Приключения, почерпнутые из моря житейского - Александр Вельтман

Дмитрицкий платил тройные и четверные прогоны, сидел по нескольку часов на станциях и ехал как на волах.

Приехав в Шклов, он расположился в гостинице у жида, потребовал почтовой бумаги и написал следующее письмо к тетке:

«Любезная тетушка Дарья Ивановна. С год тому назад вы писали ко мне в полк, жаловались на недостатки и просили прислать хоть рублей сто; тогда у меня, ей-ей, ничего не было. Теперь очень рад служить вам: ведь вы да Наташенька только и родных у меня. Наташеньке я везу жениха, моего приятеля, графа. Только вы, пожалуйста, наймите богатый дом, со всей роскошью, да нашейте моей сестричке, будущей графине, модного платья и разных уборов, чтоб все было на знатную ногу, чтоб не стыдно было принять сиятельного. На расходы посылаю двадцать тысяч, а сам привезу все приданое, шалей, материй, драгоценных вещей и всего. Поторопитесь все устроить, недели через две я непременно буду.

Любящий вас племянник В. Дмитрицкий».

Вложив в конверт двадцать тысяч, Дмитрицкий запер свою комнату и сам отправился с письмом на почту, отдав приказ Черномскому привести жидов с товарами. Почта была в двух шагах, и потому Дмитрицкий скоро возвратился; но жиды пронюхали богатого покупщика, набежали со всех сторон с узлами и ящиками, разложили свои товары на полу и перебранивались. Жид Мошка с узлом полотна уверял жида Иоску с ящиком янтарных колечек, сердечек, мундштучков, игольников и прочее, что пану не нужны его игольники, что пан не шьет; а Иоска твердил, что пан не такой дурак, чтоб стал покупать у Мошки миткаль вместо полотна.

Старый жид Соломон отталкивал ногой узел другого Мошки и говорил ему, чтоб он добром шел домой, покуда барин взашей его не выгнал.

– Ты, голова углом, разве не знаешь, что вельможный пан в бумажные платки не сморкается?

– А что ж, он в твое гнилое сукно будет сморкаться? Славное сукно, седанское! с бумагой пополам!

– Не трогай руками! – вскричал Соломон, ощетинясь.

– Не толкайся! – вскричал Мошка.

Жид Хайм притащил дюжины три одеял и готовился, только что войдет вельможный пан, раскинуть одно на всю комнату по головам и товарам и крикнуть:

– А вот зе, вельмозный пан, самые луцция покрывала, двухспальные, каких луцце не бывает! усь если пан хоцет иметь покрывала, так усь пан будет ласков: купит вот это.

Но Шлем, посматривая в окно, говорил Хайму:

– Видишь, офицер приехал к Ханзе, ты бы шел туда; он скорей купит одеяло, а вельможному пану не нужно одеяло; вельможный пан хочет купить материй на жилетки.

– Дз, эх! узнал он, что у тебя есть жилетки, каких и даром никому не надо!

– Дз, эх, – повторял и Черномский, – промотает та каналья Дмитрицкий у меня все деньги!…

Только что вошел Дмитрицкий, жиды в один голос начали высчитывать свои товары.

– Ну, что у вас есть, показывай, – сказал он, садясь на диван.

Жиды полезли на него толпой, давят, толкают друг друга; крик страшный. «Сукно седанское, пане! какого цвету прикажет пан? Полотно голландское! Перчатки, пан, французские! Платки, пан, материи разные, атлас, бархат, тафта!… Перчатки, пан: какую прикажет пан вырезать?… Ситцы!… Колечко пану?… цепочки, серьги брильянтовые!»

– Вон! – крикнул Дмитрицкий. Все вдруг умолкли.

– А что ж пану угодно? – вызвался Соломон.

– Молчать!… Ты! показывай серьги брильянтовые!… Скверные!…

– А вот зе лучше! работа какая! брильянты с бирюзой.

– Гадкие! что стоют?

– Дешево, пан, для пана триста червонцев.

– Сто хочешь?

– Да помилуй, пан, как это можно покупать такую дрянь! им вся цена десять карбованных! Камни фальшивые! – вскричал Черномский.

– Тебя спрашивают? – прикрикнул Дмитрицкий.

– Пан только деньги бросит; у меня есть брильянтовые серьги, я пану уступлю их за сто червонных, не такие, – сказал Черномский.

– Свои подаришь сам невесте… Это что, мундштуки? что этот стоит?

– Двадцать червонных.

– Десять.

– Ах ты, свента матка Мария! Это композиция!

– Мне все равно, композиция или янтарь, я покупаю, что мне нравится.

– У пана денег много! пану деньги нипочем! пан их не наживал трудом!

– Ни трудом, ни мошенничеством: по наследию достались; и потому молчи! Что это, шали? Показывай.

– Аглецкие, самые лучшие! бур де су а [95]!

– Что голубая?

– Пятьдесят червонных.

– Дорого! возьмешь и половину.

– Видно, пан знает толк, – сказал Черномский, ахнув, – сшивная, середина от старой дрянной шали, девки носят! Возьми, пан, за эту цену мою тибетскую.

– Пустяки! Ты свою подаришь сам невесте; а эту я подарю ей.

– Чтоб моя невеста носила такую поскудную шаль! фи!

– Не хочешь? Ну, так я подарю ей турецкую, выпишу из Одессы.

– Турецкую пану! у меня такая турецкая… Дз, эх! – вскричал жид и, оставив свой узел и шали, разложенные по полу, схватился за шапку и побежал вон.

– У пана много денег, что пан так бросает их! – сказал Черномский с страдальческим выражением лица, как будто у него жилы тянут.

– А тебя кто просит сожалеть о моих деньгах?

– Нельзя, пане, нельзя не жалеть; деньги не легко достаются.

– Потом и кровью: оттого-то ты такой худой и бледный. Трудно переводить деньги из чужого кармана в свой! Вели-ко подать мне бутылку шампанского – я выпью за твое здоровье,

– Пану шутки!

– Вот, васе сиятельство! вот настоящая турецкая! – вскричал запыхавшийся жид, вбежав в комнату с новым узлом.

– Показывай!

– Ганц фейн [96]! Дз-эх! вот шаль! у султана турецкого нет такой!

– Что стоит?

– Пятьсот червонных; только десять червонных и наживаю барыша.

– Я тебе дам за нее…

– Пан! – вскричал Черномский, – для бога, позволь мне торговаться и покупать пану! Пан не знает толку в товарах!

– А тебе-то что?

– Не могу! панья матка бога, не могу!

– Ну, изволь, покупай!

– Что просишь ты за шаль? а? – спросил Черномский, уставив глаза на жида.

– Пятьсот червонных.

– Берешь восемьдесят?

– Пан покупать не хочет, – сказал жид, складывая шаль.

– Тут тебе ровно десять червонных наживы.

Жид, ни слова не говоря, сложил шали в узел, укрутил его тесьмой, взвалил на плечи и сказав… «прощайте, пане!» вышел.

– Ты с ума сошел, вместо пятисот даешь восемьдесят! Мне шаль нравится, я дам ему двести пятьдесят червонных.

– Завтра шаль будет у пана за семьдесят пять червонных. Не хотел брать десяти барыша, – возьмет пять.

В тот же день жид пришел снова.

– А что ж, пане, «шаль? Деньги нужны, в убыток продаю; извольте, беру четыреста червонных.

– Восемьдесят.

– Триста пятьдесят, угодно?