Загадки Азимова (Сборник рассказов) - Айзек Азимов

– Знаете? – воскликнул Дейвенпорт.

– Конечно. Оно совершенно ясно. Я заподозрил это еще во время вашего рассказа. И убедился в этом окончательно, когда прочел реконструкцию разговора Дженнингса со Штраусом. Вы тоже поняли бы это, джентльмены, если бы перестали раздумывать.

– Послушайте, – раздраженно сказал Эшли, – вы говорите, что не знаете, что означают эти знаки.

– Нет. Я сказал, что знаю смысл послания.

– Но ведь послание состоит из этих знаков? Это разве не сообщение, Бога ради?

– Да, в некотором роде.

– Вы имеете в виду невидимые чернила или что-то в этом роде?

– Нет! Почему вам так трудно понять самим? Вы ведь на самом пороге.

Дейвенпорт близко придвинулся к Эшли и негромко сказал:

– Сэр, позвольте мне разговаривать.

Эшли фыркнул и ответил:

– Валяйте.

– Доктор Эрт, – сказал Дейвенпорт, – не сообщите ли нам свое мнение?

– Ага! Хорошо. – Маленький экстратерролог уселся в кресло и вытер вспотевший лоб рукавом. – Давайте задумаемся над посланием. Если принять разделенные на четыре части круг и стрелку как указание на меня, остается семь групп знаков. Если это действительно указание на семь кратеров, шесть из них приведены просто для отвлечения, поскольку Аппарат определенно может быть только в одном месте. В нем нет подвижных частей, он не разбирается – он сплошной.

– Далее, ни одна группа не содержит прямого указания. SU, в соответствии с вашей интерпретацией, может означать любое место на противоположной стороне Луны, что по площади равна Южной Америке. Опять-таки PC/2 может означать «Тихо», как говорит мистер Эшли, или «на полпути между Птолемеем и Коперником», как думает мистер Дейвенпорт, или, кстати, «на полпути между Платоном и Кассини (Cassini)". Разумеется, XY в квадрате может означать „Альфонсо“ – весьма изобретательная интерпретация, – но это может быть изображением некоей координатной системы, где У представляет собой квадрат координаты Х. Аналогично С-С может означать „Бонд“, а может „на полпути между Кассини и Коперником“. F-А может означать „Ньютон“, а может „между Фабрицием и Архимедом“.

– Короче, эти знаки настолько многозначны, что становятся бессмысленными. Даже если один из них имеет значение, его невозможно выделить среди остальных, так что единственное разумное предположение: все эти знаки даны для отвлечения внимания.

– В таком случае необходимо определить, что в этом послании абсолютно недвусмысленно, полностью ясно. Ответ таков: это послание, это ключ к укрытию. Это единственное, в чем мы уверены, так?

Дейвенпорт кивнул и осторожно сказал:

– Мы думаем, что это так.

– Ну, вы сами назвали это послание ключом ко всему делу. Вы действовали так, словно это важнейший ключ. И Дженнингс отзывался об Аппарате как о ключе. Если мы увяжем серьезность этого дела со страстью Дженнингса к игре в слова, страстью. возможно, обостренной воздействием на его мозг Аппарата… Поэтому позвольте кое-что рассказать вам.

– Во второй половине 16 столетия в Риме жил немецкий иезуит. Он был математиком и известным астрономом и помогал папе Георгию XIII реформировать в 1582 году календарь, он провел все гигантские необходимые расчеты. Этот астроном восхищался Коперником, но не принял гелиоцентрическую систему. Он склонялся к старому представлению о том, что Земля – центр вселенной.

– В 1650 году, почти через сорок лет после смерти этого астронома, итальянским астрономом, тоже иезуитом, Джованни Баттиста Риццоли была составлена карта Луны. Он назвал кратеры именами великих астрономов прошлого, и так как он тоже отвергал Коперника, самые большие и заметные кратеры он назвал именами тех, кто помещал Землю в центре вселенной: именами Птолемея, Гиппарха, Альфонсо Х, Тихо Браге. Самый большой известный ему кратер он приберег для своего немецкого предшественника.

– Этот кратер на самом деле второй по величине на видимой стороне Луны. Больше него только кратер Бейли, но он на границе лунного лимба, и поэтому с Земли его разглядеть трудно. Риццоли вообще не обратил на него внимание, и он был назван в честь астронома, жившего столетие спустя и казненного во время Французской революции.

Эшли во время всего этого беспокойно ерзал.

– Но какое отношение это имеет к посланию?

– Самое прямое, – удивленно ответил Эрт. – Разве вы не назвали послание ключом ко всему делу? Разве это не главный ключ?

– Да, конечно.

– Есть ли какое-нибудь сомнение, что мы имеем дело с ключом к чему-то?

– Нет, – сказал Эшли.

– Ну, тогда… Немецкого иезуита, о котором я говорил, звали Кристоф Клау. Разве вы не видите игру слов: Клау – ключ[9]?

Все тело Эшли обвисло от разочарования.

– Слишком натянуто, – пробормотал он.

Дейвенпорт с тревогой сказал:

– Доктор Эрт, на Луне, насколько мне известно, нет объекта, названного Клау.

– Конечно, нет, – возбужденно ответил Эрт. – В том-то все и дело. В тот период истории, во второй половине 16 столетия, европейские ученые латинизировали свои имена. И Клау поступил так же. Вместо «у» он взял эквивалентную латинскую букву «v». Потом добавил –ius, что типично для латинских имен, и таким образом Кристоф Клау стал Кристофером Клавиусом. Я полагаю, всем вам известен гигантский кратер Клавдий.

– Но… – начал Дейвенпорт.

– Никаких «но». Позвольте также заметить, что по-латыни «clavis» означает «ключ». Теперь вы видите двойную, билингвистичную игру слов? Klau – clue, Clavius – clavis – «ключ». За всю жизнь Дженнингсу не удавалось создать двойной, двуязычный каламбур. Без Аппарата он и не смог бы. А теперь смог, и я думаю, не была ли его смерть в таких обстоятельствах торжеством? И он направил вас ко мне, потому что знал, что я помню его страсть к каламбурам и потому что сам их люблю.

Двое из Бюро смотрели на него широко раскрытыми глазами.

Эрт серьезно сказал:

– Я предлагаю вам обыскать затененный район Клавдия в том пункте, где Земля ближе всего к зениту.

Эшли встал.

– Где ваш видеофон?

– В соседней комнате.

Эшли бросился туда. Дейвенпорт задержался.

– Вы уверены, доктор Эрт?

– Абсолютно уверен. Но даже если я ошибаюсь, это не имеет значения.

– Что не имеет значения?

– Найдете вы его или нет. Если Аппарат найдут ультра, они, вероятно, не смогут им пользоваться.

– Почему вы так думаете?

– Вы спросили, был ли моим студентом Дженнингс, но не спрашивали о Штраусе, тоже геологе. Он был моим студентом через год после Дженнингса. Я хорошо его помню.

– Ну, и что?

– Неприятный человек. Очень холодный. Таковы все ультра, я думаю. Они не могут сочувствовать, иначе не говорили бы об убийстве миллионов. У них ледяные эмоции, они поглощены собой, не способны преодолеть расстояние между двумя людьми.