Повести и рассказы - Мария Халфина

— Не дряхлая, а по лестнице ползет — задыхается… сердце-то старое, изношенное…

— Да, действительно… — иронически поддакнул Женя, — в аспекте развития мировой истории — фактор чрезвычайно важный, сколько лет еще будет здравствовать мамаша уважаемого Германа Павловича, пять лет или пятнадцать?

Вооружившись полотенцем, Алексей присел перед духовкой. Видимо, Женьку основательно допекли дома, и теперь он просто пытается сорвать накопившееся раздражение. Продолжать спор в таком тоне не хотелось.

В коридоре зазвонил телефон.

— Поди послушай, кому это там приспичило… — обрадованно попросил Алексей. — Я поджарку выволакивать буду…

Через минуту из коридора донесся все еще раздраженный голос Жени:

— Да… да! Квартира… Что? — и сразу же другой, неузнаваемо-любезный Женин голос пропел — Хэллоу! Простите, пожалуйста, нет, это не Николай Ильич… Алешу? Одну минуточку, Алеша, вас просят подойти к телефону и взять трубочку… — И тут же заорал торжествующе — Ara! Узнал все же?! Узнал, очарованный странник? С благополучным прибытием вашу милость, когда приехал? Откуда трезвонишь? Из автомата?

Из кухни, вытирая жирные руки белоснежным посудным полотенцем, выглянул Алексей.

— Сашка… из совхоза с калыма вернулся… — весело пояснил Женя. — Они там с политехниками телятник воздвигали… Нет, это я Лехе… Какова обстановка насчет ночевки?

Женя отпихнул Алексея, пытающегося отобрать у него трубку.

— Обстановка идеальная. Предки вкупе с бабушкой на два дня отбыли в деревню на отдых…

— Сань, где ты? — завладев наконец трубкой, закричал Алексей. — С нашего автомата? Давай двигай галопом, пять минут на переход, а то поджарка стынет…

Ждать Сашка себя не заставил. Ввалился — бронзовый от загара, обветренный, грязный, благодушный.

— Салют, православные! — пророкотал он вполне созревшим, прокуренным баском матерого работяги-строителя.

— В общаге ремонт… душ не работает… полцарства за мочалку!!! — Он осторожно свалил с плеча тяжелый рюкзак, прислонил его к стене. — Автобуса ждать терпежу не хватило… сорок километров на кулях с картошкой… пылища — не продохнешь.

— Ну и каков калымчик? — поинтересовался Женя.

— Калымчик нормальный… с плюсом. Похарчились знатно, как в добром санатории… — сбрасывая в ванной пропыленные свои рабочие одежки, похвалился Саша. — От совхоза благодарность по всей форме, с приложением печатей, ну и, соответственно, пиастров пачечка. Хватит на модные обутки, на порточки с пиджачишком, кое-какой гак еще останется на разный мелкий расход.

Зашумела ринувшаяся из душа вода, послышались блаженные Сашкины стоны и уханье.

Через пятнадцать минут Саша возник на пороге кухни, словно вышедший из реки молодой бронзовый бог… в малиновых плавках.

Алексей хлопотал у стола. Вывалил на тарелки дымящуюся «поджарку», неуверенно взял бутылку, где на донышке плескались остатки портвейна.

— Мы с Женьшенем уже приложились, ты извини, Сань, маловато, конечно, ну, как говорится, для аппетита…

Саша поднес стакан к носу.

— С ума сойти! Под такой мировой харч и… портвейн?! Боже! Какая профанация! Какой позор! Великовозрастные олухи! Будущие инженеры!

Возмущенно причитая, он притянул за лямку свой раздутый рюкзак и осторожно извлек из него бутылку водки. Умело свернул за ушко блестящую головку-колпачок и, сглотнув на ходу портвейн, разлил водку в стаканы.

— Вот она — матушка, отечественная, российская, христова слеза… А ну — взяли!! — рявкнул командирским басом. — Подняли! Брякнули! Поехали!

Женя управился со своим стаканом молодецки: и крякнул, и корочку понюхал, как по обряду положено.

Алексей свою дозу осилил в два захода… Очень уж мерзопакостная штука — эта самая отечественная христова слеза.

— Ты вот говоришь — для аппетита… — наваливаясь на «поджарку», загудел Саша. — Это, старик, как для кого. Мне вот в пору от аппетита что-нибудь принимать, не аппетит, а стихийное бедствие. Опомниться не успеешь — глянь, всю стипешку без остатка скушал. Ни тебе выпить, ни культурно развлечься… Ну, а как твой «маг» поживает? Есть новые записи?

Алексей, уже начавший впадать в состояние медлительного раздумья, приоткрыл для ответа рот, но его стремительно перебил Женя.

— Во!! Ритмики — пальчики оближешь! Куба! Представляешь?! Тр-р-рум-бам-бам-ба! Вау-вау-эу-ай-бам!! Слушай, Сань, ну, а в этом, в совхозе, чего сейчас танцуют, что там местные деятели культуры допущают? Полечку, краковяк, два притопа, три прихлопа?

Саша сокрушенно покачал головой:

— Во — темнота! До чего же вы, хлопцы, бездарно отстаете от жизни. На данном этапе, в области этого самого… ну — культурно-гармонического развития — стирание граней между городом и деревней идет полным ходом… Ну, чего ржешь, балда? У нас на центральной усадьбе, например, не клуб, а вполне модерный дворец культуры, оркестр свой, самодеятельность — любому нашему институту нос утрут… А девчата… — Он восхищенно покрутил головой. — Мини — во! И никак не ниже. Шиньоны — во! — Он показал, какой высоты шиньоны у сельских девчонок. — Наповал бьют, с первого взгляда… давайте, братцы, выпьем за стирание этих самых граней… я себе уже запланировал, институт окончу — жениться в деревню поеду… чего и вам желаю…

Саша поднял бутылку, но Алексей решительно прикрыл стакан ладонью:

— Я — пас!

Женя тоже неуверенно отодвинул стакан:

— Хватит, пожалуй… жарко что-то, ну ее к дьяволу.

— Эх вы, суслики! — засмеялся Саша. — Ну, да пес с вами. Ночь-то длинная и вся наша…

После сытного ужина и образовавшегося в желудках портвейно-водочного коктейля настроение было самое благодушное. Так и подмывало затянуть в ритме буйно-лирического блюза:

Слава богу, все ушли! Хэй-о!!!Черти ближних унесли! Ээй-о!!!

Можно было разгуливать по квартире в одних плавках, курить вволю, где захочется, дать магнитофону прочистить глотку, прокрутить на полном звучании великолепные новые джазы, которые не только бабушка, но и родители Алексея переносили с трудом.

А потом, потушив свет, лежать на прохладных, свежих простынях, слушать, как за открытыми окнами засыпает большой усталый город, как по-ночному дремотно шелестят под балконом тронутые ветром вершины молодых тополей.

Саша отдыхал. Экая благодать господня! Сладостно и блаженно отдыхала каждая клеточка его усталого, большого, здорового тела. А Алексею хотелось читать стихи. Любимые и разные. Смелякова и Цветаевой, Блока и Новеллы Матвеевой.

Наплывали околдовавшие с мальчишеских лет, певучие и тревожные строки: «Переправа, переправа… Берег левый, берег правый…» Но где-то, в чуть-чуть затуманенном подсознании, неотвязно зудели насмешливые Женькины слова из их случайного и незавершенного спора.

— Между прочим… — сказал он негромко, нарушив затянувшуюся паузу. — Ты, Женьшень, совершенно случайно, конечно, давеча изрек довольно полновесную истину… Именно в аспекте… и именно фактор… Конечно, если без трепотни, по-деловому говорить о долголетии… о продлении жизни человека…

— Женя, сынок, пощупай ему лобик… — посоветовал Саша. — Чего-то ты, Лешенька, спросонок, что ли, турусишь?

— Тут, видишь ли, как раз перед твоим звонком, пытались мы с Женей решить одну, казалось бы, несложную задачку…

— Несложную, но с этакой философско-этической подкладкой… — ехидно вставил Женя.

— По условиям задачи мы имеем две равноценные квартиры, но — одна из них на четвертом, а другая на втором этаже. Два претендента, в свою очередь, имеют: икс — беременную жену, игрек — престарелую мать. Вопрос: кто из двух имеет большее право на второй этаж? Мнения присутствующих сторон оказались диаметрально противоположны…

— Та-ак! — изумленно протянул Саша. — Нет, хлопцы, не иначе это вам портвейн в мозгу ударил. Нечего сказать — нашли темочку для дискуссии! Если уж приспичило спорить, так я вам, в один момент, таких тем накидаю — свеженьких, актуальных. Ну к примеру — воспроизводство населения, сиречь планирование рождаемости — или: берегите мужчин! Звучит?!

— Да иди ты… знаешь куда! — раздраженно оборвал Женя. — Тебе хорошо зубы скалить: ни бабки, ни деда, родители за тридевять земель. Для Лехи тоже все это — философская, теоретическая трепотня, а у меня в этом разрезе сплошная практика. Институт бросать жалко, а то завербовался бы куда-нибудь, к чертовой матери, на Камчатку, лишь бы подальше от этого самого… родного очага.

Я, если хотите знать, домой только пожрать прихожу… Четвертую ночь, как блудный сын, дома не ночую. Две ночи у ребят в общежитии отирался, вчера у Юркиных предков. Юрка к брату уехал, а я, будто бы не знал — приперся… Старики у него картежники лютые, им в девятку партнера недоставало, обрадовались, набросились на меня, как львы… ужинать посадили, дед наливку какую-то потрясную выставил… До часу ночи резались в карты, я говорю: «Мне пора…» А они всполошились, заахали: «Да что ты, Женечка?! Да куда же ты ночью? Да тебя хулиганы обидят!» А мне того и надо, чтобы только ночевать оставили… Сегодня вот здесь приткнулся!