Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅) - Автор неизвестен

Да,

Нефритовый терем во льду –словно под снегом каштан;Подобно оплывшей свече,блестит серебра океан.

Юэнян увидела огромную шапку снега на причудливом декоративном камне с озера Таньху[8] перед белым экраном и вышла из-за стола. Она попросила Сяоюй подать чайник и сама положила в него снегу, а потом заварила на снеговой воде плиточный чай «птичьи язычки» и угостила им всю компанию.

Да,

В чайнике из белого нефритавздымался волн каскад,Из носика лилово-золотогоструился чистый аромат.

Во время чаепития в дверях показался Дайань.

– Ли Мин пришел. Ждет распоряжений, – объявил он.

– Зови! – распорядился Симэнь.

Появился Ли Мин. Склонившись в земном поклоне, он, не разгибая колен, отошел в сторону и встал в струнку.

– Вовремя пришел, а где был-то? – спросил хозяин.

– Да на северной окраине близ Уксусных ворот, – объяснил певец.

– Раньше я у господина Лю подрабатывал, детей учил. Вот и ходил проведать. А по дороге прикинул, что у хозяина-батюшки, наверное, сегодня петь будут, а у сестриц пока не все в лад получается, вот и заглянул на всякий случай.

– Ступай, промочи горло. – Симэнь протянул ему свою чашку чаю с корицей и лепестками тюльпана и наказал: – Да не уходи, еще споешь.

– Слушаюсь, – ответил певец и вышел.

Он принес цитру, настроил ее и, кашлянув, громко запел из цикла на мотив «Как весной ликует зимняя столица»:

Холодом подуло на полях…

Когда он кончил, его подозвал Симэнь, чтобы угостить вином. Он велел Сяоюй подать пузатый кувшин с выгнутым, как петушиная шея, носиком и наполнить вином серебряную с эмалевой инкрустацией чарку в форме персикового цветка. Ли Мин на коленях осушил три чарки. Симэнь пододвинул ему тарелку паровых блинов, чашку супа из устриц, заправленного душистым луком и кислыми побегами бамбука, блюдо нарезанной длинными ломтиками блестящей жирной гусятины, блюдца с ароматным вяленым мясом, обжаренной сушеной рыбой и жареными голубиными птенцами с сыром. Забрав все с собой, Ли Мин удалился и в спешке, давясь, набил полный живот. Заблестели чистые тарелки и блюдца. Ли Мин утер рот шелковым платком, прошел в гостиную и, распрямившись, встал около полки. Симэнь поведал ему о посещении Ли Гуйцзе.

– Я давно там не был, господин-батюшка, и представления не имею, как они там живут, – сказал Ли Мин. – Но если разобраться, Гуйцзе тоже винить не приходится. Там мамаша всем заправляет. Вы уж на мою сестру не серчайте, батюшка. А я, как выберусь, сам с ней поговорю.

Семейный пир продолжался до первой стражи. Первыми удалились на покой Чэнь Цзинцзи с женой. Симэнь еще угостил Ли Мина вином и отпустил, наказав:

– Туда пойдешь, не говори, что мы пировали.

– Само собой разумеется, батюшка, – заверил его певец.

Симэнь велел слугам проводить его и запереть ворота. Потом разошлись и остальные. Симэнь опять остался с Юэнян.

О том же говорят и стихи:

Как знать, куда уводит брачная стезя?Супругов во спальной тьме узреть нельзя.Пока ж они, как рыбки, шаловливыИ думают свой век прожить счастливо.

На другой день небо прояснилось. Едва Юэнян закончила туалет и подсела к Симэню полакомиться пирожками, как послышался голос Дайаня:

– Дядя Ин и дядя Се пожаловали, ждут в зале.

Надобно сказать, что мамаша Ли, хозяйка Ли Гуйцзе, из опасения, как бы Симэнь не вздумал проучить певичку, послала Ин Боцзюэ и Се Сида жареного гуся и кувшин вина. Вот они и пришли звать Симэня мириться с Гуйцзе.

Симэнь отложил пирожок и пошел было к друзьям, но его удержала Юэнян.

– Понять не могу, зачем принесло этих ходатаев? – изумилась она. – Поешь, тогда и пойдешь. Ну чего всполошился? Пусть подождут. И не ходи, пожалуйста, никуда в такую погоду.

– Вели слуге принести пирожков. Надо их угостить, – сказал Симэнь, направляясь к друзьям.

– Угостить угости, а не слушай ты их, – наказывала жена. – А то опять уведут. В такой снег надо дома сидеть. Ведь сегодня будем справлять день рождения сестры Мэн.

– Знаю, – отозвался Симэнь.

После взаимных приветствий Ин Боцзюэ сказал:

– Рассердился ты на нее, брат. Мы тоже хозяйку пробрали как полагается. Сколько, говорим, брат в твоем заведении серебра и вещей дорогих оставил! А если задержался, значит, можно на другой лад запевать, да? Красотке, говорим, заезжих купцов тайком заводить дозволяешь? Но шила в мешке не утаишь – брат сам ее и застукал. Как же, мол, ему не злиться? Не только ему, говорим, и нам-то не по себе стало. Так мы хозяйку отчитали, что ее совесть пробрала. Нынче утром нас приглашает. Обе они на колени перед нами встали, ревут, боятся – ты дела так не оставишь. Угощение готовят, просили тебя пригласить. Прощение будут вымаливать.

– Я с ними расправляться не собираюсь, – заявил Симэнь, – и идти туда не намерен.

– Твое негодование, брат, вполне понятно, – поддержал его Боцзюэ, – но, по правде говоря, Гуйцзе тут не причем. Ведь этот самый Дин Шуанцяо всегда был поклонником Гуйцин. Он Гуйцзе-то и не приглашал. Тут вот как дело было. Эти южные купцы только накануне заявились. Они товары перегружали с корабля, принадлежащего отцу Дин Шуанцяо, на корабль земляка – студента императорского училища Сынов Отечества[9] Чэня, по прозванию Хуайский, – отпрыска советника Чэня из Императорской библиотеки. Дин Шуанцяо решил, значит, угостить по такому случаю студента Чэня и пошел к мамаше Ли в заведение. Только он десять лянов серебра выложил, как нагрянули мы. У них целый переполох начался – не знали, куда деваться. Дин Шуанцяо сзади спрятали, где ты его и накрыл. Честно скажу: он к Гуйцзе даже не прикоснулся. Гуйцзе с мамашей клялись нам с братом Се, в ногах валялись, все упрашивали, чтобы мы тебя пригласили. Они б тебе объяснили всю эту запутанную историю и хоть немного умерили твой гнев.

– Я жене слово дал больше к ним не ходить, – отвечал Симэнь. – А чего мне гневаться! Так и скажи, пусть не волнуются. Не могу пойти. Сегодня у меня дома дела есть.

Ответ Симэня всполошил Ина и Се.

– Как же так, брат? – пав на колени, умоляли они. – Если ты не пойдешь, значит, зря они нас упрашивали? Скажут, мы тебя даже и приглашать не пытались. Пойдем, брат! Посидишь немного и уйдешь.

Они пристали с такой настойчивостью, что Симэнь, наконец, согласился. Друзья немного полакомились пирожками, а Симэнь велел Дайаню принести одежду.

– Куда хозяин собирается? – спросила слугу Юэнян, беседовавшая с Юйлоу.

– А я не знаю, – отвечал Дайань. – Батюшка меня за одеждой послал.

– Арестантское твое отродье! – заругалась хозяйка. – Будешь от меня скрывать, разбойник, да? Пусть только хозяин поздно придет, ты мне за все ответишь. Ведь нынче день рождения госпожи Третьей. Так что пусть раньше является, а не средь ночи. Тогда ты мне лучше на глаза не показывайся, разбойник, сама бить буду, арестантское отродье!

– Я ведь не виноват, матушка, – оправдывался Дайань, – за что ж меня бить собираетесь?

– А почему он так бросился, когда пришли эти негодяи? – упрекала его Юэнян. – Ведь он спокойно завтракал, а тут и еду бросил – к ним помчался. Уж и не знаю, в какой омут затащат его на этот раз.

Было двадцать шестое число одиннадцатой луны – день рождения Мэн Юйлоу. Не будем рассказывать, как готовились к угощению, а скажем о Симэнь Цине.

Пока он собирался к Гуйцзе, в зале заведения мамаши Ли уже накрыли стол. Были приглашены две певицы со стороны.

Навстречу гостям вышли разодетые Гуйцзе и Гуйцин. Хозяйка опустилась на колени и стала просить прощения. Пока Гуйцзе и Гуйцин обносили гостей вином, Ин Боцзюэ и Се Сида балагурили, шутили и отпускали остроты.

– Мне спасибо говори, – обратившись к Гуйцзе, распинался Ин Боцзюэ. – Я все губы отшлепал, язык чуть не отнялся, пока твоего возлюбленного уломал. А ты от меня отворачиваешься. А что, если б заартачился, все б глаза выплакала, на улицу ведь пришлось бы выходить гостей песнями зазывать. Да что толку! Кто б глядеть-то на тебя стал! А все я уговорил, я уладил.

– Вот попрошайка противный! – заругалась Гуйцзе. – Так бы и стала я прохожих зазывать! Ух, как бы я тебя отругала!

– Ишь, негодница! Молебен не отстояла, а уж на монаха замахиваешься, неблагодарная! Когда тебя бросил, ты по другому пела, а теперь крылья обсохли и опять нос воротишь, да? А ну-ка, поди сюда да погрей мне губы. Что-то застыли.

И Боцзюэ обхватил и расцеловал Гуйцзе.

– Вот насильник! – закричала певица. – Лезет с ножом к горлу. Гляди, батюшку вином облил.

– Как она подлизывается, потаскушка, пигалица лукавая! – засмеялся Ин Боцзюэ. – Сударика пожалела: «Батюшку облил». Как ведь ласково называет-то, а я уж как пасынок[10], мне ласка не положена.

– Ну хорошо, буду называть тебя сынком.

– Поди-ка, что расскажу, – позвал ее Боцзюэ и начал: – Побратались как-то молоденький краб и лягушонок, а кому называться старшим братом, а кому младшим – не знали. И решили: кто канаву перепрыгнет, тот и будет старшим. Лягушонок прыгнул раз, прыгнул другой – перепрыгнул. Краб только натужился, видит: две девицы к канаве за водой подходят. Обмотали они краба веревкой, зачерпнули воды и домой, а краба-то и забыли прихватить. Видит лягушонок – краб ни с места, спрашивает: «Чего ж ты не прыгаешь?» А краб ему в ответ: «Я бы прыгнул, да погляди, как меня эти девки опутали».