Ведьма на Иордане - Яков Шехтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступил день отъезда. Конкурент так и не появился, и Дима решил запереть станцию на все замки и отбыть. Связку с ключами он планировал забросить секретарю кибуца, а дальше пусть новый арендатор сам разбирается, какой ключ подходит к какому замку.
Когда вещи были уложены в машину и он отправился запирать двери, на станцию вкатил автомобиль Чубайса.
«Попрощаться приехал», — с теплотой подумал Дима и приветственно помахал вылезающему из машины Чубайсу. Тот не ответил, скользнул по Волкову невидящим взглядом и быстро пошел к домику. Несколько дней назад Дима говорил с Чубайсом по телефону и объяснил, что происходит. Тот ничего не спросил, просто выслушал и попрощался. Диму это удивило, он все-таки ожидал какого-то сочувствия, нескольких фраз типа «вот же гад», «ну и сволочи». Но не дождался.
Войдя в домик, Чубайс по-хозяйски уселся на стул и вытянул ноги.
— Ты чего расселся? — удивленно спросила Света, запихивая в сумку чашки и тарелки, оставшиеся после завтрака. — Мы уезжаем, Дима сейчас запрет домик.
— Давай, давай, голубушка, — презрительно бросил Чубайс, — пулей лети отсюда. И чтоб глаза мои тебя больше не видели.
— Что-что? — Света распрямилась, и в ее глазах блеснуло осознание.
— То, что слышишь. А домик нечего запирать. Оставь ключи на столе, забирай свои манатки и вали из моего бизнеса.
— Так это ты? — она охнула и прикрыла рот рукой. — Ты и есть тот самый негодяй…
— Оценки держи при себе, я в них не нуждаюсь. И вали — пулей, пулей.
Света вышла из домика и сделала знак мужу.
— Не запирай, арендатор уже там.
— Что-о-о?
— Да-да, именно так!
Дима вытащил из кармана связку ключей и с силой бросил в недоделанную клумбу. Связка глубоко вонзилась в жирную землю. Стоявший в дверях домика Чубайс лишь усмехнулся. Он был на вершине блаженства. Ему рассказывали, будто нет на свете ничего слаще мести, и вот теперь представилась возможность лично убедиться в справедливости этого утверждения. Ему было так хорошо, что он даже жалел своих жертв и готов был простить Свете обиду и унижение.
Чубайс с вновь нахлынувшим аппетитом оглядел роскошные формы усаживающейся в машину женщины, но та, словно почувствовав его ощупывающий взгляд, подняла голову и посмотрела на него с такой ненавистью, что жалость сразу улетучилась.
«А и поделом тебе, сука!» — подумал Чубайс и плюнул на пол. Плюнул и сразу спохватился — ведь домик теперь принадлежал ему, и к вечеру он собирался перевезти сюда Люду с дочкой. Чубайс открыл кухонный шкафчик, отыскал пачку забытых салфеток, вытащил одну и тщательно затер плевок.
Дима и Света уселись в машину, взревел мотор, и станция поплыла назад, а вместе с ней и часть их жизни. Не самая худшая часть.
* * *
Прошла неделя. Чубайс перевез семью на станцию и потихоньку осваивал новое жилое пространство. До открытия сезона оставалось чуть больше двадцати дней, а дел никаких не было. Мстительным планам Димы не суждено было сбыться, новый арендатор не хуже его самого знал, на какой полке лежит клей и в каком гараже лучше всего обслуживать мини-бус. Как говорил Наполеон, чтобы победить, нужна внезапность, а значит — скрытность. И это наставление великого полководца Чубайс, сам того не подозревая, выполнил с величайшим тщанием. Удар получился таким, что Волков несколько дней не мог прийти в себя.
— Ну и подлец! — то и дело повторял он, изумленно крутя коротко остриженной головой. — Пригрел змею на груди, точнее не скажешь!
Света отмалчивалась. Она понимала, что несчастье пришло с ее стороны, но не решалась признаться. Не потому, что боялась рассказать мужу, как все было на самом деле, а жалея Диму. Ведь правда утяжелила бы обиду и усилила горечь.
Пока Волков разъезжал по окрестностям Тверии в поисках работы, Чубайс неспешно разгуливал вокруг станции. Первые два дня он лихорадочно проверял, все ли готово к открытию сезона. Совершенно ненужное, бессмысленное времяпрепровождение. Чубайс прекрасно знал, что все готово, но волнение делало свое дело, заставляя метаться от сарая с уложенными каяками до конторки с пачкой договоров с поставщиками. В конце концов он утешился заботами о пони. Лошадки с грустными глазами, как всегда, принесли ему покой. Когда же волнение и нервная дрожь схлынули, Чубайс принялся бродить по берегу Иордана.
Люда сразу почувствовала себя на станции как дома. Первые два дня она без устали мыла и чистила домик, нещадно ругая Свету.
— Вот же грязищу развела! — восклицала она, выныривая с перепачканной тряпкой в руках из-под кухонной раковины. — А с виду чистюля чистюлей!
Натянув резиновые перчатки, Люда истово драила сортир, презрительно перекосив вишневый ротик.
— Хозяйку узнают по раковине в кухне и унитазу, — сообщила она мужу, когда тот привез Лялю из детского садика.
— А ты что, — удивился Чубайс, — ни разу тут в туалет не ходила?
— Ходила, да только внимания не обращала!
— Вот и сейчас не обращай, — посоветовал Чубайс.
Люда пропустила его замечание мимо ушей, подала на стол вместо ужина колбасу и помидоры, а сама продолжила уборку.
Насытившись, Чубайс посадил Лялю перед телевизором, а сам вышел покурить. Он брея под сенью ветвей, солнце валилось за верхушки деревьев, и внизу уже царил приятный сумрак. Прошлогодние колеи от колес автомобилей бурно заросли свежей травой. В фиолетовом небе безмолвно и чарующе одна за другой зажигались звезды, отражаясь в Иордане. Пахло влажной травой, из быстро наливающихся чернотой крон тревожно покрикивала невидимая птица. Как только солнце скрылось из виду, по реке пополз серебристый туман и воздух немедленно наполнился сыростью.
Дурацкие мысли приползли вместе с туманом. Обида на Свету давно отступила, Чубайс регулярно будоражил, растравлял ее, вспоминая плевок и белые от ярости глаза женщины. Но злость выдохлась, и в голову хмелем ударили воспоминания о доброй работе вместе с Димой, о трех или четырех семейных пирушках, где они так дружески выпивали и закусывали, о сладких минутах наслаждения, подаренных ему Светой.
Разглядывая серебристый бархат тумана, он вдруг пожалел о своем поступке. Честное слово, было бы куда лучше, если бы все осталось по-прежнему. Нет, это еще не было раскаянием, но удовольствие от мести, сладкое томление в груди куда-то пропало, а ясная картина мира чуть потемнела, как темнеет блестящая поверхность реки под тенью набежавшей
