Белые цветы - Абсалямов Абдурахман Сафиевич

— Почему же ты не осталась на ночь там, около него? — осторожно спросила Гульшагида.

— Я осталась бы… Мансур-абы отослал меня домой. Сегодня он опять будет сам дежурить всю ночь. Ему тоже очень тяжело. Он даже осунулся. И Абузар Гиреевич каждый день приходит в клинику. Неужели Юматша все же умрет?! Гульшагида-апа, что я буду делать без него? Почему я такая несчастная? — Диляфруз снова зарыдала, закрыв лицо руками. Потом быстро встала. — Простите меня. Пойду.

— Нет, нет, нет, я никуда тебя не пущу! — забеспокоилась Гульшагида. — Переночуешь у меня. — И она обняла Диляфруз за плечи.

Они улеглись на одну кровать и еще долго разговаривали вполголоса. Диляфруз рассказала, как в свое время горько разочаровалась в Салахе, разгадав его подлый характер, как тяжело переживала свое разочарование. А потом она познакомилась с Юматшой. В своем рассказе она ничего не скрывала. Это уже была другая Диляфруз — открытая, доверчивая, страдающая.

— Нашему знакомству вы содействовали, хотя и не знали об этом, — продолжала Диляфруз. — Помните, я сообщила вам о записке, оставленной моей сестрой? Вы сообщили об этом Мансуру-абы. А он передал записку Юматше. Об этой записке Юматша разговаривал со мной… Так мы и познакомились. Только, видно, не к счастью…

— Не надо, Диляфруз, отчаиваться.

— Незадолго перед несчастьем Юматша огласил эту записку на городской клиникопатологоанатомической конференции врачей. Я бранила Юматшу за это, — ну зачем тревожить тень покойной? Все равно не воскресить сестру. Но Юматша упрямый. Он хотел лишний раз доказать хирургам, как важно бывает сохранить у больного доверие к врачу… Не знаю почему, но на выступление Юматши особенно резко реагировал Фазылджан-абы. Он изо всех сил старался взвалить на Мансура-абы всю вину за гибель моей сестры. И еще позволил себе сказать, будто Мансур-абы недозволенными способами ищет оправдание себе. А ведь он совсем не виноват, если разобраться. Он на конференции ответил Янгуре. И Юматша говорил мне, что выступление было хорошо принято. Юматша также передавал мне, что Мансуру-абы очень трудно на работе, Фазылджан-абы придирается к нему…

Диляфруз помолчала, словно набираясь смелости, а потом шепотом продолжала:

— Знаете что… Юматша тогда говорил мне по секрету: Мансур-абы чуть не каждый день выходит на улицу, по которой вы возвращаетесь с работы. Вы ни разу не встречали его?

— Нет, — так же шепотом ответила Гульшагида, — я ведь не в одни и те же часы возвращаюсь… Трудно угадать.

Глава пятая

1

Они так и не встретились на той улице, по которой Гульшагида возвращалась домой с работы. Все случилось иначе и совсем неожиданно. Вдруг Гульшагида получила письмо из Акъяра. Тяжело заболела Сахипджамал, заботливая, преданная Гульшагиде Сахипджамал. «Сама не знаю, что случилось со мной, — писала она. — Наш врач ничего не находит, а может, и находит, да не говорит мне. Совсем не могу кушать. Чуть поем — сразу рвота. Немного похожу — голова кружится. Нафиса советует поехать в Казань и показаться большим врачам. Предложила лечь в здешнюю больницу. Я отказалась. Я хотела бы посоветоваться с тобой, милая моя Гульшагида…»

Гульшагида на второй же день, с разрешения главврача, вылетела в Акъяр. Аэродром находился километрах в двадцати от села, — в Акъяр она добралась уже затемно. Долго стучала в неосвещенное окно Сахипджамал. Ни звука. «Наверно, в больницу легла», — подумала Гульшагида и хотела уже направиться туда. Но тут в доме показался свет.

Разглядев Гульшагиду, Сахипджамал обомлела от радости, потом заплакала. Ей стало плохо, она чуть не упала в дверях, — должно быть, сильно ослабела. Гульшагида дала ей успокоительного лекарства, утешила добрым словом и уложила в постель.

Вскоре прибежала Нафиса, откуда-то узнавшая о приезде Гульшагиды. На кухне они долго разговаривали вдвоем.

Утром Гульшагида внимательно осмотрела больную, потом мягко и в то же время достаточно решительно сказала, что увезет ее с собой в Казань. Тетушка Сахипджамал долго молчала, что-то обдумывая, потом спокойно ответила:

— Делай как лучше. Чтобы ни случилось, я доверяю тебе, душа моя.

Из-за снежных заносов машины не ходили между Акъяром и аэродромом. Аглетдин-бабай отвез их на лошади, укутав в тулупы. А когда больная и врач прилетели в Казань, здесь была настоящая оттепель, с крыш падали капли, улицы черныё, мокрые.

— Смотри-ка, Гульшагида, — удивилась Сахипджамал, — у нас в деревне настоящая зима, а здесь уже весна пришла. Ах, весна! — чувствовалась трудно скрываемая боль в ее слабом голосе. Она не жаловалась, не стонала, как иные больные, у которых стенания входят в привычку, — это ведь в какой-то мере облегчает страдания; гораздо тяжелее тем, кто молча переносит свою боль и может выдать ее лишь невольным взглядом, дрогнувшим голосом.

Гульшагида устроила Сахипджамал в свою больницу. Показала ее Магире-ханум, другим врачам — и очень жалела, что не было дома Абузара Гиреевича. Он уехал в Ленинград на конференцию терапевтов и вернется только дней через десять.

У Сахипджамал болел желудок. Пока сделали рентген да всякие анализы, прошел день. А ночью, часа в два, у больной открылась кровавая рвота. Гульшагида еще днем предупредила дежурного врача, чтобы ее немедленно вызвали в случае ухудшения состояния больной. Глубокой ночью в дверях раздался стук. Гульшагида сразу вскочила с постели. И сердце не обмануло, пришли за ней.

Когда она приехала в больницу, дежурный врач уже успел принять меры, рвота была остановлена. Сахипджамал лежала бледная как полотно, глаза были закрыты. Когда Гульшагида притронулась к ее горячей руке, у больной дрогнули ресницы.

— Гульшагида, милая, это ты?.. Умираю уж… Прощай…

Гульшагида пыталась ободрить ее, но это было бесполезно, — казалось, Сахипджамал уже не слышит ее. Сжимая ладонями виски, Гульшагида вышла в полуосвещенный коридор. Навстречу ей торопливо шли дежурный врач и специально вызванный хирург.

Состоялся небольшой консилиум.

— Положение очень тяжелое, Гульшагида Бадриевна, — высказался хирург. — Я затрудняюсь вынести решение. Надо бы вызвать еще одного опытного хирурга; мы посоветуемся, — возможно, потребуется срочная операция.

Гульшагида подошла к телефону и на мгновение колебалась. Время уже за полночь… кому позвонить? Фазылджану Джакгировичу?.. Но рука уже набирала номер телефона Тагировых.

— Мансур, это ты? Говорит Гульшагида. У нас в больнице очень тяжелый случай. Не сможешь ли приехать?

— Пришлите машину, — ответил Мансур, ни о чем не расспрашивая.

Только после того, как положила трубку, Гульшагида посмотрела на своих коллег, и если бы они были провидцами, то поняли бы — растерянный взгляд ее говорил: «Что я наделала! Лучше бы позвонила Янгуре».

Не прошло и получаса, как Мансур уже был в больнице. Гульшагида одна встретила его в вестибюле. Потом она никак не могла вспомнить: как они поздоровались, говорили ли друг другу что-нибудь, как они поднялись наверх, как вошли в палату? Кажется, Гульшагида держала его за руку…

Осмотрев больную, Мансур резко встал с места и, ничего не говоря, направился к двери. Другие врачи последовали за ним.

— Надо сейчас же перенести в хирургическое отделение и немедленно оперировать. Иначе будет поздно, — решительно сказал Мансур в кабинете. — На мой взгляд, у нее гнойное воспаление аппендикса. Есть родственники у больной?

Гульшагида впервые открыто взглянула на Мансура.

— У нее никого здесь нет, — с трудом проговорила она. — Но больная всецело полагается на меня.

Мансур сделал шаг вперед, пристально и глубоко посмотрел ей в глаза.

— Тогда ты должна решить!

Гульшагида молчала, прикрыв ладонями лицо.

— Решай! — напомнил Мансур.. — Малейшее промедление гибельно: возможно, она уже не вынесет операции. В данную минуту у нас все же есть какой-то шанс. А если мы будем сидеть сложа руки, больная к утру умрет. Решай, Гульшагида!