Русский самурай. Книга 2. Возвращение самурая - Анатолий Хлопецкий

Фуросава помолчал и все тем же ровным голосом продолжил:

– Я не помню, сколько времени я бродил по пепелищу, что ел, где спал… Меня подобрали полицейские. Они сказали, что нужны люди для разборки развалин, много людей. Я пошел с ними и работал так, будто под рухнувшими руинами еще ждут меня живые жена с малышом, отец с матерью… Я был бездомным, и меня поселили в полицейских казармах. Так я и получил мою нынешнюю работу. Здесь уже не обращали внимания на то, как закончилась моя служба в армии. Важно, что я служил в ней и имел навыки, необходимые каждому солдату: знал, как обращаться с оружием, владел навыками рукопашного боя и привык к дисциплине и субординации…

Василий слушал молча. Он понимал, сколько боли скрывается за бесстрастностью Мицури, обязательной для каждого попавшего в беду японца. Жалеть его сейчас тоже было нельзя – это считалось оскорбительным. Можно было только так же бесстрастно принести официальные соболезнования.

– Я не буду часто отягощать тебя своими визитами, Васири-сан, – продолжал Фуросава. – Но я был бы рад быть тебе чем-нибудь полезным. Если хочешь, я помогу тебе подыскать другую, более удобную, квартиру, чем этот пансион.

Несмотря на уверения Василия, что визиты Мицури ему не могут быть в тягость, более открытого и сердечного разговора не получилось. Пришла Маша, и Василий представил гостю свою жену. Мицури, хорошо знавший Анну, ничем не выразил своего недоумения или любопытства, а Василий поймал себя на том, что не хотел бы объяснять, что случилось с его первой женой. И это обстоятельство тоже легло между ним и Мицури лишней полосой отчуждения. Впрочем, их отношения никогда не строились на полном доверии (по крайней мере со стороны Василия), а теперь они как бы вернулись к уровню их первых владивостокских встреч.

Однако они договорились, что Мицури поищет для него новое жилье, хотя и тут Василий решил про себя, что он еще подумает, воспользоваться ли услугами Фуросавы. Во всяком случае, это не исключало и его собственных поисков.

Совсем иначе отнеслась к будущим визитам Фуросавы Маша.

– Ты подумай, – убеждала она мужа, – ведь он, бедняга, остался один-одинешенек на всем белом свете. Конечно, для него приход к нам – это не только служебная обязанность.

– Я с тобой согласен, – отозвался Василий. – Только ты не забывай, общаясь с ним, что у японцев совсем другая этика, чем у европейцев. Он тебе временами может даже показаться бесчувственным, а твое сочувствие как бы не обернулось для него навязчивостью. У них сопереживание идет на совсем другом уровне, я-то с этим не раз сталкивался: не забывай, что я здесь, можно сказать, вырос.

– То-то я все гадала: чего это ты такой бесчувственный, – пошутила Маша.

– Я не бесчувственный, я сдержанный, – на полном серьезе отозвался он и, только заметив озорные искорки у нее в глазах, шутливо подхватил ее в охапку.

Так или иначе, столичная жизнь начала потихоньку налаживаться. Отвергнув на всякий случай под разными предлогами несколько вариантов своего переселения, предложенных Мицури Фуросавой, Василий присмотрел наконец квартиру, находившуюся рядом с казармами Третьего Азабского полка, расквартированного в городе. Это соседство позволило во время случайных встреч в местных магазинчиках и барах завести несколько знакомств, благодаря которым удалось получить разрешение на занятия в полковом спортивном клубе дзюу-дзюцу.

Получилось это снова, можно сказать, случайно, если не иметь в виду, что случай всегда работает на тех, кто настойчиво ищет такого благоприятного стечения обстоятельств. Ощепковы возвращались с вечерней прогулки, которая стала для них обычной перед сном, когда послышались какие-то крики и из ярко освещенной двери ночного бара выбежала девушка в расшитом блестками костюме танцовщицы. Следом за ней выскочили двое парней, явно разгоряченных саке.

Девушка бросилась к Василию, продолжая взывать о помощи. Он подтолкнул ее к Маше со словами: «Присмотри за ней». Агрессия парней немедленно переключилась на непрошеного защитника. В руке одного из них что-то блеснуло. «Нож или осколок бутылки», – мелькнуло в голове у Василия, и он шагнул к простенку, чтобы защитить спину. Парень с ножом уже сделал замах для удара, но Василий, уйдя в сторону с направления удара, перехватил нацеленную на него руку за кисть, а ударом другой руки в локтевой сустав заставил нападавшего выронить нож. Видя такой оборот событий, в атаку бросился второй забияка, но Василий, схватив его за руку, приподнял и швырнул его на товарища. Казалось бы, урок был преподан обоим, однако второй еще пытался встать, но, видимо, подвернул ногу при падении. И тут неподалеку послышались полицейские свистки.

Разбираясь с нападавшими, Василий не обращал внимания на то, что девушка, обхваченная сильными руками Маши, продолжала непрерывно и пронзительно кричать. Она замолчала только тогда, когда из темноты выбежал японец в форме армейского унтер-офицера и стал ее взволнованно о чем-то расспрашивать. Когда подоспела полиция и ситуация начала проясняться, оказалось, что танцовщица из бара была приятельницей унтер-офицера, который опоздал на встречу с ней, и она была вынуждена отбиваться от грубых и настойчивых приставаний двух местных парней, тоже имевших на нее виды.

Услышав рассказ своей подруги о том, как здорово иностранец расправился с нападавшими, и узнав, что ее спаситель – один из лучших воспитанников Кодокана, унтер-офицер заявил, что сочтет за большую честь представить его руководству полкового спортивного клуба дзюу-дзюцу.

Так у Василия появилось рядом с домом до-дзе для постоянных тренировок и возможность общаться с теми, кто проходит службу в Третьем Азабском полку. Вскоре после нескольких тренировок образовались и три постоянных спарринг-партнера. Правда, одного из них Василий переносил с трудом – бедняга был буквально одержим мечтой о светлом будущем всего азиатского мира под японским протекторатом. Ради этого он вырабатывал в себе качества настоящего самурая и был особенно жесток со своими противниками, применяя болевые приемы.

Зато два других унтер-офицера, дослужившихся до этого чина из крестьян, прониклись симпатией к иностранцу, который не заносился, несмотря на свой «черный пояс», не держался фанатично спортивной дисциплины, иногда угощая друзей чашечкой горячего саке, под которую так непринужденно текла беседа. Азабцам даже льстило, что Васири-сан (так он просил себя называть) слышал много хорошего про их доблестный полк, и они с большой охотой отвечали на его расспросы о хороших и не очень хороших офицерах, о надоедливой военной муштре, о разных памятных случаях полковой службы.

«Заработало» и еще одно увлечение «Японца»: он быстро нашел общий язык с полковым фотографом. Похвастались друг перед другом лучшими снимками. В альбоме фотографа оказалось немало снимков солдат, которых переводили в другие части, а также расписание проходящих в полку занятий. Фотограф охотно рассказывал о том, где и когда делались снимки, кто на них запечатлен.

Василий многое брал на заметку из всей этой невинной с виду болтовни, однако считал, что наиболее перспективным и постоянным его сотрудником мог бы стать Такэо Кавасима, у которого больше возможностей. Однако его нельзя было и пытаться использовать «вслепую» и наверняка не стоило пробовать его просто купить – следовало разобраться, каковы убеждения этого преподавателя военного училища, и, может быть, рискнуть открыться ему.

Они снова договорились встретиться семьями. Такэо дал понять, что он рад переезду семьи Ощепковых в столицу и считает, что Васири-сан исключительно повезло с работой: такая приличная должность, хорошая оплата…

– Но ведь и, у тебя очень хорошая работа – ты, наверное, доволен ею? – отозвался Василий.

Такэо ответил не сразу. Он помолчал, нервно поправляя свои очки. Чувствовалось, что он не решается сказать то, что ему хотелось бы. Однако выпитое саке дало о себе знать:

– Платят мне мало, но не только в этом дело. Если бы ты знал, Васири-сан, как мне тяжело видеть, чем забивают головы наших курсантов! – вырвалось у него. – Я преподаю историю Японии, но из программы выброшено почти все, кроме победоносных войн и сражений. Ты помнишь, каким гуманным заповедям учили нас в семинарии? А в моем училище сейчас царит кодекс самурая, и всем урокам, в том числе и моим, предпочитаются занятия кэндо, дзюу-дзюцу и другими единоборствами. Я знаю, ты тоже предпочел Кодокан духовной карьере, но ведь ты остался христианином, а мне приказали забыть дорогу в Николай-до, если я не хочу лишиться работы. Я вынужден тайком бывать в православной миссии, исповедоваться и причащаться, скрываясь даже от родных. Только жена знает об этом, но и она боится за меня.

– Меня тоже беспокоит то, что здесь берет верх военщина, – осторожно сказал Василий. – Пойми, речь идет не о тех, кого ты готовишь к защите своей страны…