Жанна дАрк - Марк Твен

Флави, наблюдавший с городской стены, приказал запереть ворота и поднял мост. Жанна была отрезана от города.

Быстро редела окружавшая ее личная стража. Оба наши рыцаря пали, раненые; та же судьба постигла обоих ее братьев; за ними – Ноэль Ренгесон: все они были ранены, когда защищали Жанну от направленных на нее ударов. Остались, наконец, только Карлик и Паладин; но они не хотели сдаваться: непоколебимо стояли они, как две стальные башни, забрызганные кровью; и где опускался топор одного и меч другого, там становилось одним врагом меньше. И так сражаясь и до конца храня преданность долгу, нашли они почетную смерть… добрые, незатейливые души! Да покоятся они с миром! Они были мне очень дороги.

Враг возликовал, кинулся вперед, и Жанну, все еще упорствовавшую, все еще оборонявшуюся мечом, схватили за край плаща и стащили с лошади. Она была увезена в качестве пленницы в лагерь герцога Бургундского, и туда же поспешило победоносное войско, оглашая воздух криками радости.

Страшная новость быстро разнеслась кругом; она передавалась из уст в уста, и куда доходила она, там народ был поражен, будто столбняком; и люди бормотали, словно говоря с собой или – сквозь сон: «Взяли Орлеанскую Деву!.. Жанна д'Арк в плену!.. Мы потеряли Спасительницу Франции!» – и продолжали повторять эти слова, словно они не могли понять, как это случилось, как Господь допустил до этого!

Знаете ли вы, на что похож город, где стены домов от карнизов до мостовой завешаны шелестящей черной тканью? Если да, то вы знаете, каков был с виду Тур и некоторые другие города. Но может ли кто рассказать вам, как велика была печаль в сердцах французских крестьян? Нет, этого вам никто не расскажет; и сами они, бедные бессловесные создания, не сумели бы вам рассказать. Но в их сердцах, несомненно, царила печаль. Душа целого народа была окутана трауром!

24 мая. Теперь мы опустим завесу над самой беспримерной, трогательной и удивительной военной драмой, какая была когда-либо исполнена на мировых подмостках. Жанна д'Арк больше не выступит в поход.

Книга третья Суд и мученичество

Глава I

Я не в состоянии долго останавливаться на позорных подробностях лета и зимы, последовавших за взятием в плен. Некоторое время я был сравнительно спокоен, ожидая со дня на день, что за Жанну назначат выкуп и что король – нет, не король, но Франция – поспешит заплатить за ее свободу. По военным законам она не могла быть лишена права выкупа. Она не была бунтовщицей; она была правомерно избранным воином; королевский указ сделал ее главнокомандующим войсками Франции, и ее нельзя было обвинить ни в одном нарушении законов войны. Поэтому ее нельзя было держать в плену под каким бы то ни было предлогом, раз за нее предложен выкуп.

Но день проходил за днем, а выкупа не объявляли! Может показаться неправдоподобным, а между тем это – правда. Не внимал ли король шепоту предателя – Тремуйля? Нам известно лишь, что король хранил молчание и ничего не предпринимал и не предлагал ради спасения этой бедной девушки, которой он был столь многим обязан.

А у врагов, на беду, царило оживление. Известие о взятии в плен на другой же день долетело до Парижа, и ликующие англичане и бургундцы денно и нощно оглушали жителей радостным звоном колоколов и благодарственным громом пушек. И на следующий день наместник генерал-инквизитора послал к герцогу Бургундскому гонца с требованием передачи пленницы в руки духовенства, дабы предать ее суду как язычницу.

Англичане сознавали благоприятность момента, и, в действительности, всем руководила английская власть, а вовсе не духовенство. Церковью воспользовались как прикрытием, как уловкой. И причина тому была уважительная: церковь не только могла лишить Жанну жизни, но искоренить влияние и животворящую силу ее имени, между тем как английская светская власть была способна умертвить только ее тело; это не уменьшило бы, не уничтожило бы влияния ее имени; это лишь способствовало бы его возвеличению и бессмертию. Жанна д'Арк являлась во всей Франции единственной силой, которую англичане не презирали, но считали ее угрожающей. Если только можно будет заставить церковь лишить ее жизни, объявить ее богоотступницей, еретичкой, ведьмой, посланницей сатаны, а не Неба, то владычество Англии будет сразу водворено.

Герцог Бургундский выслушал, – но не торопился. Он не сомневался, что вскоре выступит французский король – или французский народ – и заплатит за нее более высокую цену, чем англичане. Он бдительно сторожил Жанну, заключенную в укрепленный замок, и ждал, неделя за неделей. Он был принц французской крови, и в глубине души стыдился продать пленницу англичанам. Но сколько он ни ждал, со стороны французов не было предложений.

Однажды Жанна хитро обманула тюремщика и не только ускользнула из тюрьмы, но заперла его самого. Однако бегство ее было замечено часовым: ее поймали и привели назад.

Тогда ее послали в другой, более надежный замок – Боревуар. Произошло это в начале августа; она пробыла в заточении уже два месяца с лишним. Здесь ее заперли в верхней камере башни, имевшей шестьдесят футов высоты. Тут она протомилась тоже немало: около трех с половиной месяцев. И в течение этих пяти тоскливых месяцев плена она знала, что англичане, под покровом церкви, торгуются из-за нее, как торгуются при покупке раба или лошади, – и что Франция молчит, молчит король, молчат ее друзья. Да, это было позорно.

И, однако, услышав наконец, что Компьен осажден врагом и, вероятно, будет взят и что неприятель грозит беспощадным истреблением всем его жителям, даже семилетним детям, – она тотчас загорелась желанием поспешить к нам на помощь. Она разорвала свои простыни на полосы, связала их и ночью спустилась из окна по этому непрочному канату. Он оборвался; она упала и жестоко расшиблась, и три дня пролежала без памяти, не принимая ни пищи, ни питья.

Но вот к нам подоспело подкрепление с графом Ванд омским во главе. Компьен был спасен, осада снята. Для герцога Бургундского это было большим несчастьем. Он теперь нуждался в деньгах – и было как раз подходящее время для возобновления торга. Англичане тотчас снарядили французского епископа – навеки заклеймившего себя Пьера Кошона из Бовэ. Ему, в случае успеха, обещали незанятое тогда епископство руанское. Он предъявил требование, чтобы его назначили председателем церковного суда над Жанной, – на том основании, что поле сражения, где она была взята в плен, находилось в пределах его епархии.

По военным обычаям того времени за принца королевской крови назначался выкуп в 10 000 ливров золотом, то есть 61 125 франков – вполне определенная сумма, как видите. Раз выкуп предлагался, его надо было принять; отказаться не имели права.

Кошон явился от англичан с предложением выкупа именно в этом размере – за бедную крестьянскую девушку предложили, как за принца королевского дома. Вот неоспоримое доказательство, что англичане считали ее влияние крайне опасным. Выкуп был принят. За эти-то деньги была продана Жанна д'Арк, спасительница Франции; продана своим врагам; продана врагам своего отечества; врагам, которые бичевали, колотили, терзали, разрывали Францию в течение столетия и превратили это глумление в воскресную забаву; врагам, которые давным-давно забыли, каково лицо француза, – так привыкли они видеть только его спину; врагам, которых она отхлестала, которых она укротила, которых она научила уважать французскую отвагу, воскресшую в ее народе могуществом ее вдохновения; врагам, которые жаждали ее крови, считая ее жизнь единственной преградой между английским триумфом и унижением французов. Продана французским принцем французскому попу, между тем как французский король и французский народ стояли, неблагодарные, в стороне и ничего не говорили.

А она… что говорила она? Ничего. Ни единого упрека не произнесли ее уста. Для этого она была слишком велика – ведь она была Жанна д'Арк. А этим все сказано.

Как воин она была безупречна. По этой статье ее ни в чем нельзя было обвинить. Надо было придумать какую-либо уловку – и, как мы знаем, они придумали. Ее должна судить церковь за преступления против религии. Если нельзя ни в чем уличить, то необходимо обвинение построить на вымысле. Пусть же предатель Кошон займется этим один.

Местом суда избрали Руан. Там было средоточие английского могущества; там население пережило уже столько поколений британского ига, что потеряло связь с народом: сохранился еще только французский язык. Город охранялся сильным гарнизоном. Жанну отправили туда в декабре 1430 года и бросили в тюрьму. В тюрьме заковали в цепи эту свободолюбивую душу.

А Франция по-прежнему была неподвижна. Как объяснить это? Мне кажется, ответ можно дать только один. Вы помните, что всякий раз, когда Жанны не было во главе войска, французы медлили и оставались в нерешительности; что всякий раз, когда она предводительствовала, они сметали все на своем пути, пока могли видеть ее белые доспехи или ее знамя; что всякий раз, когда она падала, раненая, или когда разносился слух, что она убита (как это было под Компьеном), они в панике бросались врассыпную и обращались в трусливое бегство. Это дает мне повод думать, что они, в сущности, остались такими же, какими были; что, в действительности, они все еще не избавились от чар той боязливости, которая была порождена многолетием неудач, и того недостатка доверия друг к другу и к своим начальникам, который явился вследствие горького знакомства с вероломством во всех его видах, – ибо их короли предательски поступали с их великими вассалами и полководцами, а эти, в свою очередь, платили предательством и главе государства и друг другу. Войско поняло, что оно может всецело довериться Жанне – и только ей. Пропала она – пропало все. Она была тем солнцем, которое способно растопить замерзшие потоки и заставить их кипеть. Их лишили солнца – и они снова замерзли; войско и вся Франция превратились в то, что было прежде: в мертвые тела, и ни во что больше; в мертвые тела, которым чужды мысль, надежда, гордость и движение.