Обстоятельства речи. Коммерсантъ-Weekend, 2007–2022 - Григорий Михайлович Дашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наверное, кураторы могли бы сказать, что у каждого свой Цой и не стоит навязывать однозначных интерпретаций, и были бы в этом правы. Цоя действительно хватило на всех, и к каждому он повернулся своей особенной стороной. Песня «Кукушка» и песня «Мы ждем перемен» стали маркерами общественных страт, во всем другом противоположных. Ребятам из модных заведений интересен ранний, «лоу-файный» Цой, парни с панельных микрорайонов уважают позднего, героико-романтического. Сам цоевский лирический герой проделал путь от персонажа, иронически смотрящего на все происходящее со стороны, к человеку, переживающему все происходящее как извечную общую судьбу, то ли российскую, то ли мужскую, то ли вообще человеческую, — и местоимение «я» в его текстах уступило место слову «мы». А есть еще последний «Черный альбом», уходящий от героики к меланхолии (и от множественного числа первого лица возвращающийся к единственному), и та же «Кукушка», ставшая со временем гимном «силы-в-правде», слушается в нем как признание человека, от которого по инерции ждут чего-то героического — но он растерян, неуверен, потерялся в пути. И каждое цоевское настроение и мироощущение можно примерить на себя — и чувствовать при этом связь с чем-то общим, внутри чего всех этих разделений не существует.
Интересно, как совпали во времени (и, видимо, навсегда теперь разошлись в пространстве) два больших высокотехнологичных шоу, в которых на сцену выходят давно и безвозвратно покинувшие ее артисты, — российские концерты возродившегося «Кино» и лондонские шоу ABBA, представленной теперь в виде цифровых аватаров. Оба зрелища — крайне эмоциональные: люди плачут, переживают флешбэки из молодости, но, кажется, в этой гамме чувств есть небольшое различие. 3D-копии молодых ABBA существуют в каком-то иллюзорном, постчеловеческом мире — где люди уже сбросили ветхую плоть и обрели вечную дигитальную молодость, здесь все и навсегда молоды и красивы и вечно длится эйфорическая мелодия «Dancing Queen» — и это захватывающе, но и немного жутко. Концерты «Кино», напротив, подчеркивают дистанцию: Цой присутствует здесь как призрак, тень на экране, нарисованная картинка, иногда преднамеренно архаичная. Фигура отсутствия. Все как тогда, только саунд стал лучше, — но до этого «всего» не дотянуться, как до собственной молодости, и Цоя, который жив, на сцене нет. И это захватывающе, но и до боли печально.
Наверное, если можно говорить об исторической миссии «Кино», она заключалась в том, что песни Цоя для его первых фанатов стали неким курсом молодого бойца, тренировкой и защитой, которые пригодились в 1990-х. Война как вечное противостояние между землей и небом, крах привычной жизни как повод закрыть дверь и уйти в ночь, способность переживать любые испытания как картинку из фильма с Брюсом Ли — все это пригодится и на первой чеченской, и в мирной жизни эпохи первоначального накопления. Цой дал слова, риффы и общее стоически-бесстрастное мироощущение, которые помогли все это пережить, — но сам ничего из этого не прожил; песни про группу крови и бойцов, о траву вытирающих мечи, были спеты, когда тогдашние бойцы, выдохнув и перекрестившись, возвращались из Афгана, а никакой новой крови еще не предвиделось. Эти песни — идеальная рамка для будущих событий, которые их автор, может быть, предвидел, но не увидел. Глядя сегодня на отсутствующего на сцене Цоя, мы бессознательно возвращаемся к утраченному времени, когда никаких будущих трагедий и разочарований и никаких нынешних разделений — на ватников и либералов, бумеров и зумеров, айфон и шансон, патриотов и предателей, у каждого из которых свой Цой, — не было даже в проекте.
Цой — как всесоюзный одноклассник, который ушел раньше всех: мы будто бы пришли на встречу выпускников, подсчитываем новые морщины и делимся утраченными иллюзиями, а он остался молод и чист. Он спел про разные варианты нашей будущей судьбы — но спел так, как можно думать о них, когда они еще не прожиты, когда в них слышатся только обещания и надежды. Цой — это детство нынешней страны, пришедшееся на эпоху перестройки, когда ничего еще не произошло, но в каждом впервые появляющемся слове (будь то даже «хозрасчет», «суверенитет» или «шоу-бизнес») и возможном историческом повороте слышалось что-то манящее, обещание новой жизни, которая ждет впереди. Как и большинство воспоминаний детства, перестройка сегодня стерта из коллективной исторической памяти, песни «Кино» — то немногое, что осталось, как пресловутый вкус пломбира за двадцать копеек. Находясь в прямо противоположной точке исторической траектории, легко сделать вывод: то, что было обещано тогда, не сбылось или обернулось своей темной стороной, но силы и свежести цоевских песен это не зачеркивает: они возможны были в такое время, и только в такое. Даже для аудитории, по возрасту не заставшей этих обещаний и надежд, в музыке «Кино» все равно слышится напоминание о времени, когда надежды были возможны и в них не было никакой тьмы. Не говори с тоской — их нет, но с благодарностию: были.
№ 20, 17 июня 2022
Он и Оно. Как Он Кавара превратил время в искусство
(Анна Толстова, 2014)
В Нью-Йорке в возрасте 81 года умер Он Кавара. Умер в конце июня — точная дата смерти неизвестна, семья отказывается ее называть. Видимо, неизвестна и точная дата его рождения: по крайней мере, если верить биографиям в каталогах, где вместо возраста указывалось количество дней, прожитых им на момент вернисажа, получается расхождение с метрикой дней на десять. Ирония судьбы: маньяк точности датировок, весь жизненно-художественный проект которого состоял в отсчете времени, всемирно-исторического и личного, чуть ли не ежедневно сообщавший миру о своем существовании — картинами с датами, телеграммами «Я еще жив» и открытками «Я проснулся во столько-то», неизвестно, когда родился и когда умер. Вероятно, это тоже часть замысла. Однако то, что он умер, известно точно, и шутки более неуместны. Все пародии в жанре On Kawara Update — в них более всех преуспели интернет-артисты, напридумывавшие
