В мире фантастики и приключений. Выпуск 8. Кольцо обратного времени. 1977 г. - Сергей Снегов

Роу встал и прошелся по комнате.

— Да, мистер Клинч, думаю, что вы заслужили свой гонорар.

— С двадцатипроцентной надбавкой, — невозмутимо ответил Клинч.

— Это еще почему?

— Пятнадцать процентов за открытие месторождения, а пять, — Клинч ехидно улыбнулся, — пять процентов за фантастический сюжет, как вы изволили выразиться. Ведь вам, наверное, не хотелось бы, чтобы я этот сюжет продал какому-нибудь писаке?

— Конечно нет! — с неожиданной серьезностью ответил Роу. — Тем более что всю эту историю, видно, придется сдать в архив. Сейчас ведутся переговоры между правительствами латиноамериканских стран о национализации рудников "Горгоны". Предполагается организовать межгосударственный концерн под эгидой ЮНЕСКО. Все производство будет реконструировано на научной основе, и вот тут нам пригодятся бактерии Лоретти. Однако, мистер Клинч, эти сведения совершенно конфиденциальны, и я надеюсь на вашу скромность.

Джек Клинч встал, горделиво расправил усы и снисходительно взглянул на Роу с высоты своего роста.

— Я уже вам говорил, что гарантия тайны — одно из непременных условий работы частного детектива. Кроме того, черт побери, есть еще и честное слово ирландца, которое тоже чего-нибудь стоит!

Мне хотелось в этом произведении совместить все тенденции развития зарубежного детектива и фантастической повести. Поэтому я избегал всяких литературных красот, не свойственных упомянутым жанрам, а язык максимально приблизил к переводу, сделанному по подстрочнику. Однако при всем том я воздержался от описания ряда натуралистических сцен, могущих вызвать только отвращение у нашего читателя.

Как ни странно, но именно эта авторская добросовестность породила множество недоразумений.

В письмах, полученных мною от читателей, обычно варьируются два вопроса:

1. Что произошло между Жюли и Клинчем, когда он зашел к ней выпить чашку чая? Если можно, то расскажите со всеми подробностями. (Такой вопрос чаще всего задают школьницы и пенсионеры.)

2. Почему автор не открывает всей правды о Клинче? А не утаил ли он большую часть денег, полученных от "Горгоны", благо после смерти Жюли установить, кто заначил деньги, уже невозможно. Авторы таких писем — люди среднего возраста, в основном работники торговой сети.

На первый вопрос я уже дал ответ вначале, и менять свое решение не намерен. Что же касается второго, то такие подозрения вполне оправданны и вызваны здоровым недоверием нашего читателя к частным детективам, этому типичному порождению капиталистического строя. Честно говоря, и у меня они никогда не вызывали ни особой симпатии, ни доверия. (За исключением Шерлока Холмса, но, как известно, исключения только подтверждают правило.)

Недавно в печати некоторых западных стран появились сенсационные сообщения о том, что автор якобы воспользовался туристской путевкой в Англию, чтобы выманить у Джека Клинча сюжет в обмен на набор матрешек и бутылку русской водки. Я считаю ниже своего достоинства вести полемику с клеветниками, хотя уверен, что за подобными инсинуациями стоят тайные агенты "Горгоны". Что же касается вопроса о том, откуда мне все это стало известно, то тут я связан честным словом и ничего сказать не могу.

Вот и все! Благодарю за внимание!

Ольга Ларионова

Вернись за своим Стором

Было уже больше пяти. Астор шел пустеющим институтским коридором, и, по мере того как оставались позади стеклянные двери лабораторий и мастерских, уходили привычные дневные мысли, уходило все то, что делало его просто физиком. Оставалось пройти шагов двадцать, спуститься по традиционным ступеням вестибюля, миновать сосновую аллею и войти в свой дом, расположенный в каких-нибудь пяти минутах ходьбы от института и двадцати минутах полета до студии Союза писателей.

Когда он дойдет до своего дома, он уже окончательно перестанет быть физиком, потому что наступит вечер. По вечерам же он был не просто Астором Эламитом, а всемирно известным писателем. Он шел не спеша, хотя именно сегодня ему следовало торопиться. Но он заглядывал в каждую дверь, входил иногда в какую-нибудь комнату, осматривался, заглядывал за шкафы и приборы. Он отдыхал. Это был маленький перерыв, передышка, отдушина между теми двумя состояниями, через которые он с неумолимой периодичностью проходил каждый день. Именно так — не профессиями, а состояниями. Несколько минут, когда он позволял себе быть не тем и не другим, а просто усталым, отрешенным от всего человеком. И, как всегда, эти минуты он тратил на то, чтобы найти Рику, — он знал, что она еще не ушла из института.

Он нашел ее на подоконнике в малой кибернетической. Она сидела, положив подбородок на колени, грустная и нахохлившаяся, и было видно, что ко всем ее маленьким девчоночьим бедам только и не хватало Астора.

Он подошел к ней и остановился. Надо было что-то сказать. А он даже не представлял себе, для чего он ее искал. Надо понимать, ему просто доставляло удовольствие ее видеть. Но вот теперь, глядя на нее, он искал в себе это самое удовольствие, радость, пусть маленькую, но обязанную возникнуть, и, как всегда, не находил. Что общего было между ним, солидным мужем науки, и ею, белобрысой пигалицей, нерадивой практиканткой? Он частенько думал над тем, какая же нечистая сила заставляет его искать ее, мучительно подыскивать нелепые, чужие фразы, вечно не знать, с чего начать, а самое ужасное — чем и когда кончить, и все-таки искать, и все-таки говорить, и все-таки смотреть на нее…

— Почему вы остались? — спросил он невыносимым голосом. — Вы же знаете, что энергоподача прекращена по всему институту.

Она посмотрела на него с высоты своего подоконника и кротко ответила:

— А я энергии не потребляю.

"Забавно, — подумал Астор, — но что я буду делать с этой сценой вечером, когда все это будет происходить уже не в жизни, а в моей повести, когда я буду уже не я, а другой, моложе и обаятельнее, и не с этим дурацким именем — Астор, удивительно напоминающим кличку благородной охотничьей собаки, — а тот Стор, внешне напоминающий прекрасного капитана из старого бульварного романа, наделенный всем тем, чего так не хватает мне самому? С девчонкой-то я уже разделался — я превратил ее из долговязой, белобрысой Рики в златокудрую красавицу Регину, но как быть с этим диалогом? Могу ли я позволить, чтобы и в моей повести она так же хамила Стору?"

— Ступайте домой, — сказал он как можно строже. — Практикантам не позволяется задерживаться в помещениях института без присмотра сотрудников.

— А вы за мной присмотрите, — сказала она, подтягивая колени к груди и освобождая кусочек подоконника. — Вы сядьте рядышком и присмотрите за мной.

"Ну, голубушка, — думал он, продолжая стоять, — а вот это я уж непременно сохраню. Моя Регина обязательно скажет: "А вы присмотрите за мной…" И подвинется на подоконнике. Но вся беда в том, что я, то есть не я, а Стор, он сядет рядом, и что будет потом, господи, что будет потом… Ведь знаю, что все банально до отвращения, аж пальцы на ногах поджимаются, и все-таки буду писать. Литература, черт ее дери…"

— Послушайте, девочка, — сказал он, заранее чувствуя, что будет сейчас говорить совсем не то, что нужно. — Я неоднократно советовал вам переменить профессию. Не теряйте времени, порядочного физика из вас не выйдет. Не тот склад характера.

— Я и не собираюсь стать порядочным физиком. — Она нисколько не смутилась. — Я с этого только начну. А потом я стану Настоящим Писателем, как вы.

Он удивленно посмотрел на нее. Он никогда не говорил в институте о своей второй профессии — он тут же поправился: о своем втором состоянии.

— Это много труднее, чем стать просто физиком, — сказал он медленно. — Можно писать всю жизнь и не стать Настоящим Писателем.

— Вот я и буду писать всю жизнь.

— Но сначала надо научиться писать на бумаге. Это очень мучительно — писать на бумаге. Ты сам знаешь о своем герое так много, что невольно перестаешь понимать, удалось ли тебе вложить в подтекст все то, что никак не умещается в печатных строчках. Для тебя этот подтекст существует потому, что все то, что ты думал, когда создавал свою повесть, или роман, или даже коротенький рассказ, — все это всегда при тебе, и, когда ты перечитываешь написанное тобой, тысячи ассоциаций роятся у тебя в голове и волей-неволей создают то переплетение звуков, запахов, ощущений и желаний, которое делает написанное живой плотью; но все это только для тебя. А как проверить, существует ли все это для читателя?

И даже свое собственное, оно может звучать совсем по-разному в зависимости от того, написано ли это пером, напечатано на машинке или оттиснуто типографским способом. Вот и разберись, где у тебя вышло по-человечески, а где — просто никуда. Пишешь и пишешь, мучаешься несказанно и в один прекрасный день решаешь послать все к чертям, петому что уже очевидно, что ничегошеньки из тебя не получилось, — и вдруг, как снег на голову, решение совета Союза писателей о том, что тебе присваивают право быть Настоящим Писателем.