Черные пески - Инна Живетьева

– Ну как, хороша я для княжича Торна? - Анхелина горделиво вскинула голову. - Хороша, я знаю. Я хоть и принцесса, но сердцем-то чувствую. Влюблен он в меня, Элинка. Я раньше только надеялась, а на балу точно поняла.

Княжич Торн влюблен в принцессу?! Матерь-заступница!

– Ты расскажи мне про него, ладно? Знаешь, мне про Артемия все-все интересно!

Лисена перебрала воспоминания, как бусины, увертливые шарики выскальзывали и раскатывались по закоулкам памяти.

– Вот, первое, что помню. Мне лет пять было, Артемию, выходит, семь. Вы знаете, ваше высочество, Торнхэл славится лошадьми. Во всей округе таких нет! Даже в Турлине наших коней знают. При таких лошадях быть - мальчишкам другого и не надо. Вот по весне и выбирают подпасков. Еще когда даже таять толком не начинает. Задний двор застилают соломой и выводят коня. Самого капризного! Обязательно неоседланного. Ой, такие страшные кони бывают! Смотришь, кажется, зашибет. К такому-то не каждый подойти рискнет. Ну вот, кто из мальчишек на нем удержится, тому и подпаском. А кто дольше всех - так ого-го какая слава на все деревни! Вот. Значит, привели коня. Огро-о-омный! Ужас. Холодно, у него пар из ноздрей. Конюхи говорят: «Горяч!» Я думала, правда внутри огонь горит и дым из ноздрей. Двор, как водится, сеном застелили. А толку с того сена? Слетишь, так расшибешься. Плакать нельзя, а то позору будет на всю деревню. Хоть как расшибся, а все равно покажи, мол, ерунда. Мальчишки стоят, друг друга пихают, а первым никто не решается. Ну страшно же, такой конь! И тут княжич Артемий выходит. Главное, не было никого, кто бы ему запретить мог: ни князя с княгиней, ни моего отца, ни дедушки Алекса. Конюхи пытались отговорить: не княжеское это дело, да маленький еще. Деревенские года на три-четыре постарше будут, и то не каждый к коню полезет. А разве Артемия переспоришь?

Подсадили, конюх узду отпускать боится. Княжич как крикнет: «А ну отпусти!» Ну и отпустил… Артемий сразу слетел. Локоть разбил, колено разбил, бок ободрал. Ой, я видела, кровь, ужас просто.

– Но ведь не заплакал.

– Нет, конечно! Что вы, ваше высочество! Заплакал! - Лисенка возмущенно фыркнула. - Такой заплачет, ждите! Он даже в замок себя отнести не дал, сам хромал, пока князь не выбежал. Вот. А через год, как подпасков опять выбирать стали, так княжич Артемий дольше всех продержался.

– Он вообще ничего не боится, правда? - глаза у принцессы блестели.

– Нет. Простите, ваше высочество, неправда. Недоуменно приподнялись бровки.

– Он за друзей боится, я точно знаю. Вон с ними какое… Принцесса вдруг схватила Лисену за руку, сделала знак

молчать. Кто-то шел через лес, ойкая и посмеиваясь. Между дубами показались три девицы, в одной из которых Лисена узнала княжну Рельни. Смуглянка явно заметила странную близость принцессы и служанки, и Элинка торопливо вскочила.

– Ваше высочество, - присела Марика в реверансе. - Вас ищут. Скоро отправляемся.

– Я сейчас.

Девицы не тронулись с места, и Анхелина нехотя поднялась. Лисена бросилась собирать подушки.

– Вы знаете, ваше высочество, - громко говорила Марика, пристроившись по левую руку от принцессы, - княжна Нелин рассказала забавную историю. Вам понравится, слушайте.

Лисена чуть усмехнулась, сворачивая покрывало. Она могла поспорить на что угодно, хоть на собственное приданое: Анхелину интересует одно-единственное, и ничего княжна Нелин про это рассказать не может. Да, придется Лисене в летнем дворце язык почесать. Что скрывать от себя, она этому рада: где Артемий, там и княжич Эмитрий, а уж про него Лисена готова говорить часами. Может, и сама что интересное от принцессы услышит.

Марк почти не соврал, он в самом деле считал глупым стреляться. Вот только иногда становилось плевать: ну и пусть глупо. А ради чего все терпеть? Косые взгляды и обрывающиеся разговоры, стоит Марку войти в комнату. Липкое любопытство придворных. Затаенные ухмылки слуг. Жалость друзей. Презрение. Брезгливость. Высокомерное недоумение. И постоянное ощущение грязи, точно в навоз вляпался и никак отмыться не можешь.

Тогда, после казни, Марку удалось отделаться от друзей, и он кружил по Турлину. Недоумевающий Санти был недоволен, тем более к вечеру снова засобирался дождь. Предвестником его пришел влажный холодный ветер, погнал по мостовой мусор. Улицы быстро пустели. Нищие и те разбрелись по берлогам, даже им было куда идти: в ночлежки или под мост. Санти одиноко цокал подковами по булыжникам. Быстро темнело, точно на город натягивали мокрый плащ. В домах зажигали лампы. Свет падал на мостовую узкими клинками из щелей между ставнями, просачивался из-за портьер - жильцы отгораживались, как могли, от ненастного вечера. Надевали халаты и мягкие туфли. Пили чай с клубничным вареньем или подогретое вино. Неторопливо беседовали с домашними. Делали все то, что когда-то казалось Марку скучным.

Он замерз еще с утра, к вечеру продрог окончательно, но не свернул ни к одному, даже самому захудалому трактиру. Сказанное с эшафота «ублюдок» висело плевком. Прийти с этим к людям казалось невыносимым.

Пошел крупный холодный дождь, Марк продолжал бездумно ездить по улицам. Если бы кто наблюдал за ним, то удивился бы странному выбору дороги: всадника мотало из стороны в сторону, точно конь и хозяин были пьяны. Марк же просто-напросто объезжал светлые отпечатки окон. Он отчаянно завидовал тем, для кого горел этот свет, так, как, наверное, не завидовал ни один самый старый и больной нищий. Никто и никогда не будет ждать Марка у окна, не зажжет для него лампу - кому нужен ублюдок?

Он и права не имеет коснуться горевшего для других света, как бродяга не смеет осквернить прикосновением грязных рук икону Матери-заступницы.

Тучи клубились над городом, сталкивались боками и выдавливали друг из друга все новые и новые потоки воды. Волосы прилипли к шее, с них затекало за шиворот. Мундир и рубашка промокли насквозь, в сапогах хлюпало. Казалось, капает даже с ресниц. Марка сотрясала мелкая дрожь. Он подумал с надеждой, что обязательно заболеет и провалится в жар и беспамятство. И то и другое привлекало: согреться и забыть. Дождь наполнял улицы потоками воды, бросал под ноги коню всякую дрянь. Марк выехал из центра Турлина и оказался у городской стены. Но даже тут, в маленьких домишках, светились окна: горели крохотные огоньки на фитильках, плавающих в жиру. Улицы пошли немощеные, тяжелый Санти проваливался в грязь, рискуя оступиться и попасть в яму. Только ради измученного коня Марк свернул на поднимающуюся в гору дорогу, к единственному приличному кварталу в этих местах. Закоченевшие пальцы почти не чувствовали повод, но Санти и сам воспользовался случаем выбраться из грязи.