Разорванный круг - Владимир Федорович Попов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ракитина смотрела на Хлебникова и не могла понять: действительно ли он не чувствует себя виноватым перед Чалышевой или только старается убедить ее в полной своей непричастности к происшедшему?
Начать разговор, однако, Хлебников не спешил. Либо изучал вышедшую из повиновения подчиненную, либо выжидал, когда она обретет душевное равновесие. Его непрошибаемое спокойствие и впрямь подействовало на Ракитину размагничивающе.
— О покойниках не принято говорить плохо, но Чалышева очень виновата перед институтом, — наконец заговорил Хлебников тоном человека, который болезненно переживает случившееся и ищет сочувствия. — Она бросила тень на качество наших научных исследований и на престиж института вообще. Весь мир пользуется озоновой камерой, а у нее, видите ли, возникли сомнения…
Очень подмывало Ракитину одернуть Хлебникова, но она промолчала, решив выяснить, какую позицию займет, к чему будет склонять.
— Но поскольку возникли сомнения, мы обязаны установить истину, — доверительно продолжал Хлебников. — Я хотел бы, чтоб этим занялись вы, Елена Евгеньевна. Надо проверить состояние альфа-бета камеры, методику исследований, сравнить результаты с другими методами испытаний. Не мешало бы так же на всякий случай послать ИРИС-1 на точнейший анализ в химический институт.
«Ах, вот оно что! Укради, если сумеешь… — подсказало сознание Ракитиной. — Намек вполне объяснимый».
Да, было над чем подумать. Приняв это предложение, она узнала бы обо всех происках и ходах Хлебникова и могла бы помешать им. Не исключено, что он задумал изменить анализ ИРИСа — добавить к нему несколько нейтральных веществ, активной роли не играющих, и выдать «новый» препарат за детище института. Такое в практике случается довольно часто. Роль тайного соглядатая была ей унизительна, но выведать, что замыслил Хлебников, хотелось, и она смиренно сказала:
— Ну что ж, пусть будет так, Олег Фабианович. Но допустим, что ИРИС-1 окажется идеальным препаратом. Как быть мне в таком случае?
— Не стоит загадывать наперед, Елена Евгеньевна, — чуть ли не заискивающе обронил Хлебников. — Время покажет.
— А как мне вести себя с заводчанами?
Благодушное выражение как сдуло с лица Хлебникова, взгляд его стал настороженно-острым.
— Почему это вас беспокоит? — с легкой усмешкой проговорил он. — В их обязанности не входит изобретать. Если у них что не получается, им не в укор. А мы для того здесь сидим, и наша задача — найти антистаритель. Любыми способами и как можно скорее.
«Ах, вот для чего я понадобилась. Презрев законы чести, спасти честь мундира».
Резко поднявшись, Ракитина выпалила, всем своим видом выражая вызов:
— Для этой роли я не гожусь!
— Позвольте, позвольте, для какой роли? Вы, очевидно, неправильно меня поняли, — заюлил Хлебников, поняв, что попал впросак.
— К сожалению, я правильно вас поняла. — Ракитина поднялась. — И потому ни в отделе, ни вообще в нашем институте я больше работать не хочу!
Сказала — и спохватилась. Даже губу закусила до боли. Не опрометчивый ли шаг сделала? Словно — бултых в воду, очертя голову, ни с того ни с сего. Несерьезно, что и говорить.
Оторопело посмотрела на Хлебникова.
— Ну и скатертью дорожка! — влепил тот, сбрасывая с себя маску благопристойности. — С этой минуты можете считать себя свободной!
Ракитина покинула кабинет с тяжелым чувством. Шла на объяснение, подавшись импульсу, а оказалась за бортом. Ни один здравомыслящий человек подобного номера не выкинул бы. Так-то оно так. Но здравый смысл сплошь и рядом является причиной трусости и малодушия. Во всяком случае, ей себя ни в том, ни в другом обвинять не придется. И все же это довольно сложное ощущение — вдруг среди рабочего дня оказаться на улице без любимого дела, расставаться с которым не собиралась. На улице буквально и фигурально. Ну и отчубучила! А может быть, права мама, которая в трудных обстоятельствах утешалась житейской мудростью: «Что ни делается — все к лучшему»?
Придя к этому выводу, Ракитина повеселела.
Три дня она наслаждалась полной свободой. Навестила приятельницу, которую не видела несколько лет — в Москве дальние расстояния затрудняют общение, — побывала на отчетной выставке художников-маринистов и в который раз с неизменным удовольствием посмотрела во МХАТе «Вишневый сад».
Но безделье для человека, привыкшего к труду, хорошо в малых дозах. Уже на четвертый день, проснувшись, как всегда, чуть свет, Леля почувствовала, что устала отдыхать, что такого рода свобода, когда не знаешь, на каком ты свете, ей в тягость. Пора было подумать о работе. Но прежде чем принять какие-либо шаги, решила проведать сына.
В Переславле-Залесском она долго бродила по шумному от грачиных криков и визгов детворы палаточному городку, расположенному в живописном месте на берегу Плещеева озера, прежде чем с помощью детворы отыскала Валерку в читальном зале. Отключившись от пионерских игр и забав, он сосредоточенно штудировал какую-то статью в «Юном технике». Мальчуган ничуть не обрадовался визиту, и Леля поняла почему: за последние месяцы Валерка как-то сразу повзрослел, и всякое проявление материнской заботы было ему в тягость, тем более здесь, в лагере, где подросткам хочется казаться взрослыми и вполне самостоятельными.
Неохотно поводив мать по пустынным лагерным задворкам, чтобы не попадаться на глаза сверстников, Валерка все же решил сделать ей приятное и повел к павильону, где за стеклом стоял красочно расписанный ботик Петра I под названием «Фортуна». Детворы здесь не было, и у Валерки развязался язык.
— Пятнадцатилетним мальчишкой Петр I нашел, шаря в поисках чего-то необычного, ботик, — рассказывал он, явно желая блеснуть и взрослой манерой изложения, и своими познаниями. — Его отремонтировали, воздрузили мачту и парус, и Петр с несколькими отставными матросами, пожелавшими услужить любознательному дитяти из царской семьи, поплыли на нем по Яузе. Петр был в восторге и задумал построить целую потешную флотилию из девяти судов — корабль, галера и яхты, — но, поскольку Яуза не была достаточно проходима для таких громадин (в кавычках, как ты понимаешь), решено было соорудить верфь на Переславском озере. Когда Петр вырос и по-настоящему увлекся кораблестроением, флотилия тоже оказалась в специально построенных амбарах, чтобы (это было решение Петра) впоследствии предстать перед глазами потомков. И вот первый ботик, дедушка русского флота, извлечен на свет божий.
Леля с наигранной робостью подняла руку.
— Можно одно уточнение?
— Конечно.
— Так вот, ботик этот вовсе не «дедушка русского флота». Подлинного «дедушку» перед войной поставили в Центральном Военно-морском музее в Ленинграде, там он и стоит.
— А может, его вернули сюда?
— Вернуть не могли. Он не был тут. Его переместили из Петропавловской крепости. И вид у него другой. Перепроверь себя — правильно ли ты понял то, что
