Правосудие любой ценой - Александр Золотько

– Он погиб, – сказал усатый.

– Я знаю, – сказал Владимир Родионыч. – И я все понял. Я буду послушным и робким. Я перестану лезть не в свое дело. И буду консультироваться с вами по любому поводу. Вы довольны?

– Не нужно так нервничать, – тихо сказал усатый. – Не нужно. Мы ничего от вас не требуем. Все останется так, как было. И вы сами будете решать свои внутренние проблемы. У нас только одна просьба. Единственная.

– Я вас слушаю, – Владимир Родионыч потер лицо рукой.

– Если что-то начнет идти не так… Если вам покажется, что кто-то из вашего окружения начнет себя вести неправильно…

– Как Мастер?

– Как Мастер, – подтвердил усатый. – Вы немедленно…

– Я немедленно стучу вам, гражданин начальник, – Владимир Родионыч встал с кресла. – Я могу считать себя свободным?

– Да, – сказал усатый.

Я могу считать себя свободным, билось в голове у Владимира Родионыча. Могу считать. Могу только считать.

И впервые за долгие годы ему захотелось все бросить и уехать. Уехать туда, где никто не будет к нему лезть с угрозами. Где никто не станет… Где его никто не будет знать. Все бросить и все оборвать.

Как Гринчук. Который хотел уйти. И который…

– Жив он, – сказал Полковник. – Жив он, сволочь эдакая. И, как я полагаю, здоров. Вы представляете?

– Представляю, – устало кивнул Владимир Родионыч. – Я теперь много чего представляю. Я, например, представляю, что наш генерал не доживет до утра. Я представляю себе, что скоро на нас выйдут. И что нам будет предоставлена великолепная роль живца. Вам нравится?

– Мне? – переспросил Полковник. – А она мне не нравилась никогда. Даже, когда ее примеряли на меня вы. Нет?

Полковник посмотрел на Владимира Родионыча, и тот отвел взгляд.

– Все мы уроды, – сказал Полковник. – И вы, и я. Каждый из нас мнить себя круче других, полагает, что выше его никого нет, что только он имеет право. И мне сейчас очень хочется напиться. Вдрызг, в дымину. Забыть о приличиях и о больной печени. И знаете, почему я этого не сделаю?

– Почему? – спросил Владимир Родионыч.

– А потому, что что-то может случиться в любой момент. В любой. Я не думаю, что Гринчук все это затеял ради разборки только с Мастером и генералом, – Полковник зябко потер руки, пытаясь успокоиться. – Пока я вас здесь ждал, в голову пришла мысль. Нехорошая мысль.

Мы понимаем, что Гринчук использовал нас. Мы понимаем, что он использовал министра, генпрокурора и еще кучу людей. Но у меня возник вопрос. И это очень важный вопрос.

Полковник не выдержал, встал с кресла.

– Я думал все это время. Пытался найти другое объяснение. Пытался придумать другой вариант. И у меня ничего не выходило, – Полковник ударил кулаком по ладони.

– Я не хочу об этом думать. Не хочу. Не хочу думать о том, что Гринчук мог пойти на такое. Но…

– Не нужно так нервничать…

– Не нужно? Не нужно? Послушайте меня, Владимир Родионыч. Послушайте и скажите, что я не прав. Скажите, что я сошел с ума и брежу. Только докажите мне это…

Полковник снова сел в кресло. Встал. Прошел по кабинету:

– Все, что делал Гринчук, подчинено логике и рассудку. И он готов пожертвовать многим, ради долга. Или ради того, что он считает правильным. Вспомните, как он поступил прошлой зимой. Гринчук поэтому очень жесткий человек. Он жесток с собой и поэтому считает, что может быть жесток с другими. Он может переступить через себя. И сможет, если сочтет правильным, переступить через любого. На вокзале Инга мне сказала, что не может простить Гринчуку небрежности по отношению к ней. Не может. И не хочет. И что она устала от того, что Гринчук вначале делает, а потом объясняет. Что ему все равно, что чувствует она, что чувствуют все остальные.

Владимир Родионыч молчал. Он понимал, что перебивать сейчас нельзя. Полковник редко вот так срывался.

– Вы помните, как Алла нашла журналы и прочую рекламу. Приморск там тоже был. Вы полагаете, что Гринчук не мог подтолкнуть Ингу к выбору? Не мог?

– Зачем ему это?

– Ну, как же, – голос Полковника взлетел вверх, вслед за патетическим жестом руки и чуть не сорвался, – вспомните, он ездил в столицу для того, чтобы просто найти для Михаила врача. А потом оказалось, что он был у министра. Гринчук приехал в город, чтобы подготовиться к отъезду, а потом вышло, что он вывез Левчика и организовал падение Мастера. А теперь, если вдруг Инга сама, по собственно воле, поедет в Приморск, то Гринчук вынужден будет… Слышите? Вынужден будет ехать вслед за ней. Он не рассказал Инге о Приморске. И вы, как я понимаю, ей ничего не рассказывали. Ведь не рассказывали?

– Нет, – сказал Виктор Родионыч. – Не счел необходимым.

– А если бы Гринчук предупредил Ингу только о необходимости отъезда? Не стал ей говорить об опасности? Мы знаем, что он привык рассчитывать только на себя. И мог подготовить какой-нибудь безумный план, в расчете на себя и Михаила. А все, что произошло с генералом и Мастером, только отвлечение внимания. Иллюзия. Для того чтобы появление Гринчука в Приморске было оправдано, чтобы даже сомнения не могло ни у кого возникнуть в естественности его появления на курорте. Он вскрывал конверт при мне, дал возможность прочитать, что Инга должна оставить ему новое письмо на почте в Узловой, – Полковник закашлялся и схватился за правый бок.

– Вы сядьте…

– Я сяду, сяду, ничего страшного, – Полковник осторожно сел в кресло. – Я еще думал, что странно, такие умные и взрослые люди могут вести себя как дети… Но мне было некогда. Тут у нас была проблема с Мастером. Никто из нас не успевал обдумать, что именно произошло с Гринчуком и Ингой. А потом мы решили, что это все ради Мастера и генерала. И я уверен, что Гринчук догадывался о заказе на его убийство. И мог уйти из-под наблюдения. Мог скрыться, и его пришлось бы искать по всему побережью. А он… Я не знаю, что именно он сделал, но уверен, что он сознательно организовал свою ложную смерть. Не знаю как именно. Не могу придумать. А вот все остальное… Ему зачем-то нужна огласка. Нужно, чтобы о нем услышали. Чтобы все поняли, что он на побережье. И он наверняка в ближайшее время найдет способ при свидетелях получить письмо от Инги. И я уверен, что в письме будет указан именно тот город. И я знаю, что уже три дня Инга одна в Приморске. Выполняет роль живца.

Владимир Родионыч провел ладонью по столу.

Ему очень хотелось возразить Полковнику. Очень хотелось возразить. И он ничего не мог придумать.

– Он мог спланировать операцию, – тихо сказал Полковник. – Мог спланировать ее, исходя из своих способностей и возможностей, а также из способностей и возможностей Михаила. Но он не мог предвидеть того, что Михаил выйдет из игры. И теперь Гринчуку остается либо отказаться от своих планов, либо идти до конца. Не смотря ни на что. И понимая, что шансов практически нет. Пожертвовать собой и Ингой. Или он может надеяться, что ему удастся спасти Ингу, не смотря ни на что. Я не хочу обвинять его в подлости. Я думаю, что он ошибся.

– Но и отступать он не будет, – сказал Владимир Родионыч задумчиво. – Не такой он человек.

– Вы полагаете, я не прав? – спросил Полковник.

– К сожалению. К моему большому сожалению – я не думаю, что вы ошибаетесь, – Владимир Родионыч снова провел ладонью по крышке письменного стола. – И мы не сможем никого послать в Приморск, чтобы хотя бы попытаться вытащить Ингу. У меня связаны руки. Понимаете? Со мной сегодня беседовали и дали понять… Поставили, зарвавшегося старца на место…

Владимир Родионыч закрыл глаза. Рука легла на левую сторону груди.

– Давно я не чувствовал такой слабости. Бессилия. Просто хочется выть. И знаете, что обидно?

Полковник отвернулся, не отвечая.

– Обидно, что мы с вами все время боялись разочароваться в Юрии Ивановиче. Мы все время боялись, что он проявит слабость. Обычную человеческую слабость, подастся соблазну, или угрозе. Что он перестанет быть человеком, которого хочется уважать, – Владимир Родионыч говорил тихо, глядя на свои руки. – И мы с вами не думали, что он просто может перестать быть человеком. Что он вот так вдруг станет просто машиной, автоматом, выполняющим программу. Михаила долго обрабатывали. Михаила готовили. Михаила программировали. И сделали машиной для убийства, которая снова хочет стать человеком. А Гринчук… Кем он хочет быть? Кем стал? Михаила можно остановить, для этого есть специальный код. Произнес – и все. И есть шанс, что мы найдем остатки той программы, что кто-то сможет вернуть Михаилу все то, что у него отобрали. А кто остановит Гринчука? Кто вернет ему то, что он сам из себя вытравил, что все мы выжгли из него…

И я не знаю, кто там сейчас на Юге – человек, сделавший ошибку и пытающийся ее исправить, или машина для совершения правосудия. Правосудия, не смотря ни на что. Любой ценой.

…Вечером четвертого июня к стоящему на привокзальной площади Узловой таксисту, подошел молодой мужчина, лет тридцати пяти.