Арктическое лето - Дэймон Гэлгут

Морган стал сам носить кольцо, надевая его по меньшей мере один раз в день, таким образом пытаясь вызвать из глубины памяти прошедшие времена. Но, гуляя однажды утром в лугах близ Чертси с кольцом на руке, он понял, что лучше все забыть. Вся сила его памяти не могла вызвать из прошлого то, что безвозвратно кануло в Лету. Все, кого Морган любил, растают в его обрывочных неясных воспоминаниях, а вслед за ними уйдет из жизни и он. Существует только настоящее, и Мохаммед никогда больше не будет ему принадлежать.

Среди решений, которые Морган должен был принять, в первых рядах стоял вопрос – что включить в «Фарос и Фариллон». Размышляя над этим, он подумал о вводе в книгу еще четырех фрагментов, и одним из них станет эссе о Кавафисе. Когда Морган опубликовал его в журнале «Атенеум», текст прошел почти незамеченным. Теперь он надеялся, что, попав под обложку книги, его эссе получит должный отклик.

Морган продолжал поддерживать связь с поэтом, хотя их отношения и не превратились во что-либо крепкое и основательное. Несмотря на то что Морган в письмах к поэту налегал на преувеличенно дружественный стиль, получаемые от Кавафиса ответы были исключительно вежливыми и отстраненными. Относительно недавно, во время своего краткого приезда в Александрию он зашел к поэту в часы, обычно отводимые для посетителей – когда гостя ждала на столике бутылка виски из Паламаса. Морган надеялся, что для Кавафиса его приход станет событием, но тот встретил его с холодным удивлением, сдобренным изрядной долей иронии, – так, словно Морган никуда и не уезжал.

Тем не менее Морган оставался верен поэту. Если ему не очень нравился сам Кавафис, то к его творчеству Морган питал неподдельный интерес. Ему удалось опубликовать некоторые из его стихотворений, но, хотя он настойчиво пытался организовать перевод текстов Кавафиса на английский язык, особого воодушевления у переводчиков они не вызвали. В свою книгу об Александрии между историческим разделом и путеводителем он вставил стихотворение «Бог оставил Антония», а теперь то же стихотворение, первое из услышанных им стихотворений поэта, он собирался опубликовать в «Фаросе и Фариллоне». Кроме прочего, свою книгу он завершал прозаическим портретом Кавафиса, надеясь, что читатель его запомнит.

К удивлению Моргана, мистер Манн не подвел его. Издательство Уайтхеда Морриса выпустило книгу об Александрии в конце года, и рецензенты откликнулись на нее благосклонными, вдумчивыми отзывами. Нечто подобное сопровождало также выход «Фароса и Фариллона», который появился несколько месяцев спустя и отлично продавался. Похоже было, что читающая публика с нетерпением ждала результатов его работы и эти две книги частично удовлетворили ожидания. Теперь дело было за романом.

Итак, несмотря на все свои попытки ускользнуть, Морган вновь стал писателем. Он не вполне понимал, как все произошло, но причины, вероятно, крылись не только в окружающих, что считали его писателем; было нечто внутри самого Моргана, что влекло его к этому занятию. Теперь он проводил над своей книгой долгие часы. Давно работа не поглощала его так, целиком и полностью. Но, несмотря на то что слова чаще всего текли непрерывным потоком, случались моменты, когда все его усилия рождали только пустоту и молчание. Им овладевало такое отчаяние, что хотелось кричать и плеваться. Но вместо этого Морган просто застывал и тупо смотрел в пространство.

Он настолько привык к идее незавершенной книги, что сама мысль о ее окончании казалась нереальной. Правда, имелись еще вопросы, лишь косвенно связанные с фактом окончания работы, и он задумался об их решении. Одним из вопросов стало посвящение. С самого начала он считал, что книга должна быть посвящена Масуду. В различные моменты развития их отношений, когда они отдалялись друг от друга, Морган собирался изменить первоначальный план, но теперь, на завершающей стадии, связь его друга с тем, что он написал, казалась все более очевидной. В конце концов даже сама идея книги, как небрежно ни выразил ее Масуд, принадлежала ему. Более того, то место, что заняла Индия в жизни Моргана, она заняла благодаря его индийскому другу. Все в его жизни и в его книге свершалось благодаря Масуду, и к нему в конечном итоге было обращено.

Тем не менее оставались формальности. Он написал Масуду, прося разрешения посвятить книгу ему: «Предположим, я завершу книгу – согласишься ли ты это принять?» Ответ Морган знал заранее, но тем не менее испытывал беспокойство. Подношение не ахти какое! Но, несмотря на свою незначительность, его творчество было единственным возможным подношением, единственно возможным подарком другу.

Оставались и другие источники беспокойства. Как оформить посвящение? Сначала Морган решил ограничиться инициалами – С.Р.М. Но с течением времени он решил пойти на более мягкий вариант и дать полное имя – Сайед Росс Масуд. «Сайеду Россу Масуду». На первый взгляд ничего больше не требовалось, но, поразмышляв, Морган понял, что этого недостаточно. Конечно, он не собирался делать близость их отношений предметом обсуждения, но люди могли просто не понять, насколько прочная дружба связывала его с Масудом, а он жаждал передать в посвящении именно это.

Может быть, добавить что-то еще? «В память о Сайеде Россе Масуде и с надеждой на встречу»? Нет, слишком официально. «В память о прошедших шестнадцати годах и с уверенностью в вечности нашей дружбы»? Нет, излишне громоздко и многословно. Более того, в самом повествовании имелись нужные слова, но таковыми они казались только Моргану.

Конечно, как и обычно, Масуду было все равно, как оформит посвящение его друг. Он многословно благодарил, но сами формулировки мало его интересовали. Находились и иные поводы для трений. Морган интенсивно работал над второй частью книги, и включенные туда сцены в зале суда представляли известные проблемы. Он не был уверен в самых существенных деталях – может ли, например, столь серьезное дело слушаться в суде провинциального городка? Законы – как они практиковались в Индии – представлялись Моргану темным лесом, и ему требовалась помощь Масуда. Важно было правильно передать факты, особенно их техническую сторону. Но когда он отправил написанное в Индию, чтобы Масуд проверил его и исправил все, что не соответствует практике индийских судов, единственное, что он получил, – несколько крошечных исправлений и требование, чтобы Морган ничего не изменял.

Все это могло бы послужить причиной конфликта, но теперь они с Масудом слишком хорошо понимали друг друга. После последней поездки Моргана в Индию их письма друг к другу были исполнены нежной теплоты. Масуд писал: «Ты не представляешь, мой милый, насколько твоя любовь помогает мне выносить все житейские невзгоды. Я люблю тебя так сильно, что, когда что-нибудь со мной случается, я не могу не думать о тебе. Мне хочется, чтобы ты разделил эти события со мной, и меня охватывает отчаяние, когда я понимаю, что ты далеко».

В прошлом подобные многообещающие строки могли чрезвычайно взволновать Моргана, но теперь он знал им цену. Они одновременно говорили правду и лгали. Они что-то означали, по сути не означая ничего. И каким-то образом все, что происходило между ним и Масудом, происходило именно так.

Еще одной проблемой было заглавие. На ум не приходило ничего определенного, а Морган не мог более откладывать решение.

В конце концов решение пришло оттуда, откуда он и не ожидал. Морган гостил у Эдварда Карпентера, переехавшего на виллу Гилфорд недалеко от Уэст-Хэкхёрста. С годами Карпентер растерял значительную часть своей былой энергии; он оставался приятным собеседником, хотя частенько и повторялся. Между тем наступали сумерки. Ничего нового, достойного внимания, Морган не услышал и, уже попрощавшись, двигался к воротам, когда Карпентер окликнул его и спросил:

– Когда вы в следующий раз едете в Индию?

Морган, продолжая двигаться по тропинке, ответил:

– Я только что вернулся. Впрочем, нет – прошло уже пару лет, хотя эти годы пролетели как одна неделя. Не знаю, когда я увижу Индию снова.

– Увидите, в мечтах! – отозвался Карпентер.

И, улыбаясь, принялся скандировать особым, звучным голосом:

– «…Поездка в Индию! О, слабая душа, глухая к промыслу господню! Зри: земля, открытая тебе, связует… связует…» Что там дальше?

Уже подойдя к воротам, Морган остановился. В воздухе на мгновение почудился новый, странный аромат, который тотчас же исчез.

– Откуда это? – спросил он Карпентера?

– Это «Листья травы». Я говорил вам, что много лет назад был очень дружен с Уолтом Уитменом?

– Говорили.

Та самая история, которую часто рассказывал сам Карпентер, но Морган слышал ее от Голди. Ходили разговоры, что Уитмен и Карпентер были любовниками. Но даже если это и было правдой, глянец от многократного повторения с нее сошел, и Моргану не улыбалось вновь выслушивать воспоминания давно минувших дней. Он помахал рукой на прощание и вышел из ворот.