Кровь и золото - Энн Райс

Меня ни разу не обнаружили. Я был слишком хитер. И часто таился у стен часовни, предпочитая умиротворяющие распевы монахов или перезвон колоколов прогулкам под монастырскими сводами.

Тем временем столь любимое мной искусство Греции и Рима вымерло окончательно. На смену ему пришла суровая церковная скульптура и живопись. Пропорции и натурализм не имели значения. Важнейшая задача состояла в том, чтобы выразить безграничную приверженность Богу.

Человеческие фигуры, запечатленные на картинах или высеченные в камне, часто выглядели преувеличенно худыми. Повсюду господствовал гротеск. Не из-за нехватки знаний или мастерства, ибо манускрипты иллюстрировались с величайшим терпением, а на монастыри и церкви тратились огромные деньги. Создатели произведений искусства могли бы сделать все, что угодно. То был сознательный выбор. Искусству не позволялось быть чувственным. Ему предписывалось быть благочестивым. И мрачным. Так были утеряны классические каноны.

Разумеется, я и в новом мире находил свои чудеса – не стану отрицать. Заоблачный дар переносил меня к величественным готическим соборам, чьи высокие арки превосходили все, что мне доводилось увидеть. Красота тех соборов потрясала меня до глубины души. Я восхищался рыночными городками, появлявшимися по всей Европе. По-видимому, торговля и ремесла утихомирили землю, которую не смогла усмирить война.

Повсюду заговорили на новых наречиях. Элита предпочитала французский язык. Но в Европе говорили и по-английски, и по-немецки, и по-итальянски.

Я смотрел, как развивается жизнь, но ничего не видел. И наконец где-то около одна тысяча двухсотого года – точно не помню – я лег на пол склепа и надолго уснул.

Я устал от мира, а сила моя невероятно возросла. Я поведал свои намерения Тем, Кого Следует Оберегать, объяснил, что лампы догорят и погаснут, оставив Мать и Отца во тьме, и заранее попросил прощения. Я устал. Мне хотелось уснуть и долго-долго не просыпаться.

Во сне я продолжал учиться. Мой сверхъестественный слух до того обострился, что я ни на миг не оставался в тишине. Я не мог скрыться от голосов тех, кто хотел быть услышанным, будь то человек или вампир. Не мог сбежать от плавного хода истории.

Она настигала меня в тайном укрытии среди Альпийских гор. Я слышал молитвы Италии. Я слышал молитвы Галлии, превратившейся в страну под названием Франция.

Я слышал стенания душ, страдавших от ужасной болезни четырнадцатого века, известной как Черная смерть.

В темноте я открывал глаза. Прислушивался. И учился.

Наконец я поднялся и отправился в самое сердце Италии, страшась за судьбу всего мира. Мне необходимо было собственными глазами увидеть горячо любимую страну. Я должен был вернуться.

Прежде я никогда не бывал в том месте, откуда взывали ко мне во сне многие и многие. Оказалось, что это новый город – Венеция. Во времена Цезаря его еще не существовало, а теперь он превратился в большой порт и, вполне возможно, стал величайшим населенным пунктом Европы. Один из кораблей, заходивших в гавань, привез туда Черную смерть, и тысячи людей стали жертвами эпидемии.

Мне еще не доводилось бывать в Венеции. Теперь же я обнаружил величественный город, с множеством прекрасных дворцов, стоящих по берегам темно-зеленых каналов. Но правила городом Черная смерть, ежедневно уносившая сотни людей. Их трупы на паромах вывозили на острова городской лагуны и там как можно глубже закапывали.

Повсюду царило запустение, отовсюду доносились рыдания. Люди собирались вместе, чтобы умереть, со лбов градом катился пот, тела покрывались неизлечимыми язвами. Воздух пропитался зловонием смерти. Кто-то пытался сбежать из города, другие оставались с родными и близкими, чтобы разделить их страдания.

Прежде мне никогда не доводилось сталкиваться с подобной эпидемией. И подумать только: страшный мор разразился в городе удивительной красоты! Я впадал в немое уныние, созерцая чудесную церковь Сан-Марко, сохранившую изысканные следы влияния Византии, манящее великолепие дворцов. Отсюда многочисленные торговые суда отправлялись во многие порты, в том числе и в богатую Византию.

Я не мог не разрыдаться. Не время рассматривать при свете факела великолепные картины и статуи. Пора уходить – из простого уважения к мертвым, пусть я давно перестал быть частью человечества.

И я направился на юг, в другой город – во Флоренцию, лежавшую в самом сердце Тосканы – прекрасной и плодородной земли.

Как видишь, Рима я в тот момент избегал. Я не выдержал бы зрелища родного дома, лежавшего в развалинах. Не перенес бы вида Рима, охваченного чумой.

Поэтому мой выбор пал на Флоренцию, новый для меня город, процветающий, хотя и не такой богатый, как Венеция, и не такой красивый, несмотря на огромные дворцы и мощеные улицы.

И что я увидел? Все ту же ужасную картину. Злокозненные негодяи требовали плату за то, чтобы убрать мертвые тела, частенько избивая больных и тех, кто ухаживал за ними. У каждой двери лежало по шесть-семь трупов. Священники сновали по городу, освещая себе путь факелами, чтобы исполнить долг перед умирающими. И повсюду стоял тот же стойкий зловонный дух, что и в Венеции, – запах, означавший конец всему.

Обессилев от горя, я пробрался в церковь, стоявшую неподалеку от центра Флоренции – не скажу точно, что это был за храм, – и прислонился к стене, созерцая озаренную свечами дарохранительницу, размышляя и вопрошая в унисон со взывающими к Небесам смертными: что сталось с нашим миром?

Я видел, как подвергались гонениям христиане; я видел, как варвары грабили города; я видел, как Восток поссорился с Западом и порвал с ним всякую связь; я видел, как воины ислама вели священную войну против неверных; а теперь узрел болезнь, совершавшую траурное шествие по миру.

Как же изменился этот мир с того года, когда я покинул Константинополь! Европейские города росли, богатели и расцветали. Орды варваров осели и стали цивилизованными народами. Византия прочно скрепила союз городов Востока.

И надо же было нагрянуть жуткому бедствию – чуме!

Интересно, почему я остался в живых? Почему мне выпало стать вечным свидетелем чудес и трагедий? Что делать с тем, что представало моим глазам?

Но и окутанный печалью, я обращал внимание на красоту церкви, на мириады зажженных свечей, а заприметив цветной блик справа от высокого алтаря в одной из часовен, я направился туда, не сомневаясь, что найду превосходные картины.

Никто из истово молившихся прихожан не обратил внимания на фигуру, облаченную в красный бархатный плащ с капюшоном, быстро и неслышно пробравшуюся к открытой двери часовни, чтобы взглянуть на произведения искусства.