КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

Такую вот информационную дребедень я выслушивал часа два. И не слова не прозвучало о доме номер три по Камергерскому переулку.

«Успокойся! - говорил я себе. - Успокойся!» И не мог успокоиться. Паскудное предчувствие с крысиными усиками егозило где-то рядом. Слишком многое в моей жизни было связано с домом номер три.

Уже у Телеграфа я в который раз понял, что я остолоп, а возможно, стал и тугоухим. Если бы случилось нечто диковинное, на том берегу Тверской должен был бы толпиться обескураженный народ, не исключались бы оцепление и пожарные автомобили. Нет, тихий Чехов томился в одиночестве, скорее всего в размышлениях о двадцати трех премьерах «Вишневого сада», а за ним в глубине Камергерского я увидел лишь двух-трех прохожих.

Мне по известной причине был противен теперь Камергерский переулок. Но коли уж я себя сюда погнал, почему мне было не прогуляться хотя бы и по Камергерскому? Тем более что дождь не капал и ветер не гремел рекламными растяжками. Одолев подземный переход, я поклонился Антону Павловичу, прошагал метров десять и встал.

Дома номер три по Камергерскому переулку не было.

Еще вчера он стоял. А сегодня здесь ничего не стояло.

«Мираж, что ли? - гадал я. - Видение какое?»

Но мираж или видение позволили бы явиться взору, пусть и внутреннему, какому-либо объему в самых разнообразных, чаще всего привлекательных формах. Никаких объемов передо мной не было. Я наблюдал пустоту.

Не было на месте дома номер три и дыры. От серой боковой стены дома номер пять (увы, без закусочной) и до служебного входа в театр с кордегардией, где размещались лавка колониальных чаев и кассы, находилась теперь гладкая площадка, похоже, чисто выметенная. Но если тротуары и мостовая Камергерского были юбилейно вымощены декоративной брусчаткой, то пустоту будто наспех покрыли простеньким асфальтом.

Я опустился на скамью с подлокотниками в стиле модерн. В метре от меня отдыхал благополучный на вид господин, с сумкой, правда, потрошителя мусорных баков.

– Вы ко мне? - открыл он глаза.

– Если позволите, - сказал я. - Вы давно здесь… занимаетесь созерцанием?

Вопрос я задал зряшный и на всякий случай. По житейскому опыту знал: муниципальные машины с грохотом опустошают здешние мусорные баки, особенно богатые, на задах молочного магазина, сразу после шести. А сумка моего собеседника убеждала в утренних удачах его охоты. Да и пакет рядом с ней стоял с отменной добычей.

– Я круглосуточный, - заявил господин.

– И местность эту вы знаете?

– Имею представление…

– И давно здесь не стоит… этот?…

– Кто?

– Дом.

– Который с птицей, что ли? С утра. С полседьмого. Я протер глаза, а его нет. А только что был.

– И что вы сделали?

– А что мне надо было делать? Шойге, что ли, звонить? Океанская волна, мол, накатила. Или в милицию? Это те, которые по утрам выгуливают собак, пусть звонят в милицию. А мне-то что? Ну стоял. А теперь не стоит. Странный вы человек, ей-богу…

Последние слова собеседник произносил с растяжением гласных и зевотой, я перестал его интересовать, веки его снова склеились. Правда, перед тем он сумел как бы выдохнуть:

– Бочка… Упала бочка…

– Какая бочка? Какая бочка? - не выдержал я и принялся тормошить соседа. - Откуда упала?

– Отстань со своей бочкой… - вышептал сосед, оттолкнул меня, так и не открыв глаз, прихватил сумку с пакетом, перенес их от меня (от греха?) подальше и уперся в мой бок рифлеными подошвами кроссовок.

«Может, и меня он видел во сне? - задумался я. - И театр, и бочку… А не нахожусь ли и я внутри сновидения?» Не во сне ли я смотрел телевизор, не во сне ли и теперь я стою на брусчатке Камергерского? Впрочем был годами проверенный и точный, как удар левой ноги футболиста Карвалью, способ одолеть сомнения или утвердить их. Совсем недавно я вспоминал о том, что ни в каких снах, пусть и самых сюжетно-упоительных и даже навеянных обещаниями скорого гонорара, мне не удавалось ни выпить, ни съесть чего-либо. И голоден был, и жаждал. Но не получалось.

По случаю осени, хотя пока и теплой, многие выносные столики с цветными зонтами были убраны с тротуаров и мостовой переулка. Возле бывшей «Закуски» они еще стояли, но тамошние угощения нарушили бы чистоту опыта. (Вспомнил о Щели). Я присел за столик у ресторана «Яранга». По поводу команды «Челси» и моржовых достоинств острить я не стал, а заказал лишь кружку пива и бутерброд с красной рыбой. Пиво и бутерброд предоставили быстро. Будем считать, из Анадыря или из поселка Уэлен. Сейчас же предоставленное было выпито и съедено. Какие уж тут сны! Полторы сотни были отданы официантке болезненно реальные. Я не спал! Не спал я! И тратил деньги неизвестно зачем.

От «Яранги» опустевшее или выбритое в Москве место не просматривалось, судьбы театров официантку Иветту не волновали, никаких сведений об исчезновении дома номер три я от нее не добыл. «А что, его снесли, что ли?» - удивились синие ресницы.

Я вернулся к Антону Павловичу. Прохожие, поспешавшие Камергерским на Тверскую, от моих вопросов о театре с птицей шарахались как от подвохов и искушений, принимая меня либо за цыганку с социальными услугами, либо за ростовского лохотронщика, либо за ловца душ из секты Афанасия Минусинского.

«Ба! Но здесь нет Мельникова! - сообразил, наконец, я. - Мельникова-то нет!»

Если бы случилось нечто существенное в жизни Москвы и уж тем более России, здесь непременно должен был бы присутствовать Александр Михайлович Мельников. И не один, а со съемочной группой. И уж, конечно, уместными были бы взволнованные разъяснения очевидца водилы-бомбилы Васька Фонарева. Но увы, и Васек не посчитал нужным явиться к месту пропажи. Стало быть, ничего существенного не случилось.

Следовало возвращаться домой.

А мимо меня проходил озабоченный заведующий звукоцехом театра Олег Разносов (опять же знакомый мне по закусочной).

– Олег! - окликнул я его. - Как же это? Что же это?

– Что это? - остановился звукоинженер.

– Вот это. Стояло. А теперь не стоит. И ведь был репертуар…

– А-а-а, это-то… - звукоинженер махнул рукой, поморщился, давая понять, что «это-то» - сущая пустяковина, визуальный обман. - Уткин у меня запил… Беда…

И звукоинженер в печали пошагал к Кузнецкому Мосту. Уткин служил у него ассистентом.

Дома я смог усидеть до половины седьмого. Утром на тумбе вблизи Антона Павловича я разглядел афишу вечернего спектакля. И слов об отмене спектакля не было.

Без пятнадцати семь народ в Камергерском гудел. И народ этот явно состоял из зрителей. Из таких, кто уже заплатил и кого обязаны были развлечь со сцены и удовлетворить в буфетах. Парадные двери впускали в зал главный, а те, что под «Волной» Голубкиной, в зал малый. На секунду, при подходе к театру мне приблажнилось, что восстал в переулке, вернулся из отбытия в никуда лишь шехтелевский фасад, а за ним - пустота. Но блажь я отогнал. Люди входившие в театр, и джентльмены, и дамы, были из ушлых, из тех, что не допустят ущербов в своих коммерциях, а здесь, уж точно, не позволят обморочить себя какими-либо видеообманами и не шагнут - за свои же деньги - в пустоту.

И Сашеньку Мельникова снова не притянуло сюда объявленное утром событие.

Да и зевак, обыкновенных, московских, здесь не наблюдалось.

Удрученный неопределенностью смыслов и собственных недоумений, я Тверской поднялся к магазину «Москва». Поправил состояние организма созерцанием обложек женских любовных романов. Тонны и километры страданий героинь при восхождениях к туфелькам и шиншиловым накидкам Золушек устыдили меня. Сравнимы ли были их страдания с легкостью моих недоумений по поводу дома номер три?

Я вернулся в Камергерский.

Ни самого здания, ни шехтелевского фасада я не обнаружил.

Но ведь в двери входили люди с билетами. И где же они теперь? И как и откуда они будут выходить через два часа? То есть, будут ли вообще выходить?

– Да-а-а… - услышал я протяженное. Со вздохами. Рядом со мной стоял Арсений Линикк.

– Да-а-а… - снова протянул Линикк, впрочем вздохи его не показались мне тяжкими.

– А про бочку вы ничего не слышали? - спросил я.

– Какую бочку? - удивился Линикк.

– Я и сам не знаю, какую…

– Не слышал, - сказал Линикк.

– А может, нам с вами сейчас зайти в Щель?

– Полагаю, - не сразу, а прогладив усы, произнес Линикк, - заходить в Щель сегодня нецелесообразно.

– А эти… люди, которых к вешалкам пропустили билетеры… они где теперь?…

– Не обладаю возможностью строить предположения, - заявил Линикк. - Наука умеет много гитик.

Я поглядел на него с сомнением.

– Но занавес рано или поздно опустится… И все они захотят отправиться по домам…

– Если вы намереваетесь, раскрыв рот, дожидаться окончания спектакля, - сказал Арсений Линикк, - позволю предупредить, ничего интересного вы для себя не откроете.

И в вечерних программах, в том числе и в «Новостях культуры», дому номер три не было отведено ни слова, ни кадра.