Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943 - Адольф Эрнстхаузен

– Ну что ж, отлично. Давайте по глоточку из бутылки за здоровье артиллеристов!

– И по второму глотку, – добавил к этому я, – за благородного командира нашей боевой группы, который вчера вытащил нас из полного дерьма!

Дружеские отношения между братскими родами войск были восстановлены.

Боевая задача, поставленная на этот день, была достигнута до такой степени, что русский ударный клин в значительной степени был оттеснен назад и изолирован. Поэтому на данном участке фронта боевые действия снова перешли к позиционной войне (всего на несколько дней. – Ред.). В сводках о ходе боев без конца повторялось: ничего нового.

Поскольку я теперь мог собрать всех солдат своего подразделения и поговорить с ними, мне пришлось с удивлением узнать, что ни один из них не говорит по-немецки. Из Донецка мы выступили, полностью укомплектованные германским личным составом, за исключением украинских добровольцев, которые составляли примерно десять процентов от нас. Теперь же немцы были в меньшинстве. До плановой численности мы были укомплектованы за счет «хиви» из всех народов советских республик, бывших в основном водителями и погонщиками, да наскоро обученными фольксдойче [35] , не понимавшими ни слова по-немецки и говорившими только по-польски. В противоположность прочему смешению народов в нашем подразделении, между которыми установились хорошие товарищеские отношения, эти фольксдойче оказались довольно плохими солдатами, поскольку явно не хотели проявлять доброй воли.

Герд Мейер счел необходимым поговорить с ними совершенно откровенно и ввел официально «командирский час» для фольксдойче своей штабной батареи. С помощью переводчика он объяснил им, что весьма удивлен тем, как плохо, с неудовольствием они несут свою службу. Для этого должны быть определенные основания. Он попросил их высказаться совершенно откровенно.

В этой команде нашелся вполне интеллигентный человек. Получив заверения, что он может высказать все абсолютно искренне без всяких нежелательных последствий для себя и своих товарищей, он выложил следующее:

– Мы никакие не фольксдойче, а поляки. В наше село пришла команда войск СС. Нас, молодых мужчин, собрали вместе и спросили, кто мы такие – фольксдойче или поляки. Мы испугались, что нас могут повесить или отправить в концлагерь, если скажем, что мы поляки. И поэтому мы сказали, что были немцами. Мы думали, что после этого нас отпустят на все четыре стороны. Но нам объявили, что поскольку мы являемся фольксдойче, то должны сражаться за Германию. Вот так нас сделали германскими солдатами. Но мы не хотим сражаться за Германию.

– Вы сражаетесь здесь прежде всего против большевизма. И много людей других национальностей делают это вместе с нами, немцами. Вы же сами можете видеть: в наших рядах румыны, бельгийцы из валлонского батальона, взвод казаков, а также украинцы, туркестанцы и азербайджанцы. Вы все знаете, почему сюда попали. Или вы все же предпочитаете быть рабами Советов?

– Никак нет, господин обер-лейтенант. Но мы не хотим быть и рабами СС. Мы всего лишь крестьяне. И мы хотим вернуться домой в свои деревни.

Этим и закончилось сообщение Герда Мейера о проведенном им «командирском часе».

– А как развивались события дальше? – спросил Нитман.

– Вообще-то никак, – бессильно развел руками Мейер. – Я больше не проводил «командирский час», поскольку понял, что этот раскол никак нельзя урегулировать. Мы же не можем распустить этих людей по домам. Такое закончится плохо даже для них самих. Будут существовать так же, как и до этого разговора. Обижаться на них за это я тоже не могу.

Отпуск по болезни

Относительно спокойная ситуация на фронте дала мне возможность снова уделять больше внимания своему здоровью. Меня ежедневно осматривал Нитман, который также ежедневно задавал мне вопрос, не испытываю ли я болей в больших берцовых костях. Наконец я задал ему встречный вопрос:

– Но почему это я должен испытывать боли в этих костях?

– Тогда можно было бы считать, что у вас окопная лихорадка [36] .

– Однако же я не могу родить вам эти боли, чтобы ваш диагноз оказался верным.

– Ну, я подхожу уже к концу моих познаний в латыни и хотел бы только посоветовать господину майору отправиться со мной в Краснодар. Я имею в виду, только для обследования. Тамошний главврач – известный специалист по внутренним болезням.

Итак, верхом на лошадях мы отправились в Краснодар. Главный врач, человек с резкими чертами умного лица, весьма тщательно меня исследовал.

– Я считаю, что у вас паратиф, – вынес он свое заключение. – Теперь надо подумать, каким образом вас следует отправить домой. Вы же этого хотите?

Слова эти были произнесены не слишком дружественным тоном.

– Совсем наоборот, – отвечал я. – У меня такое чувство, что мы здесь стоим перед лицом скорой катастрофы на фронте. В такой ситуации как командир я не могу бросить своих людей, только если это не будет совершенно необходимо. Я бы хотел только, чтобы вы мне сказали, что со мной и что я должен делать, чтобы выздороветь.

Лицо главврача прояснилось.

– Ах вот как! – произнес он гораздо более любезным тоном. – Ну что ж, болезнь ваша постепенно проходит. Основная стадия болезни для вас уже позади, но температура все еще возвращается. Если бы вы могли провести десять дней в абсолютном покое и в постели, то затем чувствовали бы себя нормально. Для этого вам надо было бы устроиться где-нибудь, чтобы вас не беспокоили служебные дела. Здесь об этом речь не идет. Лазарет переполнен.

– Я позабочусь обо всем, – заверил его Нитман.

Он разместил меня в небольшой комнате в квартире нашего начальника финансового отдела, который находился при службе снабжения в Краснодаре. Для русских условий это был весьма приличный флигель в глубине двора, куда не долетал уличный шум. Таким образом, я выпал из внешнего мира, хотя по разговорам в комнате нашего финансиста я был в курсе того, что в нем происходит. Он часто навещал меня в течение дня и каждый раз не упускал случая пожаловаться на что-нибудь:

– Фронт все ближе и ближе к нам. Скоро мы будем торчать посередине передовой. Вот только что пришел обоз четвертой горнострелковой дивизии. Она осталась последней, и ей предстоят тяжелые бои.

И часом позже:

– Они уже начинают взрывать склады. Вот только что подняли в воздух триста пятьдесят совершенно новых мотоциклов. Да при этом не уберегли коробки с наградами. Теперь на улицах можно собирать Железные кресты.

На следующий день:

– Только что мы отбили атаку русских на город. К нему подходил целый русский пехотный полк (около 3 тыс. чел. – Ред.) в боевом порядке. Откуда он взялся, черт его знает. Все, у кого есть ноги, бросились отбивать атаку русских. Перемешались солдаты всех снабженческих служб. Командования не было никакого, но стреляли все. Русские получили по полной. Они опять отброшены от города.