гудение авиационных моторов. С затаенным злорадством он наблюдал за Быстрицким, который проводил все бомбежки в его компании.