Приключения Вернера Хольта - Дитер Нолль

Опомнились они на территории угольной шахты. Позади бушевал огонь. Вокруг бивуаком расположились люди, они сидели молча, словно мертвые, слышен был только детский плач. Фрау Цише, поникнув, сидела на земле и не двигалась. Хольт снял с нее каску. Маленькая девочка у его ног не подавала признаков жизни. Он надвинул каску на голову, чтобы высвободить руки, и отнес ребенка на раскинутый неподалеку перевязочный пункт.

— Родители?

Хольт сказал:

— Не знаю…

Врач склонился над девочкой, потом поднялся и, уронив стетоскоп, бросил через плечо:

— Exit! — А потом, повернувшись к Хольту: — Напрасно вы трудились!

Хольт не сдвинулся с места. Он смотрел на малютку. На ней были красные башмачки.

Какая-то девушка разливала кофе по надбитым фаянсовым чашкам. Толпа оттеснила Хольта. Но он все же добыл одну чашку и отнес ее фрау Цише. «На, выпей!» Она послушно выпила. «Хочешь еще?» Она отрицательно покачала головой. Хольт отнес чашку и попросил налить еще.

— Что с тобой? — спросила девушка. — Ты не ранен?

Хольт покачал головой. Он вернулся к фрау Цише.

— Пошли!

Они смешались с колонной, двигавшейся на запад. Подошли к узкому каналу, через который вел деревянный мост. Дальше! Огромная фабричная территория. Товарная станция, часть погорельцев осталась здесь, люди присели на узлы и чемоданы и приготовились ждать. Хольт и фрау Цише направились дальше на запад. Было уже три часа ночи.

Последние километры он чуть ли не тащил ее на себе. Потом отнес на руках в ее квартиру. Но тут силы оставили его. Он уложил ее на кровать, снял с нее обгоревшее пальто и укутал одеялом. Она не раскрывала глаз. Зубы у нее стучали. Он пошел в ванную. Она слабым голосом крикнула: «Не уходи!» Он посмотрел на себя в зеркало. Все лицо в крови, лоб и подбородок ободраны. Руки жгло как огнем, когда он опустил их в воду, лицо и шея тоже горели. Волосы опалены, мундир изъеден искрами, манжеты у брюк обуглились.

Он вернулся в спальню и, почувствовав внезапную слабость, присел к ней на кровать.

— Ты сейчас же уедешь?

— Да, — проронила она беззвучно, не открывая глаз.

— А ты знаешь, куда ехать?

— Да, у меня в Мюнхене родные.

Он помолчал.

— Не уходи, — попросила она. — Мне страшно!

Он поднялся.

— Мне пора на батарею.

Она снова зарыдала.

— Пожалуйста, не уходи!

Он сказал:

— Всего тебе хорошего!

Она крякнула ему вслед:

— Вернер!

Он выбежал вон и захлопнул за собой входную дверь.

Готтескнехт стоял на ступенях перед канцелярией. Хольт доложился. Вахмистр оглядел его с непокрытой опаленной головы до башмаков.

— Вы не под бомбежкой ли побывали?

— Так точно!

— В Ваттеншейде?

— Так точно!

Готтескнехт промолчал.

— Ну и как? Скисли небось?

Хольт отрицательно мотнул головой. Готтескнехт набил трубку и закурил.

— Спросите у санитара мази от ожогов и лейкопластырь. Хотите, я отправлю вас на медпункт? Нет так нет! Обменяйте обмундирование. Потеряли пилотку? Напишете заявленьице, я поставлю свою закорючку, Ваксмут приложит его к прочим бумажкам. Все равно в один прекрасный день эта лавочка сгорит со всем барахлом.

— Слушаюсь, господин вахмистр!

Готтескнехт долго смотрел на Хольта.

— Что, еле ноги унесли?

— Так точно!

— Один?

— Я тащил на себе маленькую девочку. И женщину. Это из-за нее мне так досталось. А когда я наконец выволок девочку… она была… она уже не жила.

— Хольт, — сказал Готтескнехт, спустившись по ступеням, он даже взял Хольта за локоть и повел его в сторону огневой. — Выше голову, Вернер, мой мальчик! — Он говорил очень тихо, — Стиснуть зубы! Продержаться! Не скисать! Ведь это ваш единственный шанс! Хоть немногие из вас должны же остаться! Война кончится, может быть, совсем скоро. Вы должны ее пережить!

Они остановились.

— Поймите меня правильно! — продолжал он убежденно. Я по профессии учитель, таких ребят, как вы, я готовлю к выпускным экзаменам и хочу делать это и впредь. Что же мне преподавать перед пустыми классами? Постарайтесь продержаться! Когда с войной будет покончено, тогда-то и начнется тяжелая борьба. Что ваша девочка, Хольт! Убитым счету нет! Слишком много людей уже погибло! После войны на нас свалится прорва работы! Пять лет заваривали эту кашу, а расхлебывать ее придется целое столетие. — Он заставил Хольта взглянуть ему прямо в глаза. — Тот, кто сегодня добровольно зачисляется в противотанковые части и штурмовые взводы или взрывается вместе с торпедой, уходит от настоящей, подлинно тяжелой борьбы, которая начнется потом! Тот, кто всеми средствами постарается себя сохранить, — не из трусости, Хольт, а потому что умеет смотреть вперед, — тот сохранит себя для… Германии!

Германия… — думал Хольт. Впервые слышал он это слово не под фанфары ликования, не под возгласы «хайль!», а словно освобожденное от мишуры и сусальной позолоты, пронизанное глубокой тревогой.

— Германия, — продолжал Готтескнехт, — это уже не исполин, повелевающий Европой, а жалкое, обескровленное нечто. Она станет еще более жалкой и нищей, она будет невыразимо страдать, но нельзя допустить, чтобы она истекла кровью. Умереть за вчерашнюю гигантскую раззолоченную Германию — по-моему, трусость, Хольт! Но жить ради нищей, смертельно раненной Германии завтрашнего дня — это подлинный героизм, тут требуется настоящее мужество. Я знаю: вы ищете, Хольт… смысла жизни, цели, пути… Мне этот путь неведом. Я бессилен вам помочь. Все мы поражены слепотой, и нам предстоит пройти этот путь до конца, познать все муки ада. — Он замолчал. А потом добавил: — Видно, это было неизбежно. Чтобы мы стали наконец самими собой.

Хольт один зашагал к бараку. Обожженные руки больше не болели. Он смотрел вперед, поверх барака, туда, где над горизонтом стлалась мглистая пелена. Взгляд его, пронизывая пелену, устремился в безбрежную даль. Он ничего не понял, ничего не постиг. Он только вслушивался, не играет ли горнист подъем… Но было еще, должно быть, слишком рано.

Хольт забылся сном, близким к обмороку. Друзья не трогали его и только после обеда растолкали с большим трудом.

Едва лишь Хольт увидел знакомые стены, как почувствовал себя в безопасности. Он услышал басистый голос Вольцова:

«Слезай, соня! Я принес тебе пожрать!» Увидел, что Гомулка сочувственно на него смотрит.

Бомбоубежище, известковая пыль, огненный смерч — да было ли это па самом деле? Пережитое им чувство безмерного страха словно подернулось туманом, казалось призрачным, нереальным, далеким… А может быть, все это померещилось ему в страшном сне?

Он поднялся, чувствуя разбитость во всем теле, не было места, которое бы не болело. И все же он одним прыжком соскочил с койки и потянулся.

За столом сидел и курил санитар с кожаным чемоданчиком на коленях.

— Вот как мы теперь живем! — сказал он с ухмылкой. — Вас я даже посещаю на дому, визит — пять марок! Ну, давайте лечиться! — На тыльной стороне обеих рук у Хольта вздулись пузыри, — Этого мы трогать не будем, как бы не вызвать воспаление. — Санитар наложил Хольту марлевые повязки. — А теперь… порцию протонзила для успокоения нервов!

Хольт наконец скинул с себя обгоревшую сбрую.

— У тебя все тело в кровоподтеках! — сказал Гомулка.

— Понять не могу, как народ все это выносит, — откликнулся Хольт. И опять разгорелся спор.

— Ну, пошла волынка! — спохватился Хольт. Бранцнер недовольно наморщил лоб и укоризненно посмотрел на Хольта.

— Вот как, ты этого не можешь понять! Хочешь, я тебе объясню?

— Ох, дайте и мне послушать! — сказал Гомулка. — Я просто сгораю от любопытства!

Бранцнер недоверчиво покосился на него, однако же приступил:

— Немецкая нация исполнена неколебимой веры в своего фюрера и в конечную победу. Она с радостью несет выпавшее ей бремя. Кто сеет ветер, пожнет бурю! Фюрер сказал это совершенно ясно еще в прошлом году, в своей речи от девятого ноября. Пострадавшие от бомбежки — это наш авангард мстителей!

Хольту представился лагерь бездомных перед угольной шахтой. Хорош авангард! Феттер огромной штопальной иглой пришивал пуговицы к своему комбинезону.

— Сам-то ты когда-нибудь попадал в такую переделку? — спросил Гомулка.

— Нет, не приходилось.

— Ну так придержи язык!

— Но ведь фюрер… — запротестовал Бранцнер.

— Заткнешься ты наконец! — закричал на него Гомулка.

— Фюрер тоже этого не видел! Он не побывал ни в одном разбомбленном городе.

Бранцнер проглотил слюну, торчащий кадык судорожно задвигался на его тощей шее.

— Это… это… Нет, хватит с меня! — крикнул он. — Сегодня вы меня не проведете! Я наконец на вас заявлю! Сейчас же пойду к шефу!

— Гильберт, да угомони ты их наконец! — взмолился Хольт. Вольцов, достававший из шкафчика свои руководства по военному делу, спросил без всякого интереса: