Исповедь души - Лайза Рени Джонс

уловка полиции, чтобы вернуть меня назад и проверить свои подозрения на мой счет, но останавливаю себя. Этот уик-энд посвящен Крису, и только Крису. – Кэти будет счастлива.

Он искоса поглядывает на меня.

– Это точно. Вообще-то она звонила сегодня, чтобы узнать, как я. Я не могу с ней разговаривать. Может, ты позвонишь? Скажешь, что движение ужасное, и я пока не могу говорить?

– Конечно. – Я набираю номер Кэти, и ее теплое приветствие приятно греет душу. Мы болтаем несколько минут, и когда она просит поговорить с Крисом, а я выдаю ей готовую отговорку, она отвечает:

– Скажи ему, что все в порядке. Ему необязательно разговаривать. Я знаю, что теперь у него есть ты, и ты хорошо позаботишься о нем.

– Обещаю, – говорю я, – обязательно позабочусь.

– Знаю, милая. Мы любим тебя за то, что ты так любишь его. Позвони мне как-нибудь, дай знать, как он.

Я обещаю и отключаюсь. Устремляю взгляд в окно, чтобы Крис не видел, что я борюсь со слезами, ведь я намерена быть сильной для него.

– Она не поверила в нашу отговорку, – замечает Крис.

Я качаю головой.

– Ни на секунду. – Чтобы увести его мысли от плохого, я начинаю расспрашивать про нашу поездку. Всю оставшуюся дорогу мы говорим об окружающем Фонтенбло высоком лесе, его красоте, и о шато, который его родители приобрели в качестве загородного дома, когда он был маленьким, – еще до того, как переехал с отцом в Париж. Но как бы ни старалась я втягивать его в разговор, чем ближе мы подъезжали к месту, тем более молчаливым становился Крис.

Когда, наконец, мы приблизились к уединенному, занимающему несколько акров поместью, я поразилась тому, насколько дом похож на средневековый замок. По размеру он больше смахивает на отель, чем на частный дом: высокий, белокаменный, с остроконечными башенками, расположенный среди невысоких, пологих холмов.

– Какая красота, Крис, – говорю я, поворачиваясь, и вижу, что он смотрит на дом так, будто впервые его видит.

– Я редко сюда наезжаю, поэтому нанял женщину, которая вместе с дочкой живет в пристройке на заднем дворе и присматривает за хозяйством. – Он переводит взгляд на меня. – Возьми куртку. Я хочу показать тебе кое-что до того, как мы войдем в дом.

Я надеваю куртку, а Крис обходит машину и открывает мою дверцу. Помогает мне выйти и обнимает за плечи, прикрывая своим крупным телом от холода. Мне кажется, он держит что-то в другой руке, но что – не знаю. Собираюсь спросить, что это, но он указывает на холм под огромным, голым деревом с раскидистыми ветвями, которое, я уверена, в цвету просто изумительно. Мы подходим ближе, и сердце мое сжимается, когда обнаруживаю, что мы собираемся навестить не одну, а две могилы.

Я не говорю ничего. Не знаю, что сказать, и если стану слишком много болтать, у Криса не будет возможности рассказать то, что ему надо рассказать. Сегодня я должна только слушать или просто молча быть рядом, если это то, что ему нужно.

Под деревом возле могил Крис ставит то, что было у него в руках – бутылку вина – и кладет рядом штопор. Он – одна большая темная грозовая туча, и я готовлюсь к буре с громом, молнией и проливным дождем.

Сбросив в себя куртку, он расстилает ее на земле и жестом приглашает меня садиться. Порадовавшись, что на мне мои любимые потертые джинсы, я усаживаюсь и оставляю место для него.

Крис открывает вино, садится на холодную землю рядом со мной и делает большой глоток прямо из бутылки.

– На, выпей, – говорит он, предлагая вино мне. – Это отцовское вино, то, что по десять тысяч долларов за бутылку. Хорошая штука. Попробуй, не пожалеешь.

Зная, что это для него важно, я беру бутылку и отпиваю немножко. Легкий сладкий вкус взрывается на языке, и он был бы бесподобен, если бы не был пропитан горечью от отцовского пьянства и их разрыва.

Крис делает еще один большой глоток и снова предлагает мне. Я вскидываю руку.

– Нет, спасибо. – Я просто не могу этого вынести.

– Есть еще кое-что, чего я тебе не рассказал, – говорит он.

В его глазах я читаю, что это «еще кое-что» – не мелочь, а нечто серьезное. Я хватаю бутылку, делаю глоток, потом отдаю ему.

– Несчастный случай, который убил мою мать, произошел в нескольких милях отсюда. – Он отпивает еще вина, потом ложится на землю, в одной руке держит бутылку, а другой прикрывает глаза. – И я был в машине.

Дыхание застревает у меня в горле. Он был маленьким. Слишком маленьким, чтобы видеть, как умирает мама прямо у него на глазах. Я была уже взрослая, и то еле пережила такую потерю.

– В нас врезался грузовик, – продолжает Крис. – У водителя случилась диабетическая кома, и он потерял сознание. Он пересек разделительную полосу и ударил нас прямо в лоб. Железо пробило ветровое стекло. – Он ненадолго смолкает, дыхание у него неровное. – Я сидел сзади, был пристегнут ремнем безопасности, и мы с отцом остались относительно невредимыми… но я помню стекло и кровь. Я не должен бы помнить, потому что был еще слишком мал, но помню. Я ясно помню, как мама истекала кровью, а отец кричал, плакал и умолял ее дышать.

Слезы текут по моим щекам, и я вытираю их. Минуты идут, но Крис не двигается. Он лежит, прикрыв лицо ладонью, с бутылкой вина в руке. И я понимаю, что сказать тут нечего, можно только сделать.

Я встаю и беру его за руку.

– Поднимайся, пошли со мной.

Он убирает руку с лица, и я вижу его покрасневшие глаза, вижу слезы, которые он прятал от меня.

– Куда мы идем? – спрашивает он.

– В дом. – Я тяну его за руку. – Я кое-что тебе покажу.

– В доме? – Он не двигается с места. – Где ты никогда раньше не была?

– Вот именно. Пошли.

– Ладно, – соглашается он и, к счастью, встает на ноги, делает глоток вина и выбрасывает бутылку. – Интересно, что же это? – В глазах у него любопытство.

Это уже хорошо, гораздо лучше, чем боль. Значит, моя уловка работает.

Мы пересекаем лужайку и направляемся к входной двери. Большое тело Криса напряжено, когда он отпирает дверь и жестом приглашает меня войти.

Просторный холл вымощен камнем, и мой взгляд скользит к лестнице слева. Деревянный балкон тянется вдоль всего второго этажа, и я восхищаюсь