Домашние правила - Джоди Линн Пиколт

Я несчастен. Не могу больше это выносить.

Людям, которым вроде не все равно, на самом деле плевать.

Только начнешь надеяться, как тебя опускают. Я наконец понял, что со мной не так: все вы. Все вы, думающие, что я бедный мальчик-аутист, так какое вам дело? Ну, я ненавижу вас. Всех вас ненавижу. Ненавижу, как я плачу по ночам из-за вас. Но вы всего лишь люди. ПРОСТО ЛЮДИ.

Так почему я из-за вас чувствую себя таким ничтожным?

Написал он это неделю назад? Месяц? Год? Был ли это ответ на нанесенную в школе обиду? На замечание учителя? На что-то сказанное Джесс Огилви?

Эта записка могла бы подсказать мотив. Я быстро закрываю блокнот и кладу его в коробку. Карточки больше не видно, но я знаю, что она там, и в ней столько личного, столько боли, что это не просто улика. Вдруг меня целиком захватывает образ: Джейкоб Хант сжался в углу в этой комнате после целого дня безуспешных попыток войти в контакт с сотнями детей в школе. Кто из нас не чувствовал себя в какой-то момент выброшенным на обочину жизни? Кто не ощущал себя чужим в этом мире?

Кто не пытался… и не терпел поражения?

В детстве я был толстым, застревал в воротах во время игры в футбол на физкультуре, и, когда нужен был исполнитель роли горы в школьном спектакле, выбор первым делом падал на меня. Моими прозвищами были Тесто, Сало и Землетряс, сами понимаете. В восьмом классе после вручения аттестатов ко мне подошел один мальчик и сказал: «Я и не знал, что тебя зовут Рич».

Когда моего отца уволили с работы, нам пришлось переехать в Вермонт, где он получил новое место. Я провел лето, создавая себя заново. Бегал – в первый день полмили, потом целую, дальше – больше. Ел только зеленое. Каждое утро до чистки зубов делал по пятьсот приседаний. Когда настала пора идти в новую школу, я был совершенно другим человеком и никогда не оглядывался на прошлое.

Джейкоб Хант не может сделать себя другим. Он не может перейти в другую школу и начать все сначала. Он всегда будет ребенком с синдромом Аспергера.

Если вместо этого не сделается парнем, который убил Джесс Огилви.

– Здесь я закончил, – говорю я, составляя коробки одну на другую. – Нужно только подписать расписку за вещи, чтобы ты мог получить их обратно.

– И когда это можно будет сделать?

– Когда окружной прокурор завершит работу с ними. – Я поворачиваюсь, чтобы попрощаться с Джейкобом, но он не отрывает глаз от пустого места, где стояла его дымовая камера.

Эмма провожает меня вниз:

– Вы напрасно тратите время. Мой сын не убийца. – (Я молча пододвигаю к ней список изъятых вещей.) – На месте родителей Джесс я бы хотела знать, что полиция активно ищет того, кто убил моего ребенка, а не основывает все дело на нелепом предположении, будто мальчик-аутист, ни разу не попадавший в поле зрения полиции, к тому же любивший Джесс, убил ее. – Она подписывает бумагу, открывает входную дверь и продолжает, повышая голос: – Вы хотя бы слушаете меня? У вас на прицеле не тот человек.

Случалось, хотя и очень редко, у меня возникало желание, чтобы так и было. К примеру, когда я защелкивал браслеты на руках терпевшей побои и издевательства жены, которая погналась за своим мужем с ножом. Или когда я брал под арест мужчину, который ворвался в продуктовый магазин, чтобы украсть детскую смесь для своего ребенка, потому что не мог купить ее. Но, как и тогда, я не могу игнорировать улики, которые у меня перед глазами. Я могу переживать за кого-то, кто совершил преступление, но это не значит, что преступления не было.

Я поднимаю коробки и в последний момент оборачиваюсь:

– Мне жаль. Как бы там ни было… мне очень жаль.

Глаза Эммы вспыхивают.

– Вам жаль? Чего же? Что обманули меня? Обманули Джейкоба? Бросили его в тюрьму, не подумав ни секунды о его особых потребностях…

– Формально говоря, это сделал судья…

– Как вы смеете?! – кричит Эмма. – Как вы смеете приходить сюда, изображать, будто вы на нашей стороне, а потом отворачиваться и поступать так с моим сыном!

– Тут нет никаких сторон! – ору в ответ я. – Есть только беззащитная, запуганная девушка, которая была убита и обнаружена через неделю крепко замороженной. У меня тоже есть дочь. А если бы это была она? – Лицо мое побагровело. Я стою в шаге от Эммы. – И сделал я это не с вашим сыном, – продолжаю уже спокойнее, – а ради своей дочери.

Последнее, что вижу: у Эммы Хант отпадает челюсть. Она ничего не говорит, когда я подхватываю коробки поудобнее и иду по дорожке, ведущей к ее дому, но ведь мы и правда удивляемся не различиям между людьми, а тому, что у нас остается общего вопреки всему.

Джейкоб

Мы с мамой едем в машине к главному психиатру штата, который ведет прием в больнице. Я нервничаю, потому что больницы недолюбливаю. В них я бывал дважды: в первый раз – когда упал с дерева и сломал руку, а во второй – когда опрокинул высокий стульчик, на котором сидел Тэо, и мой брат поранился. О больницах я помню, что в них пахнет белым и затхлым, свет слишком яркий и при попадании туда мне либо больно, либо стыдно, либо то и другое вместе.

Пальцы мои начинают приплясывать на бедре, и я смотрю на них так, будто они отъединены от тела. За последние три дня я немного оправился. Снова принимаю добавки, делаю уколы, и мне теперь меньше кажется, будто я постоянно плаваю в водяном пузыре, отчего с трудом фокусируюсь на людях и понимаю их слова.

Поверьте, я знаю, что это ненормально – хлопать руками, ходить кругами или без конца повторять одни и те же фразы, но иногда это самый простой способ облегчить мое состояние. Он напоминает паровой двигатель, правда: махать руками перед лицом или стучать ими по ногам – это мой выпускной клапан, и, может быть, такое поведение выглядит странно, но сравните меня с людьми, которые для борьбы со стрессом обращаются к алкоголю или порнографии.

Я не покидал дома с того дня, как меня выпустили из тюрьмы. Даже школа теперь за пределами досягаемости, поэтому мама раздобыла учебники и учит нас с Тэо дома сама. Вообще, довольно приятно не переживать, что к тебе в любой момент может подойти какой-нибудь ученик и придется вступать с ним в контакт; или учитель скажет что-нибудь непонятное; или у меня возникнет нужда воспользоваться разрешением на свободный выход из класса, и я буду выглядеть слабаком в глазах одноклассников. Интересно, почему мы раньше об