Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В марте А. Амфитеатров писал: «Наиболее возмутительным памятником голштиноготорпской династии, который непременно надо убрать от глаз народных, и чем скорее, тем лучше, является монумент Николаю I на Исаакиевской площади… Обратите его в расплавленный металл, который сейчас надобен для военных целей, либо сдайте его в музейные чучела для любопытных, но — не надо быть ему! Уберите!..» [1. 4] Владимир Маяковский вместе с деятелями искусств самых разных направлений осуждал подобные демарши и как минимум сочувствовал всем разумным мерам по сохранению культурного наследия. Однако в том же выступлении в Михайловском театре, подчёркивая значение комиссии по охране памятников искусства и старины («Я уважаю всех лиц, состоящих в этой комиссии…»), Маяковский говорил: «Справиться с этой задачей легко — она может быть выполнена расстановкой солдат. Вторая задача более хитрая и более существенная…»
«Второй задачей» и был подъём художественных сил страны на новое творчество, нужное народу. В самом деле, она была «более хитрая».
Поэт предупреждал о необходимости борьбы с этими буржуазными авторитетами, призывал к бдительности, утверждая, что неминуемо в их среде «обнаружатся залежи реакционного духа»: «От имени художников, поднявших знамя революции, пришёл я — искусство в опасности».
Комиссар Временного правительства по делам искусств Ф. А. Головин поставил перед собранием вопрос об организации министерства искусств. Маяковский заявляет себя противником министерства искусств и заканчивает свою речь призывом: «Да здравствует политическая жизнь России и да здравствует свободное от политики искусство! (…) Я не отказываюсь от политики, только в области искусства не должно быть политики».
В апреле 1917 года А. М. Горький организовал в Петрограде выход газеты «Новая жизнь», куда молодой поэт был приглашён в качестве постоянного сотрудника. Уже 21 мая здесь была напечатана его поэтохроника «Революция». Вместе с ним в «Новую жизнь» пригласили Осипа Брика — он уже опубликовал в ней нескольких библиографических заметок.
В середине ноября 1917 года нарком по просвещению А. В. Луначарский обратился к Союзу деятелей искусств с призывом начать совместную работу, создав Государственный совет по делам искусств.
«Заслушав обращение тов. Луначарского, Союз Д. И. доводит до его сведения, что им уже предпринят ряд мер к созыву учредительного собора всех деятелей искусства, который выразит перед лицом всего народа организованное мнение художественного мира на устроение художественной жизни страны».
Прямого отказа от сотрудничества с новой властью нет, но очевидно желание деятелей искусства протащить вопрос «по процедуре»: только «учредительный собор» всех деятелей искусств, а не государственная власть может решать вопрос о формах организации художественной жизни в новых условиях.
17 (30) ноября 1917 года на пленарном заседании руководящего органа Союза деятелей искусств, где присутствовало 70 человек, вновь обсуждался всё тот же вопрос, поставленный Луначарским. Все собравшиеся решительно высказались не только против образования Государственного совета по делам искусств, но и против «какого бы то ни было общения с Луначарским». Особую активность проявлял в этом вопросе видный представитель символизма, культуртрегер Фёдор Кузьмич Сологуб: «Мы ничего не желаем отнимать у народа, как думает Луначарский, ибо Луначарский не народ, а только „господин в пиджаке“, от которого нужно оберегать искусство — достояние всего народа… Мы против Головина[67]и против Луначарского».
Как видно, декадентствующие литераторы, привыкшие к либеральному отношению к себе со стороны власти, пока ещё не поняли, с кем они имеют дело. Потребуется всего несколько месяцев для того, чтобы большевики окончательно определились, кто им нужен, а кто должен принять участие в пароходном круизе с билетом в один конец, правда, без права выбора маршрута и «налегке».
«Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры, греющейся у разложенного перед Зимним костра. Меня окликнули. Это был Блок. Мы дошли до Детского подъезда.
Спрашиваю: „Нравится?“ — „Хорошо, — сказал Блок, а потом прибавил: — У меня в деревне библиотеку сожгли“… Славить ли это „хорошо“, или стенать над пожарищем — Блок в своей поэзии не выбрал» (Перцов В. О. Маяковский в 1917 году).
Маяковский, в отличие от Александра Блока, свой выбор сделал:
Пройдут
года
сегодняшних тягот,
летом, коммуны
согреет лета,
и счастье
сластью
огромных ягод
дозреет
на красных
октябрьских цветах.
И тогда
у читающих
ленинские веления,
пожелтевших
декретов
перебирая листки,
выступят
слёзы,
выведенные из употребления,
и кровь
волнением
ударит в виски.
Когда я
итожу
то, что прожил,
и роюсь в днях —
ярчайший где,
я вспоминаю
одно и то же —
двадцать пятое,
первый день.
2.2. «Я не интеллигент — у меня профессия есть»
Интеллигент не любит риска
И красен в меру, как редиска.
В. Маяковский «Советская азбука», 1919
Несмотря на известную позицию В. И. Ленина, изложенную им в письме Максиму Горькому 15 сентября 1919 года[68], большевистская власть пока ещё мирилась с особой ролью интеллигенции, прежде всего в вопросе борьбы с массовой неграмотностью населения. Очень быстро образованная часть общества оказалась в заложниках у этой государственной политики. С одной стороны, большевики понимали, что без грамотных людей «новый мир», как ни старайся, построить не получится, а с другой — интеллигенты по-прежнему являлись носителями чуждой буржуазной культуры и эстетики, в результате чего повсеместно конфликтовали с «новыми дворянами»: красными командирами, партийными руководителями, чекистами, советскими служащими и прочими «имевшими право». Многие из «бывших» не скрывали своих либеральных взглядов, продолжали придерживаться патриархальных семейных традиций, посещали церковь, всячески противились свободным нравам «гегемона», бытовому хамству, возведённому в поведенческую норму, демонстративному отказу от официального брака, как изжившего себя социального института и пр.
В первые послереволюционные годы представители творческой части общества оказываются в крайне тяжёлом положении, за редким исключением они выключены из существующей системы распределения материальных благ, прежде всего продовольствия, не имеют возможности получать рабочие карточки, живут впроголодь.
В деревнях и небольших посёлках быт «образованных» вообще мало чем отличается от жизни простых обывателей. Зачастую направленная по комсомольской путёвке в сельскую школу «учителка» оказывалась в абсолютно бедственном положении, так как не была готова к тяжёлому крестьянскому труду, не умела обрабатывать приусадебный участок, если он у неё вообще был, что-то продавать на местном рынке и т. д.
Как правило, «общество» в более-менее зажиточных сёлах брало на себя заботу о пропитании учителя или фельдшера, как в своё время оно
