Хранительница тайн - Кейт Мортон

Слава богу, Долли всегда умела разрядить обстановку.

– Давай, Джимми, щелкни нас, – сказала она, беря Вивьен под руку и глядя на входящих детей. – Пусть будет память о сегодняшнем дне.

Вивьен начала отнекиваться, что не любит сниматься, но Долли настаивала, и Джимми счел своим долгом встать на ее сторону.

– Обещаю, что больно не будет, – со смехом сказал он, и Вивьен вяло согласилась.

Когда отзвучали последние аплодисменты, доктор Томалин сказал детям, что у Джимми для них небольшой сюрприз. Все вновь радостно завопили. Джимми помахал всем рукой и начал раздавать экземпляры фотографии. Он снял их, когда Вивьен болела: все дети в театральных костюмах стоят на фоне бутафорского корабля.

Для Вивьен тоже был напечатан экземпляр. Она в дальнем углу мансарды собирала костюмы в корзину. Пока доктор Томалин и Мира разговаривали с Долли, Джимми подошел к Вивьен и сказал:

– Ну вот и сыграли.

– Да.

– Ждем завтра газет с восторженными отзывами.

– Без сомнения, – рассмеялась она.

Он вручил ей фотографию.

– Это для вас.

Вивьен взяла снимок, улыбнулась детским лицам и нагнулась, чтобы поставить корзину. При этом воротник ее блузки разошелся, и Джимми заметил синяк, идущий от плеча до ключицы.

– Пустяки. – Она, поймав его взгляд, быстро поправила блузку. – Я упала по пути к бомбоубежищу. Налетела на почтовый ящик. Вот вам и краска, которую видно в темноте!

– Точно? Уж очень большой синяк.

– У меня синяки от малейшего ушиба.

На миг Джимми почудилось в ее глазах какое-то новое выражение, но Вивьен уже добавила с улыбкой:

– Не говоря уже о том, как я быстро хожу. Вечно налетаю на разные предметы, да и на людей тоже.

Джимми улыбнулся в ответ, вспомнив их первую встречу, но тут малыши утащили Вивьен в сторону, и он вновь задумался о частых болезнях, неспособности иметь детей и синяках, которые появляются от малейшего ушиба. Сердце у него тревожно сжалось.

28

Вивьен присела на кровать и взяла фотографию – подарок Джимми, ту, где дым, блестящие осколки стекла и люди на заднем плане. Она улыбнулась, глядя на снимок, потом прилегла, закрыла глаза и попыталась мысленно шагнуть через порог, в свою сумеречную страну. Завеса, мерцающие огоньки в глубине, а дальше за туннелем – дом, где ее дожидаются родные.

Вивьен напряглась, заставляя себя их увидеть. Ну, еще немножечко…

Ничего не получилось. Она открыла глаза. Последнее время, закрывая их, Вивьен видела только Джимми Меткафа. Прядь темных волос у него на лбу, то, как он кривит губы, когда собирается пошутить, или сводит брови, когда говорит об отце…

Она резко встала и подошла к окну, оставив фотографию на постели. С представления минула уже неделя, и Вивьен не находила себе места. Ей недоставало репетиций с детьми. И Джимми. У нее остались только бесконечные дни, поделенные между столовой и огромным пустым домом. Здесь было удручающе тихо. Дому нужны дети: чтобы они бегали по лестнице, съезжали по перилам, топали на чердаке. Даже Сара, горничная, ушла: после того, что произошло, Генри позволил ей взять расчет, хотя Вивьен была вовсе не против, чтобы та осталась. Она и не подозревала, насколько привыкла к звукам пылесоса, к поскрипыванию старых полов, к неосязаемому чувству, что кто-то еще дышит, движется, смотрит в одном с тобой участке пространства.

Внизу проехал мужчина на стареньком велосипеде с грязным садовым инструментом в корзине на руле. Вивьен опустила тюлевую занавеску на окно, заклеенное бумажными полосами крест-накрест, села в кресло и попыталась привести чувства в порядок. Уже несколько дней она мысленно писала письмо Кэти; в ее последний приезд они расстались несколько недовольные друг другом, и Вивьен хотелось поскорее уладить ссору. Не извиниться – она никогда не уступала, если была права, – но еще раз все объяснить.

Очень хотелось втолковать Кэти, что их с Джимми связывает добрая, крепкая, а главное – совершенно целомудренная дружба. Она не собирается уходить от мужа или еще как-то ставить под удар свое здоровье, какие бы жуткие сценарии Кэти ни напридумывала. Хотелось рассказать про старого Меткафа, как радостно его смешить, как ей легко с Джимми, когда они болтают или смотрят его фотографии. Как он всегда видит в людях только хорошее, и рядом с ним кажется, будто мир не бывает жестоким. Она хотела убедить Кэти, что ее привязанность к Джимми – чисто дружеская.

Даже если это неправда.

Вивьен точно знала, когда поняла, что любит Джимми. Они завтракали, и Генри рассказывал что-то про министерство. Она кивала, но думала о другом: как Джимми рассмешил кого-то из новеньких в больнице. По счастью, Генри как раз излагал какой-то эпизод, который считал забавным, потому что он улыбнулся, встал, поцеловал ее и произнес довольно: «Ну вот, я не сомневался, что тебя это тоже повеселит».

Еще Вивьен понимала, что чувство это одностороннее, что Джимми ее не любит, а если бы даже и любил, у них нет будущего. Не может она обречь его на такое. Сама Вивьен давно смирилась со своей участью, она больше не лезла на стену, не горевала и вполне готова была прожить свой малый остаток жизни, как сейчас. И уж совершенно точно она не нуждалась в чужом страстном шепоте и физических проявлениях любви, чтобы вновь почувствовать себя человеком.

Напротив. Еще ребенком на людном вокзале, по пути к пароходу, который должен был отвезти ее в далекую чужую страну, она поняла: управлять можно лишь той частью жизни, которая у тебя в голове. Когда Генри был дома и насвистывал в ванной, поправляя перед зеркалом усы и любуясь своим профилем, Вивьен довольно было сознавать: то, что у нее внутри, принадлежит ей одной.

И все равно приход Долли в больницу был для нее как ведро холодной воды на голову. Раз или два она заговаривала с Джимми о его невесте, но тот сразу замыкался, и Вивьен перестала задавать вопросы. Она привыкла думать о нем так, будто у него нет жизни за пределами больницы и нет близких, кроме отца. Видеть их с Долли – как нежно Джимми держит ее за руку, как постоянно следит за ней взглядом, значило окончательно и бесповоротно признать горькую истину: пусть Вивьен любит Джимми, сам Джимми любит Долли. Более того, Вивьен понимала теперь, за что он ее любит. Долли хорошенькая и веселая, в ней есть тот огонек, который так нравится людям. Джимми как-то назвал ее искрометной; да, такая она и есть. Немудрено, что он в нее влюбился. Долли – словно наполненный ветром парус, для которого Джимми может стать надежной и прочной мачтой. Именно такая девушка и должна была его привлечь.

Все это Вивьен и собиралась рассказать Кэти: что у Джимми есть невеста, очаровательная девушка, а значит, не будет ничего дурного, если и дальше…

Рядом на столике затренькал телефон, и Вивьен глянула на него удивленно. Днем в дом номер двадцать пять по Кемпден-гроув не звонили; коллеги Генри знали, что он на работе, а у Вивьен друзей было мало, и никто из них позвонить не мог. Она неуверенно взяла трубку.

Незнакомый мужской голос представился скороговоркой, так что Вивьен ничего не успела разобрать.

– Алло? – повторила она. – Как, вы сказали, вас зовут?

– Доктор Лайонел Руфус.

Имя было незнакомое, и Вивьен решила, что, возможно, он помогает доктору Томалину.

– Чем могу помочь вам, доктор Руфус?

Вивьен иногда пугалась, насколько ее голос здесь, в другой жизни, похож на мамин: тот голос, которым мама читала им сказки – ясный, безупречный и совершенно чужой, будто и не настоящий.

– Миссис Вивьен Дженкинс?

– Да.

– Миссис Дженкинс, я хотел бы поговорить с вами об очень деликатном деле. Оно касается молодой женщины с которой вы, насколько я понимаю, раз или два встречались. Она жила через дорогу от вас и была компаньонкой леди Гвендолен.

– Вы о Дороти Смитэм?

– Да. То, что я собираюсь вам сказать – из разряда сведений, которые я обычно не разглашаю по причинам, связанным с конфиденциальностью. Однако в данном случае я полагаю, что в ваших интересах меня выслушать. Возможно, миссис Дженкинс, вам лучше сесть.

Вивьен уже сидела, поэтому просто сказала «да», и доктор поведал историю, в которую невозможно было поверить.

Она слушала внимательно, а когда доктор Руфус наконец закончил разговор, надолго замерла с трубкой в руке, перебирая его слова и пытаясь связать из отдельных нитей хоть что-нибудь осмысленное. Доктор говорил о Долли («хорошая девушка, только большая выдумщица»), о ее молодом человека («Джимми, кажется – сам я его никогда не видел»), о том, что они хотят пожениться, а на это нужны деньги. А потом он изложил план, который эти двое измыслили, чтобы поправить свои дела, а на вопрос Вивьен, почему жертвой выбрали именно ее, объяснил: Долли очень тяжело переживала «предательство» той, кого боготворила.

Вивьен была настолько оглушена, что почти ничего не чувствовала – и к лучшему, иначе боль от вскрывшегося обмана была бы нестерпимой. Она убеждала себя, что доктор ошибся, что это жестокий розыгрыш, даже ошибка, потом вспомнила горький ответ Джимми на вопрос, почему они с Долли не поженятся прямо сейчас. Как он сказал тогда, что романтические идеи – роскошь для богатых. И тут ей стало ясно, что все услышанное – правда.