Дон-Жуан - Джордж Байрон

«Дон-Жуан»

Портнихи принимали деловитоЗаказы от блистательных цирцей,До свадьбы открывая им кредиты(В медовый месяц у младых мужейСердца и кошельки всегда открыты).Портнихи так принарядили фей,Чтоб будущим супругам — доля злая! —Пришлось платить, ропща и воздыхая…

И синие чулки — любезный хор,Умильно обожающий сонеты,Смутил его вопросами в упор(Не сразу он придумывал ответы):Какой на слух приятней разговор —Кастильский или русский? Где поэтыТалантливей? И повидал ли онПроездом настоящий Илион?

Жуан имел поверхностное знаньеЛитературы — и ученых женЭкзаменом, похожим на дознанье,Был крайне озадачен и смущен.Предметом изученья и вниманьяВойну, любовь и танцы выбрал он —И вряд ли знал, что воды Иппокрены[494]Содержат столько мутно-синей пены.

Но он сумел принять достойный видИ придавал сужденьям столько веса,Что умных дев восторженный синклитЕму внимал. И даже поэтесса,Восьмое чудо, Араминта Смит,Воспевшая «Безумство Геркулеса»В шестнадцать лет, любезна с ним былаИ разговор в блокнотик занесла.

Двумя-тремя владея языками,Он сей блестящий дар употреблял,Чтоб нравиться любой прекрасной даме, —Но вот стихов, к несчастью, не писал.Изъян досадный, согласитесь сами!Мисс Мэви Мэниш — юный идеал —И леди Фриски звучными сонетамиМечтали по-испански быть воспетыми.

Апломбом и достоинством своимОн заслужил почтенье львов столичных.В салонах промелькнули перед нимДесятки сотен авторов различных,Как тени перед Банко[495]… Слава — дым,Но, по расчетам критиков двуличных,«Великих литераторов» сейчасЛюбой журнальчик расплодил у нас!

Раз в десять лет «великие поэты»,Как чемпионы в уличном боюДоказывают мнительному светуСомнительную избранность свою…Хотя корону шутовскую этуЯ ценностью большой не признаю,Но почему-то нравился мильонамИ слыл по части рифм Наполеоном.

Моей Москвою будет «Дон-Жуан»,Как Лейпцигом, пожалуй, был «Фальеро»,А «Каин» — это просто Мон-Сен-Жан…[496]La belle Alliance[497] ничтожеств разной мерыЛикует, если гибнет великан…Но все или ничто — мой символ веры!В любом изгнанье я утешусь им,Будь даже Боб тюремщиком моим.

Скотт, Мур и Кэмбел[498] некогда царили,Царил и я, но наши дни прошли,А ныне музы святость полюбили,Взамен Парнаса на Сион взбрели.Оседланный попом, Пегас весь в мылеПлетется в одуряющей пыли;Его халжи-поэты[499] поднадули,К его копытам привязав ходули.

Но поп еще, пожалуй, не беда —Он все же вертоград свой насаждает,Хотя, увы, от этого трудаУж не вино, а уксус получает.Бывает музам хуже иногда:Их смуглый евнух Спор[500] одолевает —Вол стихоплетства, тянет строки онИ на читателей наводит сон.

Вот Эвфуэс[501] — мой нравственный двойник(По отзывам восторженных приятелей).Не знаю я, каков его язык, —У критиков спросите и читателей.У Колриджа успех весьма велик,Двух-трех имеет Вордсворт обожателей,Но Лэндор[502] с похвалой попал впросак:Не лебедь Саути, а простой гусак.

А Джона Китса[503] критика убила,Когда он начал много обещать;Его несмелой музе трудно былоБогов Эллады голос[504] перенять:Она ему невнятно говорила.Бедняга Китс! Что ж, поздно горевать…Как странно, что огонь души тревожнойПотушен был одной статьей ничтожной.

Да, списки претендентов все растут(Живых и мертвых!). Все в тревоге праздной,Что обречен их кропотливый трудЗабвенью — смерти злой и безобразной.Но я боюсь, что музы не найдутДостойных в сей толпе однообразной:Не мог тиранам тридцати своим[505]Бессмертье обеспечить даже Рим.

Увы, литература безголосаВ руках преторианцев[506]; вид печальный!Все подбирают жалкие отбросы,Покорно льстят солдатчине нахальной,А те еще поглядывают косо!Эх, возвратись бы я, поэт опальный, —Я научил бы этих янычар,Что значит слова меткого удар.

Я несколько таких приемов знаю,Которые любого свалят с ног,Но я возиться с ними не желаю —Не стоит мелюзга моих тревог!Притом и муза у меня не злая,Ее укор насмешлив, а не строг;Она нередко, потакая нравам,Смягчает шутку книксеном лукавым!

Среди поэтов и ученых женОставили мы нашего герояВ опасности. Но скоро бросил онИх общество кичливое и злое,Где царствует высокопарный тон,И, вовремя спасаемый судьбою,Он в круг светил блистательных попал,Где скоро сам, как солнце, засиял.

Он по утрам прилежно занималсяПочти ничем, но этот вид трудаОбычен; он изрядно утомлялсяИ отдыхать ложился иногда.Так Геркулес не делом отравлялся,А платьем[507]. Утверждаем мы всегда,Что трудимся для родины любимой,Хотя успех от этого лишь мнимый.

Все остальное время посвящалОн завтракам, визитам, кавалькадамИ насажденья «парков» изучал(Где ни цветов, ни пчел искать не надо,Где муравей — и тот бы отощал).Но светским леди эта «сень — услада»[508](Так пишет Мур!), единственный приют,Где кое-как природу познают.

Переодевшись, он к обеду мчится;Его возок летит, как метеор,Стучат колеса, улица кружится,И даже кучеров берет задор.Но вот и дом; прислуга суетится,Гремит тяжелый бронзовый запор,Избранникам дорогу отворяяВ мир «Or Molu»[509] — предел земного рая.

Хозяйка отвечает на поклон,Уже трехтысячный. Блистают залы,В разгаре вальс (красавиц учит онИ мыслить, да и чувствовать, пожалуй);Сверкает переполненный салон,А между тем с улыбкою усталой,Прилежно выполняя светский труд,Сиятельные гости все идут.

Но счастлив, кто от бального угараУединится в мирный уголок,Кому открыты двери будуара,Приветный взор и тихий камелек;Он смотрит на кружащиеся парыКак скептик, как отшельник, как знаток,Позевывая в сладком предвкушеньеПриятной поздней ночи приближенья.

Но это удается не всегда;А юноши, подобные Жуану,Которые летают без трудаВ блистанье кружевного океана,Лавируют искусно иногда.Они по части вальса — капитаны,Да и в кадрили, право же, ониПо ловкости Меркурию сродни.

Но кто имеет планы на вниманьеНаследницы иль чьей-нибудь жены,Тот прилагает мудрое старанье,Чтоб эти планы не были ясны.Подобному благому начинаньюПоспешность и стремительность вредны;Бери пример с прославленного бритта —Умей и глупость делать деловито!

За ужином — старайтесь быть соседом,Напротив сидя — не сводите глаз;О, самым обаятельным беседамРавняется таких молчаний час!Он может лривести к большим победам,Он сохранится в памяти у вас!Чья нежная душа в теченье балаВсех мук и всех надежд не испытала?

Но эти замечания нужныДля тех, кому полезна осторожность,Чьим хитроумным замыслам страшныУлыбка, взгляд и всякая ничтожность.А если вы судьбой одарены,Она предоставляет вам возможностьВо имя денег, сана, красотыОсуществлять и планы и мечты.

Жуан мой был неглуп, хорош собою,И знатен, и богат, и знаменит,Его, как иностранца, брали с бою(Опасности угроза сторожитСо всех сторон блестящего героя!).«Народ страдает, — плачется пиит, —От нищеты, болезней и разврата!»Взглянул бы он на жизнь аристократа!

Он молод, но стара его душа,В объятьях сотен силы он теряет,Он тратит, не имея ни гроша,К ростовщику-еврею попадает.Живет — хитря, безумствуя, спеша,В парламенте порою заседает,Развратничает, ест, играет, пьет, —Пока в фамильный склеп не попадет.

«Где старый мир, в котором я родился?» —Воскликнул Юнг[510] восьмидесяти лет;Но я и через восемь убедился,Что старого уже в помине нет.Как шар стеклянный, этот мир разбилсяИ растворился в суете сует —Исчезли денди, принцы, депутаты,Ораторы, вожди и дипломаты.

Где Бонапарт великий — знает бог!Где Каслрей ничтожный — знают бесы!Где пылкий Шеридан[511], который могПутем речей содействовать прогрессу?Где королева, полная тревог[512]?Где Англии любимая принцесса[513]?Где биржевые жертвы? Где цари?И где проценты[514], черт их побери!

Что Бреммель[515]? Прах. Что Уэлсли[516]? Груда гнили.Где Ромили? На кладбище снесли.И Третьего Георга схоронили,Да только завещанья не нашли[517]!Четвертого ж внезапно полюбилиШотландцы[518]; он, от Лондона вдали,Внимает Соуни[519], зуд вкушая сладкий,Пока ему льстецы щекочут пятки.

А где миледи Икс? Где лорд Эн-Эн?Где разные хорошенькие мисс?Я вижу очень много перемен —Те обвенчались, эти развелись…Все в мире — суета, все в мире — тлен.Где клики Дублина?[520] Где шум кулис?Где Гренвиллы[521]? В отставке и в обиде.Что виги? Совершенно в том же виде[522].

Где новые конфликты? Где развод?Кто продает именье? Кто карету?Скажи мне, «Морнинг пост»[523], оракул мод,Великосветских прихотей газета,Кто лучшие теперь балы дает?Кто просто умер? Кто ушел от света?Кто, разорившись в несчастливый год,На континенте сумрачно живет?

За герцогом охотилась иная,А ей достался только младший брат[524];Та стала дамой дева молодая,А та — всего лишь мамой невпопад;Те потеряли прелесть, увядая…Ну, словом, — все несется наугад!В наружности, в манере обращенья —Во всем, во всем большие измененья.

Лет семьдесят привыкли мы считатьЭпохою. Но только в наши годыЛет через семь уж вовсе не узнатьНи правящих народом, ни народа.Ведь этак впору голову сломать!Все мчится вскачь: удачи и невзгоды,Одним лишь вигам (господи прости!)Никак к желанной власти не прийти.

Юпитером я знал НаполеонаИ сумрачным Сатурном. Я следил,Как пыл политиканского трезвонаИ герцога в болвана превратил[525].(Не спрашивай, читатель благосклонный,Какого!) Я видал, как осудилИ освистал монарха гнев народаИ как потом его ласкала мода[526].

Видал я и пророчицу Сауткотт,И гнусные судебные процессы[527],Короны я видал — особый родДурацких колпаков большого веса,Парламент, разоряющий народ,И низости великого конгресса[528];Я видел, как народы, возмутясь,Дворян и королей швыряли в грязь[529].

Я видел маленьких поэтов ройИ многословных, но не многославныхГоворунов; и биржевой разбойПод вопли джентльменов благонравных;Я видел, как топтал холуй лихойКопытами коня людей бесправных[530];Как эль бурдою стал; я видел, какДжон Буль чуть не постиг, что он дурак.

Что ж, «carpe diem»[531]? друг мой, «carpe», милый!Увы! Заутра вытеснят и насПотомки, подгоняемые силойСвоих страстей, стремлений и проказ…Играйте роль, скрывайте вид унылыйИ с сильных мира не сводите глаз,Во всем себе подобным подражаяИ никому ни в чем не возражая.

Сумею ль я достойно передатьЛукавые Жуана похожденьяВ стране, о коей принято писать,Как о стране с моральным поведеньем?Я не люблю и не умею лгать, —Но, земляки, вы согласитесь с мненьем,Что никакой у вас морали нет —Так говорит ваш искренний поэт.

Что мой Жуан узнал и увидал,Я расскажу вам честно и подробно;Но мой роман, как я предполагал,Писать правдиво не всегда удобно.Еще замечу: я не намекалНи на кого. И не ищите злобноВ моих октавах скрытых эпиграмм;Открыто правду говорю я вам.

Женился ль он на отпрыске четвертомГрафини, уловляющей супругаДля каждой дочки, или выше сортомБыла его достойная подруга?И стал ли он, простым занявшись спортом,Творить себе подобных, или тугоЕму пришлось, поскольку был он смелПо части страсти и альковных дел, —

Все это скрыто в темноте времен…Тем временем я песнь окончил эту.В нападках я, конечно, убежден,Но ничего плохого в этом нету.Известно, что невежды всех племенБросаются на честного поэта…Пусть буду я один, но я упрям —За трон свободной мысли не отдам!

Песнь двенадцатая