Единственный крест - Виктор Лихачев

— А кто передо мной сидит, батюшка?

— Даже сказать страшно, Мария Ивановна.

— Да ты что? Тайна?

— А то!

— И не скажешь?

— Посадят, Мария Ивановна. И меня и вас.

— А меня-то за что, батюшка?

Лиза еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться.

— А вдруг кому-то скажете?

— Вот те крест, не скажу! Да и кому говорить? У массовской куренки остемлялись пенные хурухи, — хитро улыбнулась Петрова.

— В вашей деревне остались одни старухи? — перевела Лиза.

— Не знаю, милая, какую ты тайну знаешь, а что и у тебя голова на плечах — это точно.

Когда солнце стало садиться за ближний лес, когда со стола постепенно исчезли субло (сало) и лихвейка (картошка), гости попрощались с гостеприимной хозяйкой. Мария Ивановна пыталась уговорить Лизу взять в дорогу баночку свежей гармины (молока), но Толстикова осталась непреклонной.

— Ну как знаешь, милая, — и старушка перекрестила Лизу. — Вижу в глазах твоих тревога. Пусть поможет тебе Господь, хороший ты человек.

— Моя кодыня, — улыбнулся Сидорин, — без почти…

Вечерело. Они не спеша шли лесной дорогой. Где-то впереди, среди полуголых березовых ветвей пока еще робко светился молодой месяц. Но чем плотнее становились сумерки, тем ярче и смелее блестел хозяин ночного неба, поднимаясь все выше и выше над притихшим миром. Впрочем, притихшим его можно было назвать с большой натяжкой. Время от времени в дальней чаще грозно ухала сова. Пару раз тявкнул лис, прощавшийся с осенней сытой жизнью.

Неожиданно Лиза прижалась к Сидорину.

— Асинкрит, ты не поверишь, но я ужасная трусиха…

— Не может быть!

— Но сейчас мне не страшно. Поздний вечер, лес, темнота, совы кричат, собаки лают, а мне не страшно.

— Это не собаки, это лис.

— Тем более. А знаешь почему?

— Почему лает? С сытой жизнью прощается.

— Когда ты будешь серьезным? Почему мне не страшно?

— Почему?

— А ты не догадываешься?

— Догадываюсь, но твой котерь очень скромный и не решается сказать об этом вслух

— Вот отчего ты не умрешь, мой котерь, так это от скромности.

— Я понимаю, скромность украшает, но зачем мужчине украшения?

— Ладно, давай серьезно.

— Давай.

— Мне… мне хорошо и покойно с тобой. Но это… не главное.

— А что — главное?

— Поцелуй меня, пожалуйста, тогда скажу.

Маленькая ласка, спрятавшись в пень, удивленно смотрела на двух людей, внезапно прильнувших друг к другу. Ласка сначала захотела юркнуть под старую корягу, но быстро поняла, что от этих двоих не исходит опасности. А они стояли очень долго, прижавшись друг к другу, и вскоре ласке стало казаться, что перед ней один человек. Вдруг таинственное существо вновь разделилось, и одна его половина быстро побежала к пеньку. Ласка, решив больше не испытывать судьбу, с быстротой молнии юркнула под корягу. А человек, встав на пенек, стал бить себя по груди и что-то кричать, что есть силы. Понятно, думал, сидя в норке, счастливый зверек, огорчается, что не поймал меня. Нет, этим людям нельзя доверять. Откуда ласке было знать, что Сидорин, вскочив на пенек, переполненный счастьем и бия себя в грудь, кричал на весь лес: «Я сильный! Сильный!»

— Но легкий! — смеясь, закричала в ответ Лиза.

— Ну и пусть! Ветра все равно нет, — отвечал женщине мужчина.

— А ты помнишь, ежик, как ты обещал…

— Волк! Я свирепый и страшный волк!

— Нет, ежик! Помнишь, ты обещал спеть для меня, без свидетелей?

— Я? Обещал? Если ежеволки что-то обещают, они выполняют.

И низко поклонившись, Сидорин торжественно произнес:

— Музыка Давида Тухманова, стихи Татьяны Сашко. Песня.

Тишину леса, и так безбожно нарушенную, окончательно взорвали аплодисменты Лизы.

— Просим!

Сидорин, откашлялся и поклонился еще раз. И — запел. У него оказался не плохой голос, не очень сильный, но приятный. Впрочем, силы здесь и не требовалось: уходящие в небо деревья, словно трубы органа, усиливали песню, наполняя ей все вокруг. Вот, оказывается, как это происходит у людей, — сообразила ласка понимая, что ей нечего опасаться. Осторожно высунувшись из коряги, она с нескрываемым любопытством смотрела, как человек, размахивая руками, оглашал удивленный лес непонятными звуками:

Эти глаза напротив — калейдоскоп огней,Эти глаза напротив — ярче и все теплей.Эти глаза напротив — чайного цвета,Эти глаза напротив, что это, что это?Пусть я впадаю, пусть,В сентиментальность и грусть,Воли моей супротив —Эти глаза напротив.Вот и свела судьба,Вот и свела судьба,Вот и свела судьба нас.Только не подведи,Только не подведи,Только не отведи глаз.

Эти глаза напротив — пусть пробегут года,Эти глаза напротив — сразу и навсегда.Эти глаза напротив — и больше нет разлук,Эти глаза напротив — мой молчаливый друг.Пусть я не знаю, пусть,Радость найду или грусть,Мой неотступный мотив:Эти глаза напротив.Вот и свела судьба,Вот и свела судьба,Вот и свела судьба нас.Только не подведи,Только не подведи,Только не отведи глаз.

Когда они вошли в дачный поселок, их встретило ночное безмолвие. Только месяц освещал путь, но и его света было достаточно, чтобы отыскать дом Слонимского. Они старались держаться поближе к заборам. У ворот нужного дома Сидорин пару раз громко щелкнул костяшками пальцев, в ответ — тишина. Асинкрит удовлетворенно хмыкнул: «Кажется, собаки нет». Дернул пару раз за входную дверь — заперта на замок. В доме темно.

— Я же тебе сказала, — прошептала Лиза, — Слонимские недели две назад съехали отсюда. Я слышала, Аркадий Борисович сам говорил, что они оставляют у порога водку для воришек, чтобы те в дом не лезли».

— Тс-с! — приложил Сидорин палец к губам и вдруг, схватившись за верх калитки, резко взлетел вверх. Лиза даже охнула от неожиданности. Асинкрит же, на долю секунды коршуном зависнув над калиткой, бесшумно соскочил вниз.

— Алиса, видишь напротив куст сирени? Спрячься за него и сиди там, пока не позову.

Толстикова быстро исполнила приказание и замерла, присев на корточки в кустах. Прошедшие минуты показались ей бесконечными. Сердце вдруг сильно забилось. Но нет, ничто не нарушило глубокой тишины. Сидорин ухнул по-совиному. Лиза поняла, что он зовет ее. Пусть не так ловко, как ее друг, но и она преодолела забор. Асинкрит подстраховал девушку и, стараясь ступать как можно тише, они быстро прошли тропинкой мимо голых кустов и деревьев, мимо гаража. Вот и дом — небольшой, в два этажа, но словно крепыш, ладно скроенный.

— Фонарь зажечь? — чуть слышно спросила Лиза.

— Пока не надо.

Сидорин не спеша достал отмычку. Толстикова закрыла глаза: «Только бы получилось, только бы получилось». И вновь пошли томительные — теперь уже секунды. В замке что-то щелкнуло.

— Надо же, я думал, будет сложнее, — удивился Асинкрит. — И впрямь, не боги горшки обжигают.

Сердце у Лизы билось также громко, но волнение улеглось. Чувство, охватившее ее, вернее можно было бы назвать азартом.

— Здорово! — только и произнесла она.

— Все-таки бывший хирург, а мастерство, как известно, не пропьешь.

Было видно, что и Сидорин доволен удачным началом.

Они вошли внутрь. Асинкрит захлопнул дверь.

— А вот теперь зажигай фонарь.

Лиза заранее рассказала Сидорину о расположении комнат на даче у Слонимского, а потому он уверенно прошел в большую комнату на первом этаже, проигнорировав кухню и кладовую. Работали четко и быстро. Лиза светила, Асинкрит методично обходя метр за метром, старался осмотреть каждый уголок комнаты.

— Пусто, — спустя десять минут констатировал он.

— Идем наверх?

Он кивнул в знак согласия и, взяв у нее фонарик, без слов стал подниматься по лестнице на второй этаж. Лиза, целиком подчиняясь его воле, шла за ним. Она успела обратить внимание на то, что ступеньки не скрипели — сразу видно, что дом новый. И вновь взломщики методически, шаг за шагом, метр за метром осматривали стены, ящики, самые дальние углы.

Неожиданно Сидорин запел, правда, чуть слышно:

Мы люди непростые,Лишь вечер на пути,Фонарщики ночныеВолшебники почти.Лиза тут же подхватила песенку из детского фильма о Буратино:Идем мы след, след, в след,Туда где тень, тень, тень,Да будет свет, свет, свет,Как будто день, день, день.

— Ну все, — вздохнул Асинкрит, — кажется, посмотрели все.

— Может, посмотрим на кухне? Или в кладовой?

— Можно, конечно, но…