Врата. За синим горизонтом событий - Фредерик Пол

Кушетка ждет его, но он решил предоставить Мертвецам еще одну возможность. Даже если они отказываются болтать, иногда удается услышать что-нибудь интересное, если обратишься к Мертвецу непосредственно. Он немного подумал и набрал номер 57.

Печальный далекий голос в его ухе говорил сам с собой: «…пыталась рассказать ему об исчезающей массе. Масса! Единственная масса у него в голове — двадцать кило титек и задницы! Эта шлюха Дорис! Один взгляд на нее — и все! Забыл о полете, забыл обо мне…»

Нахмурившись, Вэн протянул руку, собираясь отключиться. Эта пятьдесят седьмая такая неудобная! Он любит с ней разговаривать; она говорит немного похоже на его мать. Но она всегда от астрофизики, космических полетов и других интересных вещей переходит к своим личным проблемам. Он плюнул на то место панели, за которым, он считал, живет пятьдесят седьмая, — этой хитрости он научился у Древних, — надеясь, что она скажет что-нибудь интересное.

Но она не собиралась это делать. Пятьдесят седьмая — когда она говорит понятно, то предпочитает, чтобы ее называли Генриеттой, — бормотала о рослых рыжеволосых и об измене Арнольда с Дорис. Кто бы они ни были. «Мы могли бы быть героями, — всхлипнула она, — и получить десять миллионов, может, и больше. Кто знает, сколько заплатили бы за двигатель? Но они продолжали уединяться в шлюпке и… кто тут?»

— Я Вэн, — сказал мальчик, ободрительно улыбаясь, хотя не был уверен, что она его видит. Казалось, у нее начинается один из периодов ясности. Обычно она не понимает, что он с ней разговаривает. — Пожалуйста, продолжай говорить.

Наступила долгая пауза, затем: «ТПС 1199, — сказала она. — Стрелец А Запад».

Вэн вежливо ждал. Еще одна долгая пауза, потом она сказала: «Его совсем не интересовало движение. Все его движения были к Дорис. Вполовину его моложе! И мозг как у репы. Она никогда не попала бы в экипаж…»

Вэн помотал головой, как жабомордый Древний. «Ты очень скучная», — сказал он строго и выключил ее. Подумал и набрал номер 14, профессора.

— … хотя Элиот еще учился в Гарварде, воображение у него было как у взрослого. И он был гений. «Я был бы острыми клешнями…» Самоунижение человека толпы, доведенное до символических пределов. Каким он видит себя? Всего лишь ракообразным. Даже не ракообразным, а символом ракообразного — клешнями. И притом острыми. А в следующей строке мы видим…

Вэн плюнул на панель и отключился; вся стена была испачкана знаками его неудовольствия. Ему нравится, когда док цитирует поэзию, но не когда он говорит о ней. С такими сумасшедшими, как четырнадцатый или пятьдесят седьмая, никогда не знаешь, чего ждать. Они редко отвечают, и ответ почти никогда не соотносится с вопросом, и их приходится либо слушать, либо выключать.

Пора идти, но он решил попытаться еще раз; единственный с трехзначным номером, его личный друг Крошечный Джим. «Привет, Вэн. — Голос звучал печально. Он звенел в мозгу, как неожиданная дрожь страха, которую он ощущает при виде Древних. — Это ты, Вэн?»

— Какой глупый вопрос. А кто еще может быть?

— Никогда не перестаешь надеяться, Вэн. — Наступила пауза, потом Крошечный Джим неожиданно захихикал: — Я тебе рассказывал о священниках, раввине и дервише, у которых кончилась пища на планете из свинины?

— Да, Крошечный Джим: к тому же мне не хочется слушать анекдоты.

Невидимый микрофон погудел, потом Мертвец сказал: «Все то же, Вэн? Опять хочешь говорить о сексе?»

Мальчик сохранил независимое выражение, но почувствовал знакомое напряжение внизу живота. «Пожалуй, Крошечный Джим».

— Ты настоящий дикий жеребец для твоего возраста, Вэн, — сказал Мертвец. Потом: — Я тебе расскажу, как меня чуть не упекли за сексуальное оскорбление. Горячо было, как в аду. Я ехал на поздней электричке к парку Розель, и вошла девушка, села напротив меня, задрала ноги и стала обмахиваться юбкой. Что мне оставалось делать? Я смотрел. А она продолжала это делать, а я продолжал смотреть, а она пожаловалась проводнику, и тот высадил меня из поезда. А знаешь, что в этом забавно?

Вэн был очарован. «Нет, Крошечный Джим», — выдохнул он.

— Забавно, что я перед этим опоздал на свой обычный поезд. Мне пришлось убивать время в городе, и я пошел на порнофильм. Два часа, Боже, в любой позе, какую только можно представить. Больше можно увидеть только в проктоскоп. Так почему же я смотрел на эту девчонку и ее белые трусики? Но самого забавного ты еще не знаешь.

— Не знаю, Крошечный Джим.

— Она оказалась права! Я смотрел. Перед этим я видел сотни грудей и промежностей, но не мог оторвать от нее глаз! Но это еще не самое забавное. Хочешь, я тебе скажу, что было забавнее всего?

— Скажи, пожалуйста, Крошечный Джим.

— Она сошла с поезда со мной. И отвела меня к себе домой, и мы занимались этим всю ночь, парень, снова и снова. Никак не могу вспомнить ее имени. Ну, что скажешь, Вэн?

— Это правда, Крошечный Джим?

Пауза. «А. Нет. Ты все делаешь неинтересным».

Вэн строго сказал: «Мне не нужны вымышленные истории, Крошечный Джим. Мне нужны факты. — Вэн рассердился и даже хотел выключить Мертвеца, чтобы наказать его, но не был уверен, кого он при этом накажет. — Я бы хотел, чтобы ты был хорошим, Крошечный Джим», — начал он льстивым голосом.

— Ну, что ж… — Бестелесный мозг что-то шептал и щелкал какое-то время, сортируя свои разговорные цепи. Потом сказал: — Хочешь знать, почему селезни насилуют своих самок?

— Нет!

— Мне кажется, на самом деле хочешь, Вэн. Это интересно. Ты не поймешь поведение приматов, если не рассмотришь весь спектр репродуктивного поведения. Даже самые необычные случаи. Даже поведение червей Acanthocephala. Они тоже практикуют насилие, а знаешь, что делают Moniliformis dubius? Они насилуют не только своих самок, но даже соперников-самцов. Облепляют их как гипсом. Так что у червя-соперника не может встать…

— Я не хочу этого слышать, Крошечный Джим!

— Но ведь это интересно, Вэн! Наверно, поэтому их называют dubius (сомневающийся, нерешительный). — Мертвец механически захихикал: — А-хе! А-хе!

— Прекрати, Крошечный Джим. — Но Вэн больше не сердился. Он был очарован. Это его любимая тема, а готовность Крошечного Джима говорить на эту тему разнообразно и бесконечно сделала его любимцем Вэна среди Мертвецов. Вэн развернул пищевой пакет, пожевал и сказал: — Я хочу услышать, как это сделать, Крошечный Джим.

Если бы у Мертвеца было лицо, ему не удалось бы сдержать усмешку, но он добрым голосом ответил: «Хорошо, сынок. Я знаю, что ты не оставляешь надежды. Я тебе говорил, что нужно следить за их глазами?»