В тине адвокатуры - Николай Гейнце

— Посмотрим, — с улыбкой ответила она.

— О, увидите! Я создам для вас маленький рай…

— Телеграфируйте мне сюда, когда этот рай будет готов, и я надеюсь, что это случится скоро: здесь я, признаться, порядком соскучилась; а теперь я вас более не задерживаю…

Александра Яковлевна встала. Он простился с ней и с опущенной головой вышел из будуара.

Через два дня, приняв от Митрофана Сакердоновича отчеты по имению и денежные суммы, и передав из них тысячу рублей Александре Яковлевне, Николай Леопольдович выехал из Шестова в качестве покорного устроителя судьбы Александры Яковлевна Гариновой.

X

Репортер

Всеведующий и вездесущий московский репортер, главный сотрудник и фельетонист некой московской газетки, выписываемой, как уверяла злые языки, исключительно русскими просвирнями, — Николай Ильич Петухов только что вернулся домой после трудового дня. Бережно сняв свою единственную пару, он облачился в сильно засаленный, когда-то серый, а теперь ставший неопределенного цвета драповый халат, протертый насквозь в том месте, которое красноречиво показывало, что почтенный «литератор» усердно высиживает свои произведения, затем вышел из своего маленького кабинета в приемную, служившую и столовой, где семейство ожидало его за чайным столом.

Это семейство состояло из жена Николая Ильича — Матрены Семеновны, худенькой, болезненной женщины со страдальческим выражением лица, сестры ее, Марьи Семеновны — старой девы, заведывавшей незатейливым хозяйством Петухова сына и дочери. Сыну его, Вадиму, шел семнадцатый год; он покончил с гимназическою премудростью на третьем классе, и никакие дисциплинарные меры не пробудили в нем дальнейшего стремления к наукам. Лавры отца не давали ему спать, и он слонялся по Москве в погоне за происшествиями, составляя о них заметки и отдавая их через отца в редакцию.

Николай Ильич, — зная по собственному опыту, что для «литератора», как он именовал себя, не только не нужна наука, но даже и грамота, — хотя и неохотно, скрепя сердцем, так как мечтал видеть сына «в студентах», к которым он с юности своей питал горячие симпатии, согласился пустить юношу по «литературной части».

— Кровь, батюшка! Ничего не поделаешь!.. — объяснял он знакомым неудачную карьеру сына. Весь в меня… Против крови, как против рода, нечего прати…

Николай Ильич был искренно убежден, что «литераторство» у него в крови.

Двенадцатилетняя дочка Петухова, Марфушка, была прехорошенькая девочка и успешно училась в гимназии: «литературная» кровь, видимо, в ней не говорила.

Жил Николай Ильич в одном из переулков, прилегающих к Пречистенке, занимая в двухэтажном деревянном доме небольшую квартирку в пять комнат, как эти каморочки с дощатыми перегородками, иногда не доходящими даже до потолка, громко называл домохозяин.

В семье Петухов был неразговорчив и даже появлялся только по вечерам, обедал в трактирах, содержатели которых считали за честь покормить его обедом, не заикаясь о плате, зная за собою грешки по кухне и по другим отраслям деятельности.

Молча взял Николай Ильич из рук своей свояченицы стакан чая, налил себе на блюдечко и, держа его пятью пальцами «по-купечески», аппетитно стал прихлебывать, изредка отправляя к рот мелко наколотые кусочки сахара, стоявшего перед ним в глиняной вазочке.

— Тебя там Никита на кухне часа с два дожидается! — тихим грудным голосом нарушила молчание Матрена Семеновна.

— Никита?.. Зови его сюда, да водочки нам с закусочкой, какой есть… — ответил Петухов.

Никита был один из многочисленных приятелей Николая Ильича, крестьянин Т-ской губернии, завзятый рыболов. Надо заметить, что Петухов уже десятки лет со страстью предавался уженью рыбы и ему были известны не только все рыболовы-крестьяне подмосковных деревень, но круг его знакомств с ними расширялся вплоть до Поволжья, и он по временам, летом, пропадал из Москвы по неделям, корреспондируя из посещаемых им городов и деревень, и предаваясь своей страсти к удочке. Обильная рыбой река, на которой стоит губернский город Т., конечно, не ускользнула от его внимания, как не ускользнуло и славящееся своими карасями озеро, на берегу которого раскинулся ближайший в Т. мужской монастырь.

Никита, полной кличкой Никита Лаврентьев, по прозвищу Ерш, был крестьянин деревни, расположенной на другом берегу этого озера. Прозвище Ерша он получил вследствие всегда всколоченной фигуры, страсти к рыбной ловле и вспыльчивого характера.

Услыхав приказание мужа, Матрена Семеновна тотчас встала и вышла из комнаты. За нею разбрелись по углам и остальные домочадцы, окончившие чаепитие.

Петухов поближе пересел к самовару.

— Николаю Ильичу! Чай да сахар!.. — раздалось приветствие; в дверях, с поклоном, показалась неуклюжая фигура Никиты.

— Другу! Садись, чайком побалуешься!

Никита уселся.

— Признаться, касательно чая — былое дело. Да и ничего, пополоскаюсь — чай на чай не палка на палку… Как можешь? Все ли с добром?.. — сказал Никита, принимая из руки Николая Ильича стакан чая.

— Благодарствуй… Каким тебя ветром в Белокаменную занесло и давно ли?

— Вечером приехал, а завтра восвояси; нашему рыболовному генералу снасти привозил: летом разов пять наезжал, у меня хоронил, ну, а теперь, вестимо, октябрь на дворе, — отписал привезти.

В это время Марья Семеновна внесла на подносе графин с водкой и две рюмки, холодную вареную говядину, нарезанную мелкими кусочками, на одной тарелке, черный хлеб на другой, и все это поставила на стол перед собеседниками.

— Ну, как ловля нынешним летом? — спросил Николай Ильич, наполнив рюмки и чокаясь с Никитой.

Оба выпили.

— Нечего Бога гневить, ловили изрядно!.. — отвечал Никита, дожевывая закуску.

— Не привелось мне побывать в наших местах.

— Ой ли, разве не был? — подозрительно посмотрев на него, спросил Никита.

— Нет!.. А что?

— Погрешил я, значит, летом на тебя…

— Аль двойник привиделся?..

— Двойник, не двойник, а только было это, как бы те не соврать, в апреле; иду это я утречком от обедни, — глядь из рощи, что у озера, барин выходит, твой благоприятель…

— Кто такой?

— Да вот прошлым летом ты с ним приезжал… еще у него удочку карась утащил…

— Николай Леопольдович?

— Он и есть! Николай, а по отчеству язык сломаешь.

Петухов при этом неожиданном известии навострил уши.

— Ну и что же? Говорил ты с ним?

— Какой! Я ему закричал «барин»!.. А он, куда тебя, оглянулся и ну улепетывать.

— Не ошибся?

— Не слепой! Я и погрешил на тебя: И Николай, думаю, Ильич здесь поблизости, да может чем изобиделся, и от моих ворот поворот.

— Нет, чем изобидиться, я тобой доволен, — заметил тот, снова наполняя рюмки. — Я не был.

— Теперь верю; говорю — погрешил.

— Да когда же это было?

— Говорю, в апреле! Тут вскорости еще, да почитай в тот же день, в городе, в гостинице, племянница тетку отравила. Княжна какая-то, сказывали.

— Шестова?

— Кажись так! Она, баяли, в монастыре за обедней в тот день была.

— А!!! — только мог сказать пораженный этой новостью Николай Ильич.

Беседа затем пошла своим чередом; слышались только рыболовные термины, шли рассказы об удачном и неудачном уженьи.

Графинчик был окончен, и Николай Ильич, оставив своего гостя ночевать на кухне, удалился в свой кабинет.

Несмотря на усталость от проведенного в беготне по городу дня и на выпитую в изрядном количестве водку, Петухов не мог заснуть. Сообщение Никиты Лаврентьева о встрече им Гиршфельда у монастырской рощи близ Т. после обедни, в день обнаружения преступления княжны Маргариты Шестовой, положительно жгло ему мозг. Он репортерским чутьем догадывался, что в этом обстоятельстве есть нечто очень важное.

Сбросив халат и юркнув под ватное, сшитое из ситцевых лоскуток одеяло, он потушил свечку и начал соображать. Он внимательно следил за газетными известиями о деле княжны Маргариты, так как знал отношение к ней своего благоприятеля — Николая Леопольдовича, для которого обделывал разные делишки среди купечества, и чуял его косвенное участие в этом деле, но ухватиться за малейшее доказательство не мог.

— Чисто сделано! — не раз со злобным восторгом повторял он, внимательно читая корреспонденции из Т. — Иголочки не подточить!

Вдруг, теперь, совершенно случайно, являлось доказательство, в день по его совершения у обедни в монастырской церкви, — припомнил Николай Ильич.

Он знал это из печатного обвинительного акта.

Но из того же обвинительного акта, а именно из приведенного в нем показания Гиршфельда, он помнил что последний, по его собственным словам, был задержан делами в Москве, и прибыл в Т. только с вечерним поездом, когда уже княжна со-зналсь и была арестована.