В тени меча. Возникновение ислама и борьба за Арабскую империю - Том Холланд

Ответ на этот вопрос может содержаться только в самом Коране.

Где?

Вероятнее всего, сам Мухаммед этого не осознавал, но его притязание на роль печати откровений более ранних пророков на самом деле не было оригинальным57. Мудрость и деяния всегда время от времени приносились человечеству посланниками Бога58. Это сказал за три с половиной столетия до появления Корана человек, который с большим самосознанием стремился записать основные принципы в священных книгах.

Мани больше, чем кому-либо другому до него, нравилось сочетать противоборствующие веры. Он родился недалеко от Ктесифона в 216 г. незадолго до того, как город был захвачен Ардаширом. Он вырос в секте, члены которой, как и назареи, практиковали обрезание, считали Святой Дух женщиной и возносили молитвы, обратившись лицом в направлении Иерусалима. Такое воспитание, безусловно, пробудило у Мани интерес к разным культурам, и к 240 г., когда он появился перед только что коронованным Шапуром I, молодой человек уже успешно объединил иудейское, христианское и зороастрийское учения в новое, весьма эффектное, которое, в дополнение к этому, претендовало еще и на наследие Будды. Хотя сам Шапур, явно заинтригованный учениями Мани, не был обращен в новую веру, ученики самопровозглашенного пророка разошлись во все концы света и образовали из учений своего учителя действительно глобальное вероучение. Повсюду, от Карфагена до Китая, существовали секты манихейцев – «в каждой стране, на каждом языке»59. Вероятно, их можно было найти даже в Аравии, потому что сабиняне, таинственный народ, который присутствует в Коране, наряду с евреями и христианами, как один из «книжников», были – и это представляется вполне правдоподобным – манихейцами60.

Хотя, даже если такая идентификация верна, это была маленькая и не самая популярная секта. Манихейство (манихеизм), несмотря на неустанные попытки Мани, так и не смогло привлечь шахиншаха, не говоря уже о цезаре. В результате к моменту появления на свет Мухаммеда две великие империи заставили манихейцев отступить. А сам пророк в Ираншехре принял мученическую смерть по личному указанию наследника Шапура. Римские власти, еще до обращения Константина, относились к учению Мани с большой подозрительностью, считая его коварной попыткой персов испортить «невинных и скромных»61 горожан. Христианская империя, естественно, унаследовала и облагородила эту враждебность, так что манихейство ко времени смерти Юстиниана уже было практически полностью искоренено на всех территориях, управляемых из Константинополя. Следует отметить, что самыми ярыми противниками доктрин Мани являлись не монархи, а главы противоборствующих вер – епископы, мобеды и раввины. Для них претензии новоявленного пророка оказались вдвойне чудовищными. Дело было не только в том, что Мани представил их собственные писания «замененными» откровениями – хотя и это считалось довольно-таки оскорбительно. Еще более отвратительным стало его положение «сводника» противоборствующих вер, которые он соединял, скрещивал и в конечном счете получил некий деформированный гибрид, который объявил своим собственным учением. В конечном счете и у римских, и у персидских властей сформировалось твердое убеждение: слияние и соединение разных вер – как это было некогда принято на всей территории плодородного полумесяца – есть величайшее оскорбление небесам. На ничейную землю, которая находится между разными верами, ни в коем случае нельзя посягать. Верующим необходимы, как разъяснил синод несторианских епископов в 554 г., «высокие стены, неприступные крепости, защищающие своих стражников от опасности»62. Пусть христиане, евреи и зороастрийцы разделены, в одном они были абсолютно едины: второй Мани не должен появиться на свет.

Война укрепила это убеждение. В разоренных провинциях Ираншехра и Нового Рима противоборствующие общины монотеистов отчаянно нуждались в божественном покровительстве. И христиане, сокрушавшиеся о разграблении Иерусалима, и зороастрийцы, оплакивавшие разрушение храма огнепоклонников, и евреи, встревоженные слухами о насильственном обращении, многократно активизировали возведение баррикад и рытье рвов. В мире, где границы веры приходится охранять, как никогда раньше, религии для благоденствия необходима сфера влияния, организация и масштаб – примерно то же самое, что и для военной силы. Любая секта, не располагавшая упомянутыми выше ресурсами, была обречена на постепенное умирание.

К началу VII в. монотеизм одержал победу практически на всех территориях двух соперничавших империй. Древние языческие традиции сохранились лишь в нескольких местах, где они оказались особенно прочными. В Хорасане, к примеру, зороастрийцы, несмотря на титанические усилия, так и не смогли справиться с Митрой – ужасным и никогда не спящим мстителем за совершенную несправедливость. Он так и остался сидеть на своем горном, освещаемым рассветом троне. В Харране, который долго полагался на свое выгодное положение на полпути между Римом и Ираншехром, чтобы сохранять древний культ Сина, большинство жителей тоже отказывались поклоняться Христу. Тем не менее будущее бога Луны выглядело безрадостным. При Маврикии в город был назначен особенно назойливый епископ, которому поручили ликвидировать идолопоклонничество раз и навсегда. Язычников выявляли среди всех слоев населения и вешали на центральной улице. Поэтому оккупация силами Хосрова II для поклонников бога Луны оказалась в высшей степени своевременной. Персы были слишком заняты завоеванием мира, чтобы обращать внимание на такие мелочи, как культ Сина. Однако к 629 г., после заключения мира и эвакуации персов из Харрана, восстановление римского управления стало неминуемым. Это было зловещее предзнаменование для городских идолов и их поклонников.

Язычники и манихейцы, иудейские христиане и христианские иудеи – гонения стали их общей судьбой. От имперских властей негде было спрятаться на территории плодородного полумесяца: разве только там, где прятались всегда – в приграничных областях. Веками огромные пространства к югу от двух великих империй служили убежищем – или местом ссылки, это как посмотреть, – для верований, которые в других местах уже потускнели и исчезли, словно чернила на древнем осыпающемся свитке. Поэтому перейти границу и направиться в пустыню – значило совершить путешествие в прошлое. Только в Аравии, за пределами досягаемости монархов, епископов и мобедов, еще выжили самые разные культы. То, что среди арабов находились евреи и христиане, известно точно, но нельзя утверждать, что кто-то из них был уверен в своем господстве. Даже в Химьяре, где власть перешла сначала к еврейскому царю, а потом к христианскому захватчику, ни один режим не сумел уничтожить древнюю репутацию Аравии как благоприятной почвы для ереси. Изображая наследника Давида, Юсуф своими деяниями ужаснул раввинов, а в Наджране название, данное святыне, построенной в честь тех, кто принял мученическую смерть за Христа – Кааба, – являлось безошибочным свидетельством пристрастия арабов-язычников к почитанию кубов. На самом деле Химьяр не был достаточно «огнеупорным» и как христианское государство. В последние годы правления Хосрова I оплаченный персами переворот прервал эфиопскую оккупацию, и еще через пару десятилетий Ктесифон установил прямой контроль над царством. Торговец из Ираншехра, «украшенный серьгами и имеющий персидский выговор», стал узнаваемой для арабов фигурой; причем он принес с собой поклонение Ормузду. Так на грядке с самой разнообразной рассадой появилась еще одна религия.

Тем временем далеко на севере от Химьяра, на границе плодородного полумесяца, и особенно вдоль границ Палестины, активно шло «перекрестное опыление». Ни в одном другом месте Ближнего Востока не было такого удивительного многообразия верований, сохранившихся нетронутыми. Там жили евреи, чья привлекательность для арабов пустыни была отмечена еще Созоменом; монахи, стойкие защитники халкедонской ортодоксии; монофизиты – воины Banu Ghassan. Самаритяне тоже, несмотря на катастрофические последствия их бунта против Юстиниана, продолжали наскакивать на скалу римской власти, а после неминуемого поражения и репрессий уходили назад в глубь пустыни. Покидая Святую землю, они лишь следовали по пути, протоптанному другими: евионитами, назареями, представителями других видов христианской ереси. Причем далеко не каждая частичка мозаики верований, сложившейся в Северной Аравии, была сделана из материалов, перенесенных через римскую границу. Языческие традиции, подсказавшие Мундиру необходимость омыть каменный алтарь ал-Уззы кровью четырех сотен девственниц, а набатеям – поклоняться черному Ка’Ьа Душары, никогда, в отличие от аналогичных традиций плодородного полумесяца, не подвергались активным репрессиям. Христиане Наджрана в имени, данном своей великой святыне, сохранили свидетельство склонности своих предков к поклонению камням. Это предполагает, что и в других частях Аравии, где верования и традиции пришельцев извне столкнулись с верованиями арабов, возник простор не только для конфликта, но и для скрещивания вер, являвшегося самым страшным ночным кошмаром имперских властей.