Кто услышит коноплянку - Виктор Лихачев

- Тамбовский волчонок?

- Что-то он, видимо, ей рассказал. Лиза любила его слушать... - Ира замолчала, что-то вспомнив... И вот Софья сидела на полу, окруженная работами Лизы. И чем больше смотрела она на них, тем больше ей нравились картины. Девочка не копировала фотографии птиц из книги. Это были скорее работы-фантазии, в которых красками была передана вся тоска маленькой девочки по той жизни, которая была ей недоступна. Тоска по небу, по просторам полей, прохладе тенистых лесов, журчанию родниковых струй... Не менее интересным для Сони стал и выбор Лизой своих "героев": два пеликана, плавающих по синим водам озера, славка-черноголовка, поющая на кусте цветущего шиповника, коростель, шагающий по луговой траве, погоныш, что-то ищущий среди болотной топи, "прототипы" этих птиц Софье были известны из разговора с Лизой. А вот кто для девочки являлся источником вдохновения, когда она рисовала зарянку и лесного конька, скворца и жаворонка, чибиса, трясогузку и крапивника, - Воронова не знала. Всего было одиннадцать работ. Многое отдала бы Софья, чтобы перед ней лежала сейчас еще одна. Но коноплянку Лиза не успела написать. Хотя... Может, в том, что девочка не смогла этого сделать, был свой смысл, "знак", как сказал бы Киреев, пока ей, Софье, недоступный? Девушка вздохнула и хотела было продолжить работу, но совершенно неожиданно поднялась и подошла к книжному шкафу. Когда-то в ранней юности ей нравилось гадать по книгам - загадать или просто открыть наугад страницу книги. Сейчас ей гадать не хотелось. Видимо, у Софьи возникла потребность облечь свои переживания в символическо-поэтическую форму

- так сказал бы психолог. Не будем спорить, а просто отметим, что Софья взяла с полки книгу японского поэта Такубоку. Поэт прожил совсем мало - всего двадцать семь лет. Очень давно Воронова не доставала эту книгу, а вот сейчас взяла и открыла на загаданной семьдесят седьмой странице. Почему именно семьдесят седьмой - Софья не смогла бы объяснить. Наверху был напечатан заголовок к циклу стихов: "Те, которых мне не забыть". А чуть ниже стихотворение традиционная японская танка:

На северном берегу, Где ветер, дыша прибоем,

Летит над грядою дюн, Цветешь ли ты, как бывало,

Шиповник, и в этом году? * * *

Прошло немногим больше недели, как Михаил покинул Сосновку, а ему казалось, что и с Марфой, и с Никоновым он простился очень давно. Новые встречи, новые деревни и города, новые реки вытеснили сосновские впечатления. Вот и Елец с его огромным собором и Аргамачьей горой, на которой, по преданию, великому завоевателю Тамерлану явилась Богородица, остался позади. Киреев покинул город рано утром и, шагая вдоль железной дороги, то и дело оглядывался назад. Вот уже зелень деревьев скрыла дома, ставшие неразличимыми, а собор все возвышался горделиво, как русский богатырь на былинном поле. Опять вспомнилось сказание о взятии Ельца Тамерланом. Неожиданно для всех восточный деспот не пошел на Москву, в глубь России, а повернул обратно. Народ говорил, что видение Святой Девы так напугало бесстрашного Тамерлана. "Кто знает, - подумалось Кирееву,

- может быть, обратно войско иноземцев отходило из Ельца теми же самыми полями, по которым иду я?" Откуда-то из самой глубины памяти пришло четверостишие - отрывок из стихотворения, прочитанного им в детстве. Забылось имя автора, забылись остальные строки, а вот эти вдруг отчетливо вспомнились:

Доселе в памяти народной Живет то чудо из чудес;

И славит сын Руси свободной Царицу светлую небес.

Шагалось на удивление легко. А заметив на краю неба небольшие облачка и поняв, что ближе к вечеру вероятен дождь, Михаил смог даже прибавить шагу. Так незаметно он дошел до деревни Галичья Гора. Деревня была небольшая, вида довольно унылого, если не сказать - убогого. Вчерашний проливной дождь превратил ее единственную улицу в сплошное месиво. До темноты оставалось время, и Киреев решил идти дальше, хотя до Задонска с его прославленным монастырем надо было пройти еще немало. Но только он вышел из деревни, как увидел какой-то указатель. На указателе было написано: "Заповедник Галичья гора, 500 метров". Киреев даже растерялся. Кругом унылое ровное поле - почему-то в ненастье русские селения и русский пейзаж становятся унылыми откуда здесь взяться заповеднику? С детства Михаил при слове "заповедник" представлял дремучий лес, редких зверей и птиц. Впрочем, пятьсот метров - это не пять километров, почему бы не свернуть с дороги в сторону и не увидеть все своими глазами? Так он и сделал. Вдалеке показались кусты. И еще одна табличка, гласившая: "Вход в заповедник "Галичья гора" только по специальным пропускам". Это становилось уже интересным. Киреев подошел к кустам, раздвинул их и... ахнул. На самом деле ахнул, увидев потрясающей красоты картину. Он стоял на самом верху горы, а внизу не очень широкой серо-голубой лентой протекал Дон. Высока была круча, и река казалась такой, какой ее, наверное, видят птицы с высоты своего полета. Но это было еще не все. Вершина горы состояла из огромных камней, валунов, пещер; где-то внизу летали ласточки - это так контрастировало с полем, которое находилось в полсотне шагов отсюда, с грязной деревенькой, что Киреев позабыл обо всем на свете. С мальчишеским азартом он залезал в пещеры, прыгал с камня на камень. А вокруг цвели растения, которых он никогда раньше не видел. Будто кто-то перенес его в другое время, в совершенно иную местность.

Забегая вперед, скажем, что несколько месяцев спустя в библиотеке маленького городка Кирееву с гордостью покажут старинную книгу по географии, и он с удивлением обнаружит в ней подробнейшее описание Галичьей горы. И Михаил позавидует своим предкам, которых географии родной страны учили гораздо обстоятельнее и серьезнее, чем его. Много ли людей в России знают о прекрасной, захватывающе красивой Галичьей горе? Киреев помнил, как они в школе зубрили экономические районы чуть ли не всего мира, всевозможные природные зоны, а о том, что находилось рядом - не знали. А в книге XIX века неизвестный автор подробно, не без дотошности, чуть суховато сообщал: "Мы заметим, что Среднерусская возвышенность вообще удобно разделяется на три части. Северозападная носила в старину характерное название Оковского леса. Две другие части Среднерусской возвышенности разделяются между собой линией, проведенной по верхнему течению Оки от Белева к ее истокам, а с истоков Оки на реку Тускорь до Курска, затем вверх по Сейму до ее истока. Часть Среднерусской возвышенности, лежащая к западу от этой условной линии, именуется Северской, к востоку - Муравской стороной, по имени пролегавшего здесь в старину Муравского шляха. С востока эта часть Среднерусской возвышенности ограничивается линией, идущей вверх по течению реки Осетр от его устья до Серебряных Прудов, отсюда на верхнее течение Прони, далее на реки Мокрая Табола и Дон, а затем Доном до самой границы области в Богучарском уезде Воронежской губернии. Линия эта резко очерчена благодаря большей частью обрывистым западным берегам названных рек, состоящим на Осетре и Проне из пород юрской и каменноугольной систем, на Мокрой Таболе и отчасти на верхнем Дону - из девонских известняков. На этой пограничной линии Среднерусской возвышенности известно немало высот и обрывов подчас очень внушительных и живописных, как, например, Осиновая гора в Данковском уезде Рязанской губернии, обрыв при г. Лебедяни Тамбовской губернии, Галичья гора на границе Елецкого уезда Орловской и Задонского уезда Воронежской губернии, Дивныя или Дивьи горы Коротояцкого уезда Воронежской губернии и пр. Да, немного уцелело в Центре России мест, где первобытная, существовавшая в доисторические времена ея растительность осталась неприкосновенной. Таких мест нужно искать в особенности на не всегда доступных для земледельческой эксплуатации более или менее крутых скатах возвышенностей, обойденных ледяными полями ледниковой эпохи. К таким местностям относится, например, Галичья гора. Растительность, встречаемая на этой горе, носит на себе характер "реликтовый", то есть состоит из таких растений, которыя вероятно унаследованы еще от третичного периода и ныне представляют вообще редко встречающиеся и по-видимому вымирающие формы. Так Potentilla tanaitica встречается только кое-где в субальпийской зоне Кавказского хребта..." Но тогда Киреев еще не держал в руках старинной книги и не подозревал, что срывал незнакомые цветы Potentilla tanaitica или мял подошвами своих кроссовок редчайшую Artemigia setacea на пару с Onosma simplicissimum. И не видел он фотографии из той книги: на вершине Галичьей горы группа людей - дети, несколько молодых женщин, мужчины. Одежда выдавала в них образованных, зажиточных людей. Мужчины прыгали по камням, как это делал сейчас Киреев, женщины сидели, явно позируя фотографу. Один подросток забрался на дерево... Если бы Михаил увидел тогда этот старый снимок, он обязательно бы еще и взгрустнул, как всегда грустил, когда смотрел на старые фотографии и думал о том, что людей, которых он видит, больше нет на земле... Нажал на кнопку фотограф, вылетела "птичка" - и остановилось мгновение. Смотрят на него из глубины времени, из мрака люди со старых фотографий. А он прыгает по камням, как до него прыгали они, кричит что-то