Фламандская доска - Артуро Перес-Реверте

– А я и не способен, – ответил шахматист. – Абсолютно не способен… – Он перевел взгляд на Хулию, затем снова на Сесара и вытянул вперед указательный палец. – Вот оно, все тут: слон, занимающий доверенное место рядом с королем и королевой. Или, выражаясь более романтично и по-английски, bishop, епископ-интриган. Великий визирь-предатель, плетущий в тени свои интриги, потому что на самом деле это переодетая Черная королева…

– Что за прелестная история, – насмешливо заметил Сесар, медленно и беззвучно аплодируя своими изящными ладонями. – Однако вы так и не сказали мне, как поведут себя белые после потери коня… Честно говоря, дорогой мой, мне не терпится узнать это.

– Слон на d3, шах, и черные проигрывают партию.

– Так просто? Я беспокоюсь за вас, друг мой.

– Да, так просто.

Сесар немного подумал, затем, вынув из мундштука то, что оставалось от сигареты, положил окурок в пепельницу, предварительно аккуратно стряхнув еще тлеющий пепел.

– Это интересно, – проговорил он, поднимая вверх мундштук, как поднимают указательный палец, прося небольшого перерыва. Потом медленно, чтобы не встревожить понапрасну Муньоса, приблизился к английскому ломберному столику, стоявшему возле дивана, справа от Хулии, и, повернув серебряный ключик в замке ящика, отделанного лимонным деревом, достал желтоватые, потемневшие от времени и употребления старинные шахматные фигуры из слоновой кости, которых Хулия никогда не видела прежде.

– Это интересно, – повторил он, извлекая вслед за ними доску и своими тонкими пальцами с тщательно отполированными ногтями расставляя на ней фигуры. – Значит, ситуация у нас такая:

– Точно, – подтвердил Муньос, смотревший на доску издали, не подходя ближе. – Белый слон, уйдя с с4 на d3, делает возможным двойной шах: белой королевой черному королю и этим самым слоном – черной королеве. Королю ничего не остается, кроме как сбежать с а4 на bЗ и предоставить черную королеву ее участи… Белая же королева устроит ему еще один шах – на с4, заставляя вражеского короля отступить еще ниже, прежде чем белый слон прикончит черную королеву.

– Этого слона съест черная ладья.

– Да. Но это уже не важно. Без королевы песенка черных спета. А кроме того, после исчезновения с доски этой фигуры партия теряет смысл.

– Пожалуй, вы правы.

– Да, прав. Исход партии – вернее, того, что от нее осталось, – теперь решает белая пешка, стоящая на d5: взяв черную пешку на с6, она будет продолжать идти вперед, пока не окажется на восьмой линии, и никто не сумеет ей в этом помешать… Это случится через шесть или максимум через девять ходов. – Муньос сунул руку в карман и вытащил листок бумаги, испещренный карандашными пометками. – Например, вот таких:

d5: с6 Kd7 – f6 Фс4 – е6 а5 – а4 Феб: f6 а4 – аЗ сЗ – с4+ Kpb2 – c1 Фf6 – сЗ+ Kpc1 – d1 ФсЗ: а3 Лb1 – c1 ФсЗ – b3+ Kpd1: d2 с6 – с7 b6 – b5 с7 – с8… (Черные проигрывают)

Антиквар взял листок с записями, затем спокойно – очень спокойно – перевел глаза на доску, продолжая сжимать в зубах пустой мундштук. Его улыбка была улыбкой человека, принимающего свое поражение, задолго до того предсказанное звездами. Он начал одну за другой передвигать фигуры, пока на доске не сложилась финальная ситуация:

– Должен признать, что выхода действительно нет, – произнес он наконец.

– Черные проигрывают.

Взгляд Муньоса поднялся от доски на лицо Сесара.

– Брать второго коня, – заметил шахматист, как всегда, без эмоций, – было ошибкой.

Антиквар, все с той же улыбкой, пожал плечами.

– Начиная с определенного момента у черных уже не было возможности выбора… Скажем так: они стали пленниками своего собственного движения, своей собственной естественной динамики. Этот конь как бы блокировал развитие игры. – На какое-то мгновение Хулия уловила в глазах Сесара отблеск гордости. – В общем-то, она была почти совершенной.

– Но не в шахматном плане, – сухо отозвался Муньос.

– Не в шахматном?.. Мой дражайший друг, – антиквар сделал исполненный презрения жест в сторону фигур, – я имел в виду нечто большее, чем простую шахматную доску. – Его голубые глаза вдруг сделались глубокими, словно окна в некий тайный, скрытый мир. – Я имел в виду саму жизнь – эти шестьдесят четыре клетки черных ночей и белых дней, о которых говорил поэт… А может быть, наоборот: белых ночей и черных дней. Все зависит от того, с какой стороны от игрока поместить изображение… Или зеркало, если уж мы используем символику.

Хулия заметила, что Сесар не смотрит на нее, хотя, ведя диалог с Муньосом, он, казалось, все время обращался именно к ней.

– Как вы узнали, что это он? – спросила она шахматиста, и тут Сесар, похоже, впервые дрогнул. Что-то в его поведении вдруг изменилось, как будто Хулия, поддержав вслух обвинение Муньоса, нарушила некий пакт молчания. Антиквар больше не уклонялся от прямого ответа, и улыбка на его губах превратилась в насмешливо-горькую гримасу.

– Да, – сказал он шахматисту, и это было его первое формальное признание своей вины. – Расскажите ей, как вы узнали, что это я.

Муньос слегка наклонил голову в сторону Хулии.

– Ваш друг допустил пару-тройку ошибок… – Он остановился, точно задумавшись на миг над смыслом своих слов, потом сделал в сторону антиквара короткий, как бы извиняющийся жест. – Хотя «ошибки» – неподходящее слово, потому что он все время ведал, что творит, и сознавал, чем при этом рискует… Как ни парадоксально, вы сами вынудили его выдать себя.

– Я? Но я не имела ни малейшего представления до того момента, как…

Сесар покачал головой. Почти с нежностью, подумала девушка, испуганная чувствами, которые вызывало у нее выражение его лица.

– Наш друг Муньос выразился фигурально, принцесса.

– Не называй меня принцессой, прошу тебя. – Хулия не узнала собственного голоса: даже ей самой он показался необычно суровым. – Сегодня – нет.

Антиквар несколько секунд смотрел на нее, потом наклонил голову в знак согласия.

– Хорошо, – сказал он и, казалось, с трудом вспомнил, о чем шла речь до этого. – Муньос пытается объяснить тебе, что твое присутствие в этой партии помогало следить за намерениями его противника: по принципу контраста. Наш друг – отличный шахматист, но, кроме того, он оказался и отличной ищейкой – гораздо лучшей, чем я предполагал… Не то что этот кретин Фейхоо, который, увидев в пепельнице окурок, в лучшем случае сделает вывод, что здесь кто-то курил. – Он взглянул на Муньоса. – Ведь это ход, где слон, а не ферзь берет пешку d5, насторожил вас, не правда ли?

– Да. Во всяком случае, это был один из моментов, которые вызвали подозрение. На четвертом ходу тот, кто играл черными, не воспользовался возможностью съесть белую королеву, что решило бы исход партии в его пользу… Вначале я подумал, что это просто игра кошки с мышью или что Хулия, то есть белая королева, до такой степени необходима для игры, что ее нельзя съесть – то есть убить – прямо сейчас. Но когда наш враг – то есть вы – использовал для взятия пешки d5 слона, а не королеву (а это неизбежно привело бы к размену ферзей), до меня дошло, что этот таинственный игрок вообще не собирался съедать белую королеву. Что он готов скорее проиграть партию, чем пойти на это. А связь между этим ходом и тем баллончиком, оставленным на капоте машины Хулии на рынке Растро, этот высокомерный подтекст – я могу убить тебя, но не делаю этого – был настолько очевиден, что у меня уже не оставалось ни малейшего сомнения: угрозы белой королеве – не более чем видимость. – Он посмотрел на Хулию. – Потому что на самом деле вы находились в полной безопасности.

Сесар согласно кивал в такт словам шахматиста, как будто речь шла о деяниях некоего третьего лица, чья участь была ему совершенно безразлична.

– И вы поняли также, – сказал он, – что главный враг – не король, а черная королева… Муньос кивнул, не вынимая рук из карманов.

– Это было нетрудно. Связь с обоими убийствами была очевидной: только эти фигуры, съеденные черной королевой, явились символами подлинных смертей. Тогда я взялся изучать ходы черной королевы и пришел к интересным выводам. Например, насчет вашей покровительственной роли по отношению к игре черных вообще, а кроме того, еще и по отношению к белой королеве: она была вашей главной противницей, а вы оберегали ее, как святыню… Пространственная близость с белым конем, то есть со мной: обе фигуры на соседних клетках, чуть ли не как добрые друзья, и черная королева не осмеливается вонзить в коня свою отравленную шпору, откладывая это на потом, когда не будет другого выхода… – Он тусклыми глазами смотрел на Сесара. – Во всяком случае, меня утешает то, что вы убили бы меня без ненависти, даже с некоторой любезностью и симпатией: все-таки мы были товарищами и единомышленниками. Вы сделали бы это с готовностью попросить прощения и с просьбой понять вас, из чисто шахматных соображений.