Скинхед - Наталья Нечаева

«Может, ну его, этот код?» — лениво подумал Николай Николаевич и тут же, тяжело вздохнув, набрал номер коллеги из «Медпункта»: любое дело следует доводить до конца, даже предельно ясное, хотя копаться в базе Е-18 представлялось занятием муторным и долгим. Один вход с натурализацией нескольких паролей занимал минут десять.

— Ну, порадовали мои тебя или огорчили? — с ходу поинтересовался приятель.

— Скорее, подтолкнули, — туманно ответил полковник. — Я чего звоню? Этот твой гений от генетики дал мне какой-то код, а что и почему не объяснил.

— Ну, гении, они такие, — хохотнул собеседник. — Мы же тут почти три года создавали новый банк — генетический. По типу Англии. Только они свою базу ДНК на рецидивистов составили, а мы начали с кадрового состава родного ведомства.

— Зачем? — не понял Стыров.

— Приказ, — коротко ответил коллега.

— Но мне-то этот код зачем?

— Коля, под кодом, как ты понимаешь, зашифровано определенное лицо. Наш гений, когда тебе тест проводил, сверил полученные данные с имеющимся банком.

— Зачем? — тупо переспросил Стыров.

— А черт его знает! Ученые, они народ странный! Может, интуиция сработала, может, из спортивного интереса.

— И что?

— То. Оказалось, что в нашей базе наличествует объект с тем же набором игрек-хромосом. Понятно?

— Ну… Примерно.

— Чего примерно, Коля? Не тупи! Кто-то из наших состоит в прямом родстве с исследуемыми образцами. Понял?

— Теперь понял, — согласился Стыров. — А кто?

— Потому тебе и дали код. У нас же в Е-18 доступа нет. Мы имеем дело не с фамилиями, а с цифрами. Так что, если интересно, дальше действуй сам.

— Конечно, интересно! — заволновался полковник. — Спасибо!

Вот! Не зря у него было чувство какой-то незавершенности. Не зря он никому не сказал о своем открытии! Значит, есть что-то еще, и, может быть, не менее важное!

Как там говорил этот генетик, игрек-хромосомы не меняются со временем? Если у Корнилова нашелся сын, то этот, неизвестный, скрытый под четырнадцатизначным кодом, может быть кем? Отцом! Вот оно, недостающее звено!

А что? Значит, корниловская мамаша согрешила не с каким-нибудь слесарем-пекарем, а с офицером. Наверное, в то время молодым и красивым. Корнилову — сорок один, мамашке, наверное, лет под семьдесят, то есть ее соблазнителю, корниловскому отцу, тоже примерно столько же. Если не больше… Но в таком возрасте в их ведомстве могут быть лишь самые высокие чины, старая гвардия, так сказать. Скорее всего, кто-то из генералитета… Вот кому-то подарочек, так подарочек — родной внучок! Конечно, многих из них Стыров знает лично, но не всех, не всех. А, чего гадать? И полковник включил компьютер.

И тут же ожегся об очередную мысль: разве только внучок? А сын? На старости лет узнать, что без твоего участия твой сын вырос, сам родил сына, дослужился до высокого государственного поста. Пожалуй, любой из генералов мог бы гордиться таким сыном, как Алексей Владимирович Корнилов.

Он бы, Стыров, гордился? Не зная подноготную — вполне! А и зная… Уж, наверное, оправдал бы поступок сына, бросившего неверную жену. Но, узнав о нечаянном внуке, тут же бы кинулся вытаскивать пацана из беды, понимая и свою личную вину в произошедшем. Хотя в чем вина? Кто знает, как корниловская мамашка умудрилась забеременеть? Вполне возможно, что и обманом. А мужик — что ему? Сперму с конца стряхнул, да и дальше — своей дорогой!

Проверка паролей, личных кодов доступа, контрольные вопросы…

Полковник уже и чай выхлебал, и суджук дососал, а придирчивая машина все сверяла его данные со своими.

Наконец, натурализация закончилась. «База Е-18, — доложил компьютер. — Введите искомый код».

Сверяясь с бумажкой, Стыров набрал четырнадцать цифр, кликнул на ввод.

На экране снова замельтешили суетливые символы.

— Николай Николаевич, Трефилов на проводе, — возникла секретарь, — говорит — срочно.

— А у него когда-нибудь бывает, как у людей? — пробурчал Стыров. — Всегда в одном месте пожар. Давайте.

— Товарищ полковник, — странно тихим, почти незнакомым голосом произнес капитан, — у меня плохие новости.

— А у тебя хороших и не бывает.

Стырову вдруг стало зябко. И очень неуютно, будто неприятности, о которых намеревался поведать подчиненный, касались лично его.

— Аманбек, — вслух предположил. — Что с ним?

— Какой Аманбек? — протосковал в трубку капитан. — Баязитов…

— Что — Баязитов?

— Умер Баязитов…

— Когда? — еще не в силах оценить услышанное, быстро спросил Стыров.

— Только что. У него крови слишком много взяли. Сердце остановилось. А рядом никого не было. Охранник заметил, да поздно…

— Черт! — откинулся в кресле полковник.

Плюха, да еще какая! Смерть убийцы перечеркивала все, что с таким трудом было добыто и выстроено за последнее время! И показательный процесс над скинами, и начало нового этапа деятельности его отдела, и всю красивейшую, изысканнейшую комбинацию со сменой прокурора города…

— Мудак твой Баязитов! — зло бросил Стыров, отключая телефон. — Какую игру испортил!

В углу стола спокойно светился экран компьютера, видимо выдавшего искомый результат. Так ведь и это теперь никому не надо! Наоборот! Получается, что они угробили чьего-то генеральского внука… Чьего?

Полковник нащупал сброшенные в гневе очки, нацепил, успокоил злую дрожь в глазах.

«Результат поиска: номер… объект — Стыров Николай Николаевич. Год рождения — 1951. Место рождения — г. Туапсе. Родители…»

Валентина все никак не могла проснуться. Она легла поздно, почти под утро, все думала, как помочь Ванечке. А потом уснула и сразу оказалась на том самом каменистом плато в горах. И громадная черная гусеница, выросшая до размеров Вселенной, надвигалась на нее неотвратимо и жутко, разевая свой страшный рот, совершенно определенно намереваясь проглотить и ее, и маленькую беспомощную Катюшку. Валентина спрятала дочь за спиной, там, куда гусеница не могла дотянуться. Но смрадный кровавый рот чудовища был больше самой Валентины, больше немых гор вокруг и даже больше высокого голубого неба.

Откуда-то появился Ванечка, сильный, здоровый, смелый.

— Эй! — позвал он гусеницу. — Иди сюда! Зачем тебе женщины и дети?

— Нет, Ванечка, нет! — крикнула Валентина. — Пусть лучше меня!

— Не бойся, — улыбнулся сын, — я знаю, как лучше!

Он саданул чудище по спине большой корявой дубиной. Гусеница медленно развернулась и полезла на Ваню. Вот ее кровавый рот завис над его головой, вот она гнусно изогнулась, чтоб было удобнее заглотить красивого сильного парня, который смеялся ей прямо в глаза…

Все, поняла Валентина, еще одно движение — и все.

Она заплакала, и вместе с ней горько и мрачно заплакало небо. Утробно затряслись горы, в дальнем ущелье отчаянно и тонко, словно скорбя, завыли какие-то невидимые животные.

— Нет, Ванечка, нет! — снова закричала Валентина, и в этот момент откуда-то сбоку, совсем рядом, послышался грозный собачий лай.

— Это Бимка! Ура! — завопила из-за спины Катюшка. — Бимочка, скорее сюда!

Огромный, как горы вокруг, вислоухий пятнистый пес вылетел откуда-то из-за гор и мощными длинными прыжками, чуть зависая в полете, стал приближаться к жуткой поляне.

— Бимка! — обрадовалась Валентина, торопя верного защитника. — Быстрей! — И проснулась.

Пес, видимо примчавшийся по ее зову, стоял подле кровати, тоскливо и зовуще поскуливая.

— Все хорошо, Бимочка, — потрепала плюшевые уши женщина. — Все хорошо. Это просто сон. Сейчас мы с тобой пойдем гулять. Видишь, заспалась я…

Но собака, словно и не расслышав волшебного слова «гулять», боднула длинным носом хозяйкин бок, запрыгнула на стоящий у окна стул и приглашающе и жалобно тявкнула.

— Что, Бимочка? — не поняла Валентина. — Птичку увидал?

Пес, не отрываясь, смотрел в окно. Там, на темно-синем предрассветном холсте в белой рамке окна, далеко-далеко, перламутровой дымкой таял чей-то легкий след. Длинная россыпь крошечных серебряных звездочек. То ли отсверк далекого городского прожектора, то ли шлейф от стремительного самолета.

Единственный Бимкин глаз, влажный, внимательный и очень печальный, следил за тем, как светящийся пунктир удаляется все дальше, влево и вверх, сливаясь с непогасшими еще звездами, нарождающимися облаками и невидимым, но уже вполне угадываемым рассветом.

Мгновение, и искрящийся след истаял в вышине, сделав утреннее заоконное пространство привычно мрачным и безрадостным.

Собака беспомощно оглянулась на Валентину, тонко, совсем по-щенячьи, тявкнула, словно не веря и извещая одновременно, и взвыла. Горестно, горько, безысходно, будто прощаясь.

— Бимка, — заволновалась Валентина, вскакивая с кровати, — перестань!