Клич - Зорин Эдуард Павлович

— И тем не менее, — подчеркнул он, — ваши опасения преувеличены. Воинственные возгласы, о которых вы изволили говорить, не затрагивают большую политику и принадлежат высказываниям частных лиц. Наш Государственный канцлер уже заверял кабинет ее величества в отсутствии наших агрессивных намерений в отношении Афганистана и Индии.

Биконсфилд сказал, что он принимает во внимание заверения князя Горчакова, но ответственность, налагаемая на него как на премьера заставляет ко многому относиться с известной долей столь необходимого для серьезного государственного деятеля скептицизма.

— Скептицизм вообще присущ всякой политике, — заметил он.

Это дало Игнатьеву повод высказаться по балканской проблеме. Биконсфилд не ушел от опасной темы, решив, что пора и ему проявить инициативу.

— Мы за радикальное решение Восточного вопроса, — сказал он. — Россия обеспокоена обострением событий у своих границ, мы тоже не можем оставаться безучастными к судьбам народов, населяющих Балканский полуостров. Интересы королевства диктуют нам жесткие условия. Мир в проливах и на Средиземном море необходим нам для свободного развития торговли. До сих пор турецкое правительство неизменно выполняло в отношении нас все свои обязательства, — закончил он с любезной улыбкой на испещренном мелкими морщинками дряблом лице.

— Но вы же не можете отрицать того ненормального положения в отношении моей страны, которое сложилось на Черном море! — воскликнул Игнатьев. — И кроме того, речь идет о судьбе угнетенного народа, что не может не волновать любого цивилизованного человека.

— Совершенно верно, — подхватил Биконсфилд, — и мы, как вам известно, приняли участие в работе комиссии по расследованию турецких зверств. Но это вовсе не означает, что кабинет ее величества готов разорвать наши договоры с Высокой Портой. Мы всегда с уважением относились к традиционным связям, существующим между правительствами и народами. В полной мере это относится, разумеется, и к вашей стране. Добрые отношения, установившиеся между нами после Крымской войны, находят поддержку в моей партии и возглавляемом мною кабинете…

"Как бы не так", — подумал Игнатьев, а вслух сказал:

— Так докажите это на деле! Вы заверяете нас в миролюбии, а между тем турецкая армия перевооружается вашими винтовками, турецкие солдаты проходят выучку под наблюдением ваших офицеров…

— Это касается двусторонних соглашений, — живо ответил Биконсфилд. — Вы же не станете отрицать наличия ваших офицеров и даже генералов в армии князя Милана, не так ли? Кроме того, нам стало известно, что на территории России формируется так называемое болгарское ополчение и во главе его поставлен боевой русский генерал с большим военным опытом, приобретенным на Кавказе и в Туркестане… Да и большинство офицеров, призванных в ополчение, тоже прошло выучку в русской армии — все в том же Туркестане.

Биконсфилд, довольный собой, стряхнул пепел с кончика сигары. Разговор о взаимных претензиях явно уходил в нежелательную для Игнатьева сторону. Он глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду.

— Государственный канцлер надеется: если нас вынудят на крайние меры, правительство ее величества сохранит разумный нейтралитет…

Биконсфилд нахмурился.

— Вместе с тем, — продолжал Игнатьев, — пока еще не поздно, можно попытаться образумить Порту. Мы бы с вниманием рассмотрели ваши предложения по вопросу созыва конференции, скажем, в Константинополе… Согласитесь же, лорд, просто как человек согласитесь: разве ваше сердце не обливается горечью в виду бедствий несчастных народов Балканского полуострова?

Казалось, вопрос этот поколебал Биконсфилда. Он напряженно и долго молчал. Пепел с забытой сигары упал на ковер.

— Сущность человека, занимающегося политикой, и политика неотделимы, — сказал он наконец в задумчивости. — Было бы по меньшей мере странным, если бы я думал одно, а поступал совсем иначе. Вы не находите, граф?

Разговор снова уходил в область отвлеченных понятий. Игнатьев сделал еще одну отчаянную попытку:

— Согласен, потому и ставлю вопрос именно таким образом. Однако же вы не ответили на мое предложение.

— Вы имеете в виду созыв конференции? — вяло переспросил Биконсфилд.

— Да. И не откладывая на будущее, которое может скоро выйти из-под нашего контроля и получить нежелательное для всех развитие.

Сказано это было несколько витиевато, но достаточно ясно. Миролюбивые устремления России очевидны, но и они имеют предел.

В глазах Биконсфилда метнулась тревога: этот русский откровенен, даже чересчур откровенен. Видимо, он снабжен обширными полномочиями, и если это так…

Премьер встал. Тотчас же встал и Николай Павлович.

— Предложение вашего правительства, — сказал Биконсфилд и вопросительно взглянул на Игнатьева — тот кивнул, — думаю, вполне приемлемо.

Примерно то же самое и в тех же самых обтекаемых выражениях было ему обещано и в других европейских столицах.

Вопрос о нейтралитете так и оставался открытым. Было также совершенно ясно, что, если конференция и состоится, от нее не следует ждать желаемых результатов.

Перед лицом надвигающейся войны Россия оказалась в политической изоляции…

56

Константинопольская конференция, на которую, более чем кто-либо другой, возлагал надежды Александр Михайлович Горчаков, провалилась.

Турки совершили ловкий демарш (видимо, не без подсказки со стороны): в день, когда предполагалось подписать заключительные документы, в столице Турции была торжественно провозглашена конституция. Министр иностранных дел Турции Савфет-паша заявил, что требования европейских государств, изложенные в совместной декларации, автоматически теряют свою силу; все свободы для христианских подданных, о которых идет речь, отныне будут гарантированы в законном порядке.

Не возымел последствий и так называемый Лондонский протокол, последняя попытка облагоразумить турецкое правительство, в котором ему рекомендовалось немедленно провести обещанные реформы и разоружить войска.

А.И. Нелидов сообщал Государственному канцлеру из Константинополя:

"Я едва осмеливаюсь еще раз взять перо, чтобы описать исторический ход кризиса, к высшей точке которого мы подошли. События, следующие одно за другим и отмечающие его развитие, являются предметом телеграфных сообщений и с быстротой молнии "поражают Восток и Запад своим зловещим сиянием"…

С этого дня турки считают войну абсолютно неизбежной. Интересное сообщение г-на Ону, которое я имею честь приложить здесь, содержит характерный рассказ о впечатлениях, полученных им о состоянии Турции во вторник.

Военные приготовления идут с этих пор с лихорадочной активностью. 6 полевых батарей, прибывших недавно из Бельгии, отправлены в Румелию. Транспорт из 30 тыс. ружей и значительного количества боеприпасов, который должен был быть отправлен в Багдад, задержан и будет также двинут против нас. Порта начала переговоры с представителями железных дорог Румелии, чтобы подготовить там заранее необходимое продвижение, а затем разрушение железных дорог и подвижного состава в том случае, если наши войска захватят Болгарию. Кажется, именно со стороны Ямбола турки ожидают нашего перехода через Балканы, в этом направлении они и концентрируют свои силы.

Османлисы твердо решили защищаться. Они чувствуют, что борьба, в которую они вступают, является решающей. Но наряду с чувством не совсем абсолютной уверенности, с тех пор как момент испытаний стал близок, пробиваются уже изъявления удивления по поводу непонятного безрассудства, совершаемого из желания помериться силой с Россией.

Как бы то ни было, жребий брошен, и остается лишь констатировать здесь факт безумия, о котором говорит классическое изречение: "Юпитер поражает тех, кого он обрек на гибель"".

Горчаков безрадостно усмехнулся: "Даже дипломатические депеши все больше и больше стали напоминать военные сводки".