Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

— Ты придешь? — спрашивает она на ходу, придирчиво изучая свои босоножки. — Каблуки здесь снашиваются, просто ужас. Всё эти камни виноваты.

— Приду, но попозже.

Жанна осматривает меня с головы до пят. На мне домашний сарафан на бретельках, тонкий белый хлопок которого давно уже не видел утюга, волосы собраны в лохматый пучок на затылке, под ногтями оранжевый ободок от порошка карри.

— Тогда оденься хоть, — бросает Жанна, уже в дверях сбрызгивая себя духами.

— Зачем? — спрашиваю я равнодушно, в такт ее сегодняшним миллионным «зачем».

Она пожимает плечами и выплывает в быстро сгущающуюся темноту. Я подхожу к зеркалу и надолго замираю, глядя на свое отражение. Каким-то шестым чувством я знаю, что я уже победила, Арно не вернется из-за нее в Париж, но почему-то это не приносит мне ни малейшего удовлетворения, скорее наоборот, я испытываю смутное чувство невыраженной, несформулированной, нечеткой вины. То, что Жанна может начать страдать, мне как-то не приходило раньше в голову. Свести ее с Арно было для меня решением моих личных проблем, избавлением от неуместной влюбленности, надеждой на то, что, брошенная французом, она проиграет мне в неком неопределенном соревновании моих ненакрашенных ресниц против ее вылизанного журнального великолепия, вибраций моей души против ее силиконовой сексапильности. Но, видит Бог, теперь мне стыдно наблюдать ее несчастное лицо.

Собрав в сумки всю приготовленную еду — мое сорри, ложка меда в ожидающей Стаса бочке дегтя, — я все-таки в последний момент захожу в ванную, провожу помадой по сухим губам и распускаю волосы. Я делаю это даже не ради Стаса, Жанны или Арно, а скорее — ради шведской старушки. Ее упрек в моей неухоженности ранил меня сильнее, чем я предполагала. К тому же теперь, в свете последних событий, я начинаю подозревать, что в моем столь явном пренебрежении своим внешним видом была какая-то поза, очень своеобразный, но по сути в своем роде все-таки выпендреж. Зачем иначе я так упорно скрываю волосы в постоянно лохматых пучках? Это такая игра, вызов, «ах, полюбите меня за мою душу»?

Подумав так, я еще брызгаю на себя немного миндаля из флакона духов. Смешавшись с оставшимся от Жанны ароматом густой сирени, он превращает мою «Виллу Пратьяхару» в приют одиноких молодящихся дам. Меня перекашивает от безвыходности, от моего лицемерия. На самом деле все не так. Я, в отличие от Жанны, вовсе не одинока. Я живу с человеком, я нужна ему, и сейчас у меня есть план как его защитить от почти совершенной им жуткой ошибки. Я решительно выхожу из дома.

За пятнадцать минут преодолев путь до пещеры, я замечаю, что чем ближе я к ней приближаюсь, тем все медленнее становятся мои шаги, а перед самым входом решительность и вовсе покидает меня, и я предстаю перед ним извиняющейся тенью своей утренней уверенности в себе.

Выложив на импровизированный столик свои жалкие козыри в виде хлеба и трех пластиковых мисочек с едой, я присаживаюсь и закуриваю. Стас жадно набрасывается на пищу. После семи лет совместной жизни люди, как правило, уже не заботятся выглядеть эстетично, и небритые щеки ходят туда-сюда, переваливаясь от крупных кусков, наспех засунутых в рот. Утолив первый голод, Стас по волчьи поводит глазами, выискивая что-то.

— Вино принесла?

Я выставляю на стол две бутылки. Отложив куриную ножку, Стас хватает одну из них и начинает орудовать штопором. От его рук на зеленом стекле остаются пятна жира и карри. Справившись, он делает несколько быстрых глотков из горлышка и вытирает мокрые губы тыльной стороной кисти.

— А у тебя, оказывается, есть чувство юмора.

Я удивленно поднимаю брови.

— Ну это ж, я так понимаю, та самая пресловутая курица-карри, которой ты вечно пыталась отравить меня в Москве? Да ладно, что ты так смотришь? Вкусно вышло, молодец. Это я так… Должен же я тебя хоть за что-то отругать? Профилактически?

— Должен, — киваю я.

— Ну вот видишь, — улыбается довольный Стас, берет мой подбородок и разворачивает поближе к свече. — А что грустная такая? И бледная? В банк звонила?

Я опять киваю.

— И?

Чертова нерешительность. Я изо всех сил ищу спасения. Словно услышав мои молитвы, боги приходят мне на помощь. В пещеру залетает бесноватая летучая мышь и начинает метаться вдоль каменных стен. Порождение чудовищного союза птицы и грызуна, она ухмыляется в жутком оскале.

Я морщусь:

— Убери ее.

— Не волнуйся, в тебя не врежется. Они на эхолокаторах. Так что сказал банк?

— Банк… Послушай, я не могу так. Она сейчас выклюет мне глаза или вцепится в волосы когтями. Я где-то читала, если летучая мышь запутается в волосах, то ее приходится выстригать ножницами.

Вздохнув, Стас поднимается и начинает размахивать полотенцем, пытаясь выгнать исчадие ада из пещеры. Движения его по-городски неловки, мокасины со смятыми задниками — дорогущие, из шикарной пупырчатой кожи, нацепленные лениво, розовые пятки выглядывают наружу — цепляются за каменный пол и пару раз он чуть не падает.

— Вот дьявол! — комментирует он, запыхавшись, и останавливается.

Присевшая на стену мышь пользуется передышкой и, словно издеваясь, замирает вниз головой. Тогда, с минуту почесав затылок, Стас вдруг ухмыляется и внезапно издает гортанью кошмарный, нечеловеческий, пробирающий до мурашек шипяще-свистящий звук. Потом еще один. Его тонкие губы выгибаются, складываются трубочкой, и изо рта брызжут капли вспенившейся слюны. Мышь обалдевает. Чуть не упав, она все-таки подхватывает свое бурое тельце, распрямляет крылья и, совершив полный круг по пещере (последняя дань ее гордости?), спешит убраться восвояси.

Крошечная сценка, но мне почему-то становится от нее нехорошо. Слишком убедительный звук издал Стас, слишком жуткий и какой-то… опасный.

— Животные пошли вообще без понятий, — ржет Стас. — Совсем забыли, кто тут хозяин. Видела, как я ее? Она думала, она тут самая умная? Если силы нет, то главное — брать неожиданностью маневра. Шахматист я, в конце концов, или нет? Так что тебе сказали в банке, детка моя?

Больше тянуть некуда. По столику в мою сторону ползет паук, но в то, что мне удастся выиграть время и на нем, уже не верится.

— Деньги пришли, — сдаюсь я.

Стас замирает, как был, все еще стоя посреди пещеры, со скомканным полотенцем в руке. Потом будто бы включается в какую-то розетку, в два прыжка достает до бутылки и припадает губами к горлышку. Красная жидкость мерно булькает, наполняя его душу теплом.

— Ийёёёёхууу! Это же просто супер! Мега-супер! И ты столько молчала? Надо было сходу сказать! Вау! Ты сама-то врубилась?! Или еще не осознала до конца?

Схватив меня в охапку, возбужденный, с сияющими глазами, Стас кружит меня по пещере, целуя в глаза, в уши, в шею, одновременно пытаясь отхлебнуть из зажатой в руке бутылки. Скользкое стекло, перепачканное в курином жире, разумеется, выскальзывает у него из пальцев и с победным звоном разбивается. Не сразу поняв, в чем дело, мы останавливаемся и тупо смотрим на растущую под ногами лужу. На лице Стаса все еще застывшей маской висит удивленно-восторженное выражение. Мы поднимаем взгляд чуть выше, на закапанные красным вином Стасовы брючины. В темноте пятна выглядят почти черными и подозрительно смахивают на кровь. Штаны на нем оказываются белые, льняные, в точности такие, какие привиделись мне вчера в моем доморощенном дилетантском кино, и я неуютно поеживаюсь.

Стас первый приходит в себя.

— На счастье! — восклицает он возбужденно. — Открывай вторую бутылку, детка! Я сейчас.

Выйдя из пещеры, он исчезает в темноте налево от входа. Вероятно, радость привела в восторг заодно и его кишечник. На меня наваливается приступ трусости. Начинает пульсировать свинцом в висках, обычно это бывает со мной в преддверии дикой головной боли, способной на сутки упечь меня в кровать. Я настолько отвыкла от нее, что даже не сразу обращаю на это внимание. Головная боль — это что-то из моей прежней жизни, с момента приезда на остров она ни разу меня не побеспокоила. Потирая виски пальцами, я закрываю глаза.

— Открыла? — слышу я через пару минут.

Я вздрагиваю:

— Что?

— Вино. Я же просил!

Я сглатываю густую слюну и тянусь к штопору.

— Стас…

— Господи, дарлинг, ты не представляешь, как я рад! Все, конечно, так и должно было быть, могло же мне хоть раз в жизни нормально повезти! Но… знаешь, до конца никогда нельзя было быть уверенным. Сумма была крупная, могла застрять в банках, не дай Бог вообще вернуться в банк-отправитель… Такое бывает. Особенно, когда не надо.

— Стас?

— И уже все сроки, если честно, прошли. Я дергался, как… как не знаю кто. Я думал, я тут поседею. Зеркала-то нет проверить. Ха-ха. Без шуток, серьезно. Даже боялся тебе признаться. Всё фигуры на доске двигал, сутками, сидишь тут, день, ночь… ничего уже не соображал, и все замирал от мысли: что, если не придут? Потеряются? Вернутся в Москву? Они шли таким маршрутом… Через четыре банка. Я заметал следы…