Месть - Нэнси Розенберг

— А ты знаешь, кто такие лесбиянки? — спросил он, взяв щетку Шейны и расчесывая свои волосы.

— Конечно, знаю, мне же тринадцать лет, а не три годика. Тебе об этом сказала твоя мать? Как она тебе это преподнесла?

— В том-то все и дело, что ни хрена она мне не рассказывала. Да и отец ничего мне не сказал. — Он говорил отрывисто и зло. — Три года назад я однажды пришел домой из школы и вижу — моя матушка и та баба только что вышли из душа и лежат на постели, завернутые в простыни. Они не знали, что я их вижу. А через несколько дней я наблюдал, как они взасос целуются, тут у меня окончательно поехала крыша. — Он выругался. Испугавшись, он посмотрел на Шейну, но она не обратила никакого внимания на бранное выражение, она всем телом подалась к нему и ловила каждое его слово. — Это так тошно… Видеть, как твоя собственная мать целуется с женщиной, как с мужчиной. Я-то все знал, а вот отец ни о чем не догадывался, а мне и невдомек было, что все это значит. Как бы то ни было…

— Ну знаешь, — заговорила Шейна, — быть лесбиянкой — это еще не так ужасно. Это же не преступление и ничего такого здесь нет, и не так уж это противно. Просто это другие люди, вот и все. Я хочу сказать, что если твоя мама любит ту женщину, то это ее дело и тебя это не касается. Тебе же не понравится, если она начнет учить тебя, кого тебе любить?

Шейна ощутила себя такой взрослой и мудрой. До этого ей еще не приходилось вести с мальчиками столь откровенные разговоры. Она подняла глаза и натолкнулась на его изучающий взгляд.

— Знаешь, у меня есть подружка.

— О, — вырвалось у нее. Сердце куда-то провалилось. — Это просто здорово.

Она отвернулась и стала смотреть в окно на людей, сновавших по стоянке.

— А ты знаешь, то, что ты мне сказала — имеет смысл. О моей маме и о другом…

Шейна не отвечала. Ей не хотелось на него смотреть.

— Мне правда очень жаль, что с тобой это случилось. Я знаю, что тебе было очень непросто сказать мне об этом.

— Да, нелегко, — ответила она, чувствуя, что по ее щекам текут слезы.

— Ты мне очень нравишься. Я хочу, чтобы мы стали друзьями. Это неважно, что у меня есть подружка, но такого друга, как ты, с которым можно говорить обо всем, у меня нет. Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

Улыбка сбежала с его лица, он стал серьезным и озабоченным. Он потянулся к ней и коснулся ее руки.

— Если у тебя возникнут неприятности, звони мне. Звони, даже если и не будет никаких неприятностей. В следующий раз мы покатаемся дольше. На настоящих волнах.

Глава 36

Поговорив с Каннингхэмом и узнав о смерти Мэнни Эрнандеса и об обнаружении орудия убийства в деле Лопес — Макдональд, Лили закончила уборку в спальне и приготовилась атаковать кухню. Джон уехал из дома накануне вечером, Шейна ночевала у подруги, и Лили провела ночь в совершенно пустом доме. Ричард пытался пригласить ее сначала к себе, потом соблазнял походом на концерт джазовой музыки, но она решительно ему отказала. После мучительной бессонной ночи, Лили поняла, что ей надо все ему рассказать. Этот человек хотел связать с ней свою жизнь, жил в предвкушении того дня, когда они смогут наконец соединиться. Даже если ее преступление останется нераскрытым, она все равно не сможет жить, не открывшись ему. Она должна была предоставить ему выбор — остаться с ней или уйти. Она по-настоящему любила его.

Ведерко с моющим раствором стояло у двери спальни, но все ее внимание было приковано к телефону на ночном столике. Приступ уборочной лихорадки, охвативший ее, являлся способом убежать от вопросов, на которые у нее не было ответов. Однако уборка не помогла. Она набрала номер, решив позвонить в архив тюрьмы.

— Говорит Лили Форрестер из прокуратуры. Мне надо узнать время поступления и освобождения одного задержанного. Давайте посмотрим, — проговорила она равнодушным тоном, давая понять, что ее просто интересует чистая информация, — его имя Бобби Эрнандес. Он был задержан и помещен в тюрьму где-то в конце апреля.

Служащий архива попросил ее подождать у телефона. Через некоторое время он вернулся и сообщил.

— Он поступил в тюрьму восемнадцатого апреля, а освобожден двадцать девятого. Вам нужны материалы обвинения? — спросил он.

— Мне нужно точно знать время, когда именно он был освобожден двадцать девятого, — ответила Лили.

У нее вспотели ладони, и она переложила трубку в другую руку. Она слышала по телефону, как постукивают клавиши компьютера.

— Ну вот, — сказал наконец служащий, — похоже, что его освободили около восьми часов.

Она затаила дыхание и почувствовала, как ее понемногу отпускает внутреннее напряжение. В этом случае еще можно надеяться, что насильник не Курасон. Она поблагодарила было служащего из архива, как вдруг тот добавил:

— Постойте, его не успели освободить к этому времени; в это время на него только оформляли все необходимые документы. Вот: он был освобожден в одиннадцать пятнадцать вечера.

— Вы уверены? — спросила Лили.

— Так показывает компьютер. В этот вечер освободили более пятидесяти человек. Парню еще повезло, что он ушел в тот же день, были такие, с которыми разобрались только на следующее утро.

Она на самом деле убила не того человека.

— Вам нужна какая-нибудь дополнительная информация?

Голос звучал откуда-то издалека, был бестелесным и нереальным.

— Нет. Благодарю вас, — проговорила она, роняя трубку на ковер.

Теперь не оставалось и следа сомнения. Когда она в ту ночь выходила на кухню, часы в спальне показывали одиннадцать, Бобби Эрнандес еще находился в тюрьме.

Лили задернула занавеси на окнах спальни, достала из сумочки две таблетки валиума и проглотила их. Она бросилась на кровать, ожидая, когда начнут действовать таблетки. Ей хотелось уснуть, чтобы ни о чем больше не думать. Взяв пузырек, она высыпала таблетки на покрывало кровати и начала их пересчитывать, отодвигая в сторону по одной таблетке. Пилюльки липли к ее пальцам, мокрым от пота. Это так легко, подумала она, так неправдоподобно легко. Вот так, по одной, положит она своими липкими руками эти таблетки на язык и проглотит их. Темная бездна манила ее соблазнительным шепотом. Узкий, как бритва, луч света, проникавший сквозь щель между черными драпировками, как зловещее предзнаменование, падал на ряды розовых таблеток на покрывале кровати. Она взяла одну и положила на язык, потом проглотила ее, смакуя, как несравненный деликатес. Оставалось еще двенадцать таблеток. Этого было явно мало.

Кроме всего прочего, стоило подумать о дочери, Ричарде и даже о Джоне. У нее слишком много обязательств, чтобы позволить себе самоубийство. Этим она только усилит боль близких ей людей.

Возможно, если она явится с повинной и отдаст себя на милость правосудия, ей удастся хоть немного очиститься. Если она примет наказание, а возможно, и сядет в тюрьму, то ее чувство вины немного уменьшится. Но это будет тоже своего рода самоубийство, потому что она больше никогда не сможет работать юристом, она никогда не станет той личностью, которой является сейчас, да и какая это будет психическая травма для Шейны. Да, альтернатив у нее не было. Лили ощутила себя головоломкой из фрагментов, которые кто-то в беспорядке рассыпал по земле, — миллион крошечных, прихотливой формы кусочков. Одна недостающая часть оказалась зажатой в безжизненной руке Бобби Эрнандеса, и она никогда не сможет высвободить оттуда недостающую часть. Убив его, она убила частицу самой себя.

Глава 37

Шейна заставила Грега высадить ее за квартал от ее подъезда и дошла до дома пешком. Отец возился в гараже с какой-то трубкой, которая показалась Шейне деталью бензонасоса.

— Где мама? — спросила она.

— Машина здесь, значит, она где-то в доме. Я ее не видел, я только что приехал домой.

— Так ты сегодня ночью оставил ее дома одну? — спросила она обвиняющим тоном. — Чем же ты занимался? Провел ночь со своей подружкой?

Отец бросил трубку и поднялся, вытирая руки ветошью.

— Я не разрешаю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Ты слышишь? Я не сделал ничего постыдного. Твоя мать и я расстались. Она переезжала отсюда, ты помнишь?

Шейна ничего не ответила и поспешила в дом, с треском захлопнув за собой дверь.

— Мама! — крикнула она, но ответа не было. — Она вошла в затемненную спальню и увидела, что мать лежит на кровати, свернувшись клубком. — Мама, — повторила она, ее тревога нарастала с каждой секундой, — ты в порядке? Почему ты лежишь в постели днем?

Лили лежала неподвижно, ничего не отвечая. Шейна подбежала к матери и начала ее трясти.

— Просыпайся! Мама, ты меня слышишь? Что с тобой?

Лили перевернулась на спину и простонала что-то нечленораздельное. Замолчав, она сразу же уснула опять. Шейна увидела на полу раскрытую сумочку и нашла там пузырек с таблетками.