«Крот» в генеральских лампасах - Чиков Владимир

Видя, как торопливо следователь записывает его показания, Поляков начал говорить чуть помедленнее:

— А еще я не могу простить ему бездумного сокращения вооружений и численности Вооруженных сил. Как сейчас помню, тогда увольняли тысячи офицеров-фронтовиков, которым до выхода на полную пенсию оставалось всего несколько месяцев. Практически их выбрасывали на улицу. Мне противны были и конъюнктурные решения по снятию маршала Георгия Константиновича Жукова с поста министра обороны. А снятие с должности генерала армии Сергея Матвеевича Штеменко, которому Хрущёв обязан своим положением в руководстве страной! А чего стоили экономические реформы Хрущёва? Особенно в сельском хозяйстве. Во время отпуска в Москве в 1961 году я почувствовал резкое снижение уровня жизни населения и убедился тогда, что все обещания, данные Хрущёвым от имени партии, — чистейший блеф. Это подтверждено и Новочеркасскими событиями, и необоснованной передачей Крыма Украине! Проанализировав все, я понял, что мы живем не по законам общественного развития, а по партийным установкам. Мне стало ясно, что в нашей стране было полное пренебрежение законами социалистической экономики или даже отсутствие таковых в природе. И результатом этого явилось неполное обеспечение населения продуктами питания. У меня даже создавалось впечатление, что Хрущёв, чтобы как-то оправдать провал своих политических и экономических амбиций, может так обострить международную обстановку, что доведет ее до глобального конфликта. С приходом к руководству партией и страной Брежнева я первоначально надеялся на поворот к реалистической внешней и внутренней политике государства, но потом убедился, что Брежнев задался главной целью — обеспечить военное превосходство СССР в стратегическом ядерном вооружении над США. Последующие события на международной арене — Кубинский кризис, инцидент в Чехословакии с ее оккупацией советскими войсками, пограничный конфликт с КНР — убедили меня в правильности принятого решения. Одной из причин сотрудничества с американцами послужило стремление свободно излагать свои взгляды и убеждения. Свойство характера работать «на грани риска» тоже способствовало принятию решению на измену Родине…

— Значит, это была все же измена, а не сотрудничество в прямом смысле слова? — ухватился за последнюю фразу следователь.

Поляков понял, что проговорился, допустил фатальную ошибку, и стал думать, как ему выйти сухим из воды: «Если в КГБ нет ничего существенного на меня, нет уликовых материалов, а только косвенные признаки, не имеющие силу доказательств, то дальнейшая игра “кто кого?” стоит свеч. В самом деле, — продолжал он размышлять, — если бы следователь располагал доказательствами, то не ходил бы столько недель вокруг да около, а давно бы скрутил меня в бараний рог. Так что, Александр Сергеевич, своей обходительностью и хитростью вам не взять меня…»

— Я понимаю, что мой вопрос об измене оказался для вас, Дмитрий Федорович, весьма болезненным, — прервал его размышления Духанин, догадавшийся о колебаниях Полякова насчет правильного ответа на его вопрос. — Не надо вам ничего придумывать, скажите прямо, что вы действительно изменили Родине, которая дана нам один раз и до самой смерти. Родина — она как мать, всегда у нас одна. Двух родных матерей не бывает, как не бывает и двух родин. И ее не выбирают по вкусу или желанию, точно так же, как не выбирают себе мать. Не зря же говорят, возблагодари за честь называться ее сыном и за трудное счастье служить ей. И еще: хранить и оберегать ее, делать для нее все, что в твоих силах. Вы, Дмитрий Федорович, надеюсь, понимаете, что Родина-то всегда проживет без нас, а вот сумеем ли мы прожить без нее? Хорошо сказал об этом двести лет назад один из вождей якобинцев Дантон [102], отказавшийся бежать из Франции, где ему грозила смертная казнь. Он сказал тогда: «Разве можно унести отечество на подошве башмаков?» Вот скажите мне, как вы, генерал советской военной разведки, относитесь к нарушению присяги и измене Родине?

Поляков, не опуская глаз, обронил:

— Во-первых, я не изменял Родине, я всегда оставался ее патриотом. А во-вторых, Родина для меня — понятие абстрактное, потому что шестнадцать взрослых лет я прожил вне ее — в США, Бирме и Индии. Плюс четыре года войны с фашистской Германией. Получается, двадцать лет.

— Ну как же так, Дмитрий Федорович?! — воскликнул следователь. — Родина, за которую вы воевали четыре года, стала вдруг абстрактным понятием? У меня в голове это не укладывается. Меня волнует до сих пор вопрос, почему предают иногда те, кто предавать, казалось бы, ну никак не должен!

— В таком случае почему же вас не волнует вопрос об измене Родине сына бывшего министра морского флота СССР Юрия Носенко? Тем более, что он был сотрудником Второго главного управления КГБ СССР. Или заместитель Генерального секретаря ООН, заместитель министра иностранных дел СССР Аркадий Шевченко, который тоже оказался агентом ЦРУ?

— Но сейчас не о них идет речь. В Евангелии от святого Луки сказано: «Кто станет хитростью спасать душу свою, тот и погубит ее».

Генерал нервно потер щеку, в глазах его появилась настороженность.

— К чему вы сказали это сейчас? — спросил он холодным тоном.

Духанин остался доволен тем, что пробный шар относительно предательства затронул струны души гордого, эгоистичного генерала. И после небольшой паузы, сделав бесхитростное, разочарованное лицо, махнул рукой:

— Да это я так… Из-за вашего абстрактного понятия Родины, — отделался он легкой, вроде бы добродушной иронией. — А еще из-за вашего ложного патриотизма, — добавил он.

Поляков вытер ладонью взмокший лоб:

— Зачем же ставить под сомнение патриотизм советского офицера, генерала-разведчика, сорок лет прослужившего в Вооруженных силах страны?

— Из них четверть века вы с большим усердием служили Америке. Разве это не так?

Поляков опять погрузился в глубокое раздумье: в памяти, как на фотобумаге, стал проявляться офис американской миссии при Военно-штабном комитете ООН, потом появился облик ее руководителя генерала О’Нейли и вербовщика из ФБР Джона Мори. Волна резкой боли вдруг захлестнула его мозг, он хотел уже рассказывать о том, как произошла его вербовка в ноябре 1961 года, но произнес совсем другое, почти шепотом:

— Что-то нервы у меня начали сдавать… Чувствую себя отвратительно… Нельзя ли, Александр Сергеевич, перенести продолжение допроса на завтра?

— Можно, — не колеблясь ответил следователь, а про себя подумал: «Интересно, осталась ли в нем хоть капля совести и офицерской чести, чтобы сказать завтра всю правду?»

Затем Духанин стал торопливо оформлять протокол допроса. А Поляков, словно угадав его затаенную мысль, негромко проговорил:

— Завтра я, Александр Сергеевич, обязательно отвечу на ваш вопрос.

Оформив протокол и подавая его генералу, следователь как ни в чем не бывало, равнодушно промолвил:

— Прочтите это, пожалуйста. Если согласны с изложенным, то подпишите как обычно: «Протокол мною прочитан, с моих слов записано правильно, дополнений и поправок не имею». И поставьте свою подпись.

После того как увели Полякова, Духанин решил подождать возвращения членов оперативно-следственной группы, которые были задействованы в тот день в проведении повторных обысков на квартире допрашиваемого, на даче и в доме его матери в подмосковном городе Щелково. Первыми возвратились и доложили о результатах обысков старшие двух групп во главе с Сергеем Шубиным и Владиславом Эсалниексом. Применив современную поисковую технику, они обнаружили в хорошо оборудованных тайниках транзисторный радиоприемник, музыкальный центр марки «Нэйшнл Панасоник», дорожный несессер, складной спиннинг иностранного производства, пластмассовую коробочку цилиндрической формы с крышкой бело-красного цвета, брелок для ключей, подзарядное устройство марки «Сони» и три аккумулятора к нему, две сменные приставки к ранее изъятому миниатюрному фотоаппарату «Тесина», «Энциклопедию рыболова» на английском языке, большое количество грампластинок иностранного производства в фирменных бумажных конвертах и многое другое.