Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений - Бенно Тешке
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В то же самое время эти гибридные государственно-частные корпорации с трудом удерживались под государственным контролем. Соответственно, границу между каперством и открытым пиратством определить было весьма сложно, и сами правители не могли ее точно задать. В самом деле, каперство являлось неотъемлемой частью агрессивной геоторговли. В юридическом отношении, корсары были капитанами частных судов, которые имели выданные королем права на захват чужих кораблей, тогда как пираты атаковали все суда без разбора. Пираты были преступниками вне закона, а корсары – политическими врагами [Grewe. 1984. S. 354ff]. Франция, например,
…больше иных государств стала прибегать к каперству как оружию морских войн, выработав в итоге наиболее сильную в Европе его традицию. Многим французам оно представлялось идеальной формой войны на море. Оно было дешевым, поскольку большую часть расходов брали на себя дельцы, стремившиеся получить доходы за счет захваченных английских и голландских судов [Anderson. 1988. Р. 96–97].
Поскольку к началу периода раннего Нового времени Корона обладала монополией на права товарооборота, во всех территориальных монархиях мы встречаем долгосрочный альянс внутри правящего класса между Короной и «ее» привилегированными купцами-мануфактурщиками. Если монархи стремились получать доход с таможен и извлекали его при продаже грамот и патентов, способствуя расширению морской торговли, купцы стремились получить королевские монополии и военную охрану. Этот союз определял возможности заниматься торговлей [Brenner. 1993. Р. 48]. Такая структурная связка между экономическим и политическим, естественно, представляет собой противоположность нововременного капитализма, который в сфере морской торговли нашел выражение в переходе к принципам «открытых дверей», обеспечивающим свободный поток товаров на открытых рынках. В этом случае конкуренция регулировалась только ценовым механизмом, а не внутренними монополиями и войной. Капиталистическая торговля больше характеризуется тенденцией к понижению цен, а не к наращиванию вооружений. В результате Славной революции, опиравшейся на классовый альянс между аристократами-капиталистами и новыми купцами, парламент ограничил монопольные права старых торговых компаний, чтобы обеспечить более свободную и более значительную по объему мобилизацию капитала, направляемого в морские предприятия [Brenner. 1993. Р. 715]. Соответственно, Английская Левантская компания была распущена в 1823 г., Ост-Индская компания – к середине XIX в., а Компания Гудзонова залива – в 1859 г. Каперство было официально запрещено в 1856 году [Grewe. 1984. S. 368; см. также: Thomson. 1994]. Этот сдвиг, который на международном уровне осуществился только в XIX столетии, в действительности отметил фундаментальное изменение морских международных отношений. Он означал не что иное, как «размыкание» (de-bordering) морей. Если говорить в терминах классической политической экономии, это был сдвиг от Антуана Монкретьена, Джона Селдона и Томаса Мана к Адаму Смиту[172].
Итак, меркантилистская торговля была подчинена политической силе Короны и сохраняла зависимость от нее. Она не вела к развитию нововременной миросистемы, основанной на новом способе территориальной организации и международных отношений, а, по существу, занималась расширением донововременной логики абсолютистской территориальной организации на неевропейский мир. Как утверждает Розенберг, «международная экономика абсолютистских империй структурно несоизмерима с нововременной мировой экономикой» [Rosenberg. 1994. Р. 92][173]. Торговый капитализм в династических условиях был продолжением стратегии геополитического накопления богатств, присущей донововременным государствам, а не качественным изменением логики мирового порядка. «Логика торгового капитализма… в конечном счете на международном уровне нашла выражение в имперской организации мировой торговли периода раннего Нового времени» [Boyle. 1994. Р. 355]. Именно потому, что представители миросистемного анализа приравнивают торговлю на длинные расстояния к капитализму, который соответственно становится феноменом, обнаруженным практически во всех международных экономических системах, они вынуждены датировать начало нововременной миросистемы все более давними этапами прошлого, заканчивая в итоге бессмысленными спекуляциями о миросистеме, которой уже пять тысяч лет [Abu-Lughod. 1989; Frank, Gills. 1993].
4. Привел ли меркантилизм к развитию капитализма?
Меркантилизм раннего Нового времени не только не смог установить новую логику международных экономических отношений (хотя он и расширил их географический ареал), он даже не породил никаких непреднамеренных последствий, которые могли бы подтолкнуть эту систему в направлении нововременного капитализма и, соответственно, нововременных международных отношений.
Связывание изолированных центров производства не ведет с необходимостью к контролю над непосредственными производителями, хотя иногда последний и осуществляется посредством организации рабочего процесса как внутри страны, так и на заморских рынках[174]. Как правило, достаточно было обезопасить плацдарм для монополии в этих торговых портах, где возникли квазиэкстратерриториальные торговые сообщества, дабы утвердить и эксплуатировать благоприятные условия торговли, то есть поддерживать маржу прибыли между ценами рынка закупки товара и ценами рынка его продажи.
За несколькими исключениями, к числу которых относятся вест-индские сахарные плантации, обрабатываемые рабами-неграми, подобное инвестирование было необязательным дополнением к торговым инициативам, а не независимым предприятием, ценным самим по себе; главным интересом как деловых людей, так и экономистов-теоретиков были именно условия торговли, а не условия инвестирования в иностранные рынки. В этом ключевое различие между старой колониальной системой меркантилистского периода и колониальной системой нововременного империализма [Dobb. 1946. Р. 217].
Как правило, привилегированные компании, созданные на основании королевского указа, мало интересовались реорганизацией рабочего процесса, поскольку это по необходимости требовало рискованных и долгосрочных вложений капитала, контролировать которые было довольно сложно. В самом деле, стимулы рыночного обмена могли бы сориентировать производство на обмен. Однако в условиях несвободного труда эти стимулы обычно приводили просто к усиленному использованию внеэкономического принуждения как инструмента в руках тех, кто контролировал труд, будь они феодалами, рабовладельцами или же купцами-мануфактурщиками, использующими надомные системы труда. Укрепление и даже введение докапиталистических отношений собственности в логике торговли можно наиболее наглядно представить благодаря американским плантациям, обрабатываемым рабами, внедрению «второго крепостничества» в восточной Европе в XV в., а также иным данническим отношениям [Wolf. 1982. Р. 101–125][175]. Это принуждение периферии к зависимости и неразвитости посредством несправедливых условий торговли является, естественно, главным оплотом системы зависимости вообще и теории миросистемного анализа. Но это не была капиталистическая торговля.
Например, логика надомного труда основывалась на политическом исключении ремесленников из торговых гильдий, которые монополизировали сырье, необходимое для ремесленной торговли, и фиксировали цены. Поэтому ремесленники не только были вынуждены работать исключительно на эти гильдии, они были обязаны также продавать им готовые товары. Поэтому купцы находились в таком положении, в котором они могли понижать производственные цены на экспортные товары.
Купцы также напрямую использовали политическую силу для регулирования заработных плат, рабочих часов и условий труда; законы против профессиональных объединений были направлены на разрушение или запрещение создания ремесленнических или мастеровых братств,
