Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подъехав к добротно сложенной из диких камней на известковой причудливой клади, в расшив, хозяйственной постройке с сорванной крышей, подобревший возница, нечаянно обремененный мирными отцовскими заботами и тревогами о младодобытчиках, дал волюшку мужицким губам: натянул вожжи и сказал, обращаясь к своим пассажирам:
– Тппррру-уу!.. Ну вот, гостюшки дорогие, мы и приехали во временный наш «Дом крестьянина»!
На конюшне было немногим теплее, чем на улице, но ребятам, уже успевшим хватить лиха в землянках сожженной деревни, показалось, что они попали в рай. А когда солдат зажег фонарь, и совсем стало хорошо.
– Вот бы нам здесь жить, – мечтательно произнес Ионка.
Солдат тем временем вышел. Было слышно, как он распрягал лошадь: ударила о мерзлую землю оглобля, потом вторая. Введя лошадь в конюшню, он велел ребятам никуда не ходить:
– Еще нарветесь на глаза кому-нибудь из начальства. – И сам куда-то вышел.
Вернулся он, наверное, через полчаса, крикнув с улицы, чтобы ему отворили дверь. На одной руке у него висел огромный караульный тулуп, в другой он держал круглый котелок, полный – с бугром – гречневой каши, от которой клубился вкусный парок. Водружая его на кипу сена, он весело сказал:
– А ну, сынки, подсаживайтесь, да и – за дело!
– Неужто это все нам?! – усомнился Ионка.
– Ешьте на здоровье, только вот беда – одна ложка.
– Дядя, управимся и одной! – сглатывая слюнки, заверил Максимка.
– Ну, я так и подумал, что около каши-то вы не пропадете, даже и с одной ложкой.
Максимка старался зачерпнуть каши побольше. Потом, прежде чем передать пустую ложку, он тщательно облизывал ее. Солдат, наблюдая со стороны, посмеялся:
– Хороший мужик из тебя получится, уж больно старательно ты ешь. А вот завистничать не следует, тут каши вам хватит на всех.
Пока ребята дружно управлялись с кашей, гостеприимный хозяин принес еще и горячего чаю. Пили опять из одной кружки, но зато с сухарями, и каждый с кусочком сахара, припахивающего махоркой.
Потом солдат дал каждому гостю по мешку из-под овса.
– Перед сном сходите-ка на двор, а заодно выколотите из мешков пыль. Спать будете на них.
Придя с улицы, добытчики увидели, что кипы сена, на которой только что ужинали, уже нет. Солдат стоял в углу на коленях, ровно раскладывая в углу сено. И они тут же улеглись, плотно прижавшись друг к дружке. Накрывая их тулупом, мальчиший радетель не удержался от накатившейся мысли:
– Под этим тулупом и моя тройня уместилась бы.
– Дядя, а я сразу подумал, что вы чей-то папка, – доверительно сказал Ионка. И тут же удивленно протянул: – А я вижу звезду в потолке!
– Теперь люди в дружбе со звездами – вздохнул солдат. – И такая-то крыша над головой не у каждого имеется.
– Дядя, – опять послышался голос из-под тулупа.
– Ну хватит, спите! Ишь, отогрелись, так раскукарекались – ни свет, ни заря…
Первым с присвистом сладко засопел Максимка: сытная солдатская каша и тепло тулупа ему сразу пошли впрок. Уснул и Сенька, время от времени надолго находясь в простуженном кашле.
Ионка же лежал с широко раскрытыми глазами. Мерное хрумканье лошадей и звякание колец недоуздков уводило его и довоенное время, когда он, школяр, шефствовал над жеребенком-сиротой по кличке Дива.
«Теперь ей дивья! Наверное, на ней красуется какой-то главный командир кавалерии, – возгордился про себя мальчишка и тут же поскорбел: – Только жалко, что не осталось у меня никакой памяти о ней».
Во время осеннего сожжения Новин немецкими крестами-«мессерами» все сгинуло в огне: и позлащенная «Почетная грамота» – от райзо, и шапка-буденновка с шишаком на маковке и большой красной суконной звездой на лбу – подарок от райвоенкомата в честь Дивы…
И его вдруг обарило тревогой: «Завтра вот доберемся до передовой, найдем убитую лошадь, а это окажется моя белогривая, игреневая «жар-птица» Дива…»
Мальчишке было страшно не только увидеть такую картину, но и подумать об этом, так же, как и вспоминать о своей деревне деревянной, отлетевшей в одночастье с огненными «галками» – в выстуженное небо… И его разворошенные мысли как-то сами по себе перенеслись к отцу. Своему любимому «Коню Горбоносому».
Казалось, давно ли было мирное время, когда новинский Мастак Гаврила Веснин навостренным топором творил свое последнее на земле, образцово-показательное Дело, ибо по другому он ничего не умел делать, – только на «ять», а он, бабки Грушин внук, ходил в школу. Теперь, ни дел деревянных новинских плотников, ни школы и в помине нет в выжженной начисто деревне.
«Папка, где ты сейчас, почему нет писем?» – едва не спросил он звезду, неотступно дежурившую над ним в дырявом потолке монастырской конюшни. Звезда молчала, холодно поблескивая. И вдруг словно бы ожила, она задрожала и стала мокрой, как непрошенная слеза в уголке глаза. У мальчишки тоже защемило в груди, запершило в горле, и он потихоньку убрался под тулуп с головой.
Но и там укрыться от себя ему было не дано. Вскоре темнота разверзлась, озарив все кругом солнечным светом, и перед глазами запорхала большая бабочка с нежно-белыми крылами с глянцевито-черной бахромчатой каймой по краю. И ему вдруг, с чего бы это, захотелось непременно поймать и подарить ее егозистой девчонке, с которой они сидели за одной партой.
Бабочка же, помахивая своими диковинными крылами, все дальше и дальше уводила его за собой, пока он не выбежал на знакомый с младенчества ромашковый Васин бугор с тремя вековыми березами по-над речным кряжем… И тут он снова увидел свою «невесту» Таньку-Рыжулю, нареченную с ним со дня их рождения скорее по причине того, что их отцы были дружки-приятел). Она рвала ромашки и плела венок. И когда он был готов, надела его себе на огнистую голову и сама стала похожа на ромашку с золотым сердечком, на которое и села диковинная бабочка живым бантиком.
«Жених» хотел было крикнуть что-то своей «невесте», но его опередил какой-то знакомый голос:
– Сынки, вставайте… Попейте чаю, да поживей собирайтесь в путь-дорожку. Ложбину до деревни Шевелево вам надо прошагать, поспешая, по потемкам. С рассветом над дорогой будут кружить немецкие «рамы» – разведчики, и тогда всякое движение прекратится до вечера.
За утренним чаем Ионка сидел на кипе сна – притихший и подавленный. Он все еще никак не мог прийти в себя после солнечного сновидения, и даже дал себе заветный зарок: «Свою долю сахара от регулировщицы дорожного КеПеПе я подарю Тарьке-Рыжуле. И обязательно расскажу ей, как я увидел ее во снах – с ромашковым венком на голове…»
И он, еще не размаявшись ото сна, вдруг загундосил…
– Дядя, когда мы вчера ходили
