Королева в раковине - Ципора Кохави-Рейни

— Знай, что среди коммунистов есть антисемиты, — говорит он, вызывая неудовольствие подруги.

На улице, где они живут, их еврейская семья единственная. И коммунисты и нацисты кричат им «Йуда, Ицик!» Только Реувену не кричат вдогонку, ибо он блондин и не похож на еврея.

— Ты лжешь, этого быть не может, — злится Люба.

— Пошли на нашу улицу, я тебя познакомлю с коммунистами-антисемитами.

Люба не соглашается, быть может, из боязни, что это окажется правдой.

Реувен вырывает Бертель из одиночества и замкнутости и везет на раме велосипеда через весь Берлин. Они вместе смеются над пьяницами с расстегнутыми штанами, орущими благим матом. Реувен жмет на педали велосипеда и умиляется всему, что видит вокруг.

— Послали меня за двумя бутылками пива. Всю дорогу бутылки бились одна об другую и орошали берлинские улицы пивом.

Бертель устает от его скучных рассказов и думает о том, как было бы здорово уединиться с книгой. Но Реувена уважают в подразделении, и ее раскритикуют, если она оттолкнет товарища лишь потому, что он скучен и неумен.

Реувена не интересует учеба, и она зря тратит время, общаясь с ним дома, куда он приходит в гости. Но не следует забывать, что парень многое умеет. Он хочет быть рабочим, стать в Израиле кибуцником, заработать, чтобы увезти туда родителей.

— Движение берет в страну Израиля и тех, кто не может себя содержать, — говорит Реувен.

Он без конца подчеркивает, что жизнь в Израиле нелегка, но это не разрушит его мечту, связанную с той землей. Она сравнивает свою мечту с его, и всегда при этом он пожимает плечами и твердым голосом развенчивает ее привязанности, объясняя, почему она не подходит на роль первооткрывательницы.

Да, он не очень умен, но понимает в еврействе. Его отец, Авраам, глубоко религиозный еврей. В еврейской школе их учат ивриту и молитвам. Он присоединился к Бумбе и Бертель на время летних каникул. Они проводят эти дни на усадьбе деда в Пренслау. Реувен потрясён: евреи едят трефное?! В хозяйственном дворе он отводит взгляд или закрывает лицо ладонями, чтобы не видеть свиней, а затем и их мясо на кухне у поварихи и экономки Агаты. Решительным тоном он заявляет, что даже смотреть на свиней — грех. В субботу Бог наказал ничего не делать. И Реувен не плавает в речке, не пишет, не катается на велосипеде или на телеге. Но в воскресенье он едет с дедом, Бумбой и рабочими в церковь, только чтобы не остаться на усадьбе со свиньями и всей скверной.

В церкви он стоит, остолбенев. В отличие от еврейского молельного дома, переступая порог церкви, мужчины снимают головные уборы, более того, мужчины и женщины сидят на скамьях парами и вместе молятся…

Неуверенность в себе не дает покоя Бертель. По мнению Реувена, в ней есть все аморальные черты буржуазии, и потому он считает своим долгом ее перевоспитать, привить ей коллективистское сознание, отучить ее от всех ее странностей.

Не так-то просто выкорчевать из нее этот корень зла. Вот, к примеру, послали ее с другими девочками группы завязывать беседы с религиозными девушками у входа в синагогу, перед тем, как они войдут внутрь для участия в молитвах. И что же она сделала? Не она уговаривает этих хранительниц заповедей вступить в движение, а они, почти без слов, убеждают ее пойти с ними молиться. Взволнованная, покрасневшая от молитв на древнееврейском языке, она вышла из синагоги и сказала Любе, что молитвы на иврите невыносимо прекрасны.

— Это не имеет никакого отношения к нам, — пресекла Люба ее восхищение, — это религия. Мы же первооткрыватели, и мы не молимся. В Израиле мы не будем верующими.

Бертель смолчала, явно несогласная с Любой. Разделение евреев на религиозных и атеистов вызывало в ней резкое внутреннее сопротивление.

— С ней просто невозможно! — кипел Реувен от стыда за подругу. В праздник трудящихся первого мая все воспитанники собрались в клубе. Им запретили участвовать в политических демонстрациях. И тут молчальница Бертель испортила церемонию. Когда все запели «Интернационал», она скривилась в знак протеста. Она сказала, что выступает против советской России. Песню же «Возвращайтесь в Сион, чудо всех времен» пела фальшиво, но с большим воодушевлением. Бертель все время говорит ненужные вещи и ставит Реувена в неловкое положение перед коллективом.

— Идеологи всех мастей обычные люди. Они заболевают жертвенной любовью к высоким идеям, а по сути занимаются самолюбованием, — процитировала Бертель своего брата Гейнца, чем вызвала резкую отповедь. Бедольф сказал:

— Мы верны нашей идеологии.

И молчальница Бертель не смолчала, а под влиянием своего буржуазного брата сказала:

— Я вообще не люблю идеологий.

Бедольф сказал:

— Не будешь верить в нашу идеологию, не сможешь состоять в нашем движении.

Эти слова заставили ее замолчать, потому что самая большая ее мечта — быть пионером сионистского дела.

Реувена в движении уважают все, ибо он активист и настоящий товарищ, помогает всем, кто нуждается в помощи. Но с Бертель ему очень трудно ладить. Он посещает ее дом. Вместе с ним приходят ребята из движения — Позел, Дони, Саул и другие, дети-социалисты из рабочего квартала. Им непривычно в доме Френкелей. Их потрясает его богатство в дни, когда голод гуляет по Германии. Они получают удовольствие от сытных и вкусных обедов, которыми их кормит повариха Эмми. Бертель ест вместе с ними за одним столом, и ей стыдно.

Ее товарищи по движению выросли в бедных семьях, и она завидует их классовому происхождению, стыдясь накапливаемого ее семьей богатства. Она готова отказаться от легкой жизни, чтобы быть достойной стать пионером в кибуце движения «Ашомер Ацаир». Для нее кибуц «Мишмар Аэмек» (посланец которого дал ей имя — Наоми) — некое чудо из чудес. Мордехай Шенхави, привлекательный мужчина, рассказывает о ручном нелегком труде его товарищей, о радостях жизни в коммуне. Он гордится тем, что вместе с товарищами создал в кибуце в поздние двадцатые годы учебное заведение. «Идеи не остаются лишь мечтаниями», — говорит он, поблескивая крепкими белыми зубами.

У Бертель угрызения совести: действительно ли аморально ее буржуазное происхождение? Но ведь даже она считает аморальным их буржуазный дом, их богатство, хотя в глубине души знает, что покойный ее отец был глубоко порядочный человек, таков и дед, и Гейнц, и вся семья в Силезии, все близкие — все они отличаются высокой моралью. И все те, кто посещает их дом, аристократы духа! Воспитатели в движении ошибаются, ну, быть может, чуточку правы. Кстати, ее семья щедро жертвует нуждающимся людям, ее братья и сестры сочувствуют пролетариату.