Дух времени. Введение в Третью мировую войну - Андрей Владимирович Курпатов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть сама ситуация нашего существования буквально за пару десятилетий (даже меньше) радикально переменилась. Возьмем, например, секс: дети теперь могут сызмальства смотреть порнографию в интернете, там же молодые люди с лёгкостью находят себе разнообразных — всех видов и форм — половых партнёров. В результате десятки и даже сотни беспорядочных половых связей — это для современного половозрелого субъекта вовсе не предел и уж точно не новость. Материальные блага — туда же: полки магазинов ломятся от товаров, кредиты позволяют обзаводиться собственностью, о которой наши бабушки и дедушки не могли и мечтать, даже эксклюзивное «лакшери» — и то доступно теперь, пусть и на распродаже, каждому. Про понты и вовсе говорить нечего — интернет и социальные сети уравняли «звёзд» и «незвёзд», чем окончательно и бесповоротно разрушили прежнюю социальную пирамиду.
Иными словами, изменения, хотя мы и не вполне отдаём себе в этом отчёт, носят революционный характер — меняется сама структура нашей социальной реальности, исчезает её движущая и мотивационная сила: то, в чём мы реально нуждаемся (биологически, от природы, так сказать), стало доступно для нас в неограниченном, по существу, объёме. С одной стороны, это вроде бы и неплохо — меньше должно быть конфликтов, войн, конкуренции… Фрэнсис Фукуяма волен в очередной раз провозгласить «конец истории», «последнего человека» и тому подобные глупости. Но мы не будем торопиться с выводами.
Как и почему «всё прогрессивное человечество» достигло такого счастливого, почти коммунистического благоденствия — чтобы «от каждого по способности и всем поровну»? Достигло оно этих выдающихся результатов именно потому, что существовал лимит (потребный, так сказать, ресурс был ограниченным): не каждый мог себе подобное роскошество позволить, но все хотели, и в результате шла ожесточенная конкурентная борьба. И кто, по заведённой традиции, побеждал в этой борьбе? Тот, кто обладал специфическим конкурентным преимуществом — неким особенным навыком, обеспечивающим его форой по сравнению с сородичами. В эволюции всегда так — побеждает тот, у кого клыки оказываются чуть больше, ноги чуть быстрее, а крылья чуть поразмашистее. Что это был за навык в нашем — человеческом — случае?
Приглядимся повнимательнее к тому, что мы называем здесь «деньгами, сексом и понтами» — они ведь и сами по себе претерпевали значительные изменения. Со временем человека всё больше интересовало не просто какое-то конкретное материальное благо, не просто физическое совокупление или размер гривы, а определённое символическое к ним прибавление — не еда, а «трапеза», не половое сношение, а «любовь», не страх сородичей перед грубой силой, а их «восхищение». «Деньги, секс и понты», иными словами, виртуализировались — усложнялись и видоизменялись нашим же нарождающимся мышлением.
Таким образом, название навыка, который требовался нашим предкам, чтобы биться с себе подобными за ограниченный ресурс, красуется на обложке этой книги: это интеллектуальная функция, грубо говоря, то символическое прибавление к действительности (в виде идей и представлений), на которое способен наш мозг. То есть в борьбе друг с другом за ограниченный и желанный ресурс мы включали голову, развивали свой интеллект, и он в результате создал всё то благоденствие, о котором мы ведем речь, — саму нашу цивилизацию. Прекрасно.
Но вот всеобщее счастье удовлетворённости наступает, конкуренция за потребный ресурс падает: секса, денег и понтов — вволю. Что будет происходить дальше? Особям больше не нужно вступать в ожесточённую конкурентную борьбу друг с другом — всё доступно и всё позволено. Каждой конкретной особи напрягать мозги в такой ситуации больше нет никакого смысла — ей «и так хорошо». И интеллектуальный ресурс, который не был дан нам биологически — в отличие от «секса, денег и понтов», — а может лишь воссоздаваться всякий раз заново в конкретных мозгах (здесь и сейчас в процессе социальных взаимодействий и той самой конкуренции за потребный ресурс), перестаёт воспроизводиться. В нём, в самом нашем интеллекте, теперь как бы больше нет нужды: «и так хорошо». Но это «как бы» обманчиво.
Цивилизация, которую мы унаследовали и которая обеспечивает нас всем тем, о чём так долго и так страстно мечтали наши предшественники, создана интеллектом, достигшим своего максимума в конкретных человеческих особях — от Исаака Ньютона и Чарльза Дарвина до Ричарда Фейнмана и Джеймса Уотсона с Фрэнсисом Криком, — блистательной чередой выдающихся умов. Работа этих умов и произвела на свет современную информационную цивилизацию потребления, но, превратившись в чрезвычайно сложную систему, она живёт уже сама по себе. Она превратилась в своеобразную супермашину, определяемую лишь своей собственной, неведомой нам внутренней динамикой.
Таким образом, мы оказались в точке своеобразного перекреста: с одной стороны, сама наша цивилизация продолжает по инерции усложняться и требует всё более и более изощрённых умов (для разрешения её всё возрастающих внутренних противоречий), с другой — из-за того, что здесь и сейчас «всё хорошо», изощрённым умам совершенно незачем появляться — нет естественной, порождающей интеллект силы. И теперь мы по сути в заложниках: в тот момент, когда интеллектуальный ресурс стал нужен нам так, как никогда прежде, сама система перестала производить условия, необходимые для его генерации.
Если бы наш интеллект был ресурсом биологического происхождения, подобно сексуальному желанию, инстинкту самосохранения, потребности в принятии и поддержке, то, конечно, никакой проблемы не возникло бы. Но интеллект — это производное социальной практики конкретных индивидов: оставьте маленького ребенка на попечение волкам — и никакого Sapiens’a вы из него не получите. Да, такой «Маугли» будет хотеть жить и совокупляться, ему будет важно чувствовать себя полноправным членом стаи, но, в отличие от героя киплинговской сказки, он не произведёт из себя ни речи, ни языка, ни тем более человеческого мышления. Его интеллект будет интеллектом дементного больного, или, точнее говоря, интеллектом кроманьонца, чьим мозгом, если лишить нас «культурного налёта», мы в действительности и обладаем.
Обосновывать важность и ценность человеческого интеллекта, казалось бы, странно — все вроде бы и так это понимают. Но уверены ли мы, что заметим постепенное исчезновение интеллекта — его истончение, уплощение, деструкцию, если вдруг это начнет происходить? Боюсь, что нет, потому что ещё одной важной особенностью интеллекта является неадекватность его
