Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева

– Не верится, – со вздохом призналась Александра Юрьевна.

За два года таких лагерей человек может и даже имеет право озлобиться, опуститься, сломаться, сойти с ума, умереть, наконец, – но не измениться же тем не менее вот так, природно, что ли, не уйти же в непробиваемую тьму отчуждения, и не от нее, хрен бы и с этим, а от самого себя – прежнего, питерского, настоящего.

Александра Юрьевна глядела на него неотрывно. Щеки его ввалились, глубокие морщины полукружьями расходились от углов рта, виски запали, и кожа на них истончилась, губы отдавали синевой, но не в этом было дело; самое страшное заключалось в улыбке: губы растягивались механически, глаза же оставались пустыми.

– Ну что? Страшен стал? – ухмыльнулся Рылевский.

– Да нет, – тихо отвечала Сашка, продолжая его рассматривать. Впрочем, ничего другого ей не оставалось – голова ее была вывернута влево и вверх.

Желая подчеркнуть внутреннюю трагедию героев, автор злоупотреблял статичностью сцены.

Скосив глаза, Александра Юрьевна углядела будильник; четверть отведенного им для любовных утех часа уже прошла.

Игорь Львович зевнул и ослабил хватку.

– Вздремнем, Санька? – спросил он.

– Может, выпьем сначала? – робко предложила она, дивясь своему вероломству.

– Давайте, – простодушно согласился Рылевский.

Александра Юрьевна быстро разлила по стаканам мутную розоватую чачу, чокнулась с оттяжкой и сказала:

– Со свободкой вас, Игорь Львович.

Все еще не подозревая подвоха, Игорь Львович выпил за свободку до дна.

– Игорь, а зачем мы вообще сюда заехали? – спросила она.

– Хороший вопрос, – с трудом выговорил Рылевский, – своевременный такой… хорошая женщина… хороший вопрос… а? что? – вскинулся он, зацепив локтем тарелку с какой-то чеченской дрянью, – что случилось?

– Все хорошо, спи, спи, – заворковала Александра Юрьевна, – тебе отдохнуть надо перед поездом, ты ляг, давай помогу…

Она подтянула его к дивану вместе со стулом, примерилась и сильно толкнула в плечо. Игорь Львович выругался и повалился на диван, прикрытый аляповатым ковром; во всяком случае, верхняя его часть попала по назначению.

Жалея хозяйское добро, Александра Юрьевна стянула с него грязные башмаки и одну за другой перевалила на диван его ноги.

Игорь Львович повозился немного и затих, обнявши диванный валик.

Предательский замысел удался; теперь, когда ей больше ничего не угрожало, она почувствовала себя особенно скверно.

Мерзостна была эта комната с послепиршественным столом и плотным сивушным запахом; от бездействия и тишины ее начала мучить совесть.

«Не доставаться же было этому животному», – спорила с нею Александра Юрьевна.

«А тогда и ехать не надо было, – издевалась совесть. – А ехать – так доставаться, так-то».

«Не надо было, – смиренно соглашалась Александра Юрьевна. – Только он сам попросил, чтобы – я».

«А зачем такого скота послушалась, – поддела совесть. – Он ведь животное, говоришь. А коли послушалась, так животным не обзывай, нехорошо».

«Так ведь дело святое – зэк», – отбивалась Александра Юрьевна.

«И теперь – зэк?» – взвизгнула совесть.

«Теперь – нет», – согласилась Сашка.

«От раздвоения личности полечиться вам следует», – припечатала совесть.

Предмет их спора спал беспокойно, вскрикивал, стонал, временами скулил по-собачьи, исполняя сердце Александры Юрьевны жалостью и раскаяньем.

«По-научному это паранойя называется», – уточнила совесть.

Рылевский перевернулся на спину, разбросал руки и громко захрапел.

Александра Юрьевна опустилась перед ним на колени, осторожно положила его свесившуюся руку на ложе и снова стала глядеть на него, надеясь, что искомый образ проявится хотя бы во сне.

Рылевский поморщился и, не просыпаясь, несколько раз провел рукой по лицу, снимая, как паутину, тревоживший его взгляд.

В дверь постучали, знакомый голос спросил негромко:

– Аткроешь, Саша, а то я ключ не найду.

– Сейчас, – сказала Александра Юрьевна, быстро подходя к двери, – а как?

– Нашел уже, – ответил чечен, открывая дверь.

Игорь Львович всхрапнул и отвернулся к стене.

– Давно атдыхает? – спросил Магомет.

– Почти сразу уснул, – ровно проговорила Александра Юрьевна.

– Давно нэ пил, панимаешь, – сказал чечен, стыдясь слабости брата, – патаму заснул.

Вечер

1

Двухлетний Коля Рылевский проснулся, когда за окном уже начало смеркаться, и долго лежал, прислушиваясь к голосам за стеною в надежде, что к ним, наконец, приехали за мышью.

Голоса звучали таинственно и страшновато; он вылез из кровати, слегка приоткрыл дверь и крикнул:

– За мышью, мам?

Большой чернобородый человек подхватил его на руки и спросил:

– За чем? Что ты хочешь?

– Вы за мышкой? – пропищал Колька.

– Тебе мышка приснилась? – ласково спросил Влад.

– За живой? – еще надеясь, допытывался Колька. – За живой приехали, мам?

– Нет, – сказала Ирина Васильевна, – нет, не бойся.

– Не приехали, – завопил Колька, выдираясь от Влада, – не приехали, не приехали!..

Он уткнулся в колени Ирины Васильевны и разрыдался от горя.

– Подожди, подожди, – стал успокаивать его Дверкин, – ты по порядку расскажи, а то непонятно.

Колька поднял зареванную мордочку и сквозь слезы взглянул Дверкину прямо в душу.

– Не знаешь? – спросил он с отчаяньем и укоризной и заревел еще сильней.

– Ну, хочешь, я тебе принесу, живую, – робко предложил Александр Иванович, – беленькую принесу, хочешь?

– Она – сама, – прорыдал Колька, отталкивая руку Дверкина.

– Хороши, хороши, – сказал дед Иван, отворяя кухонную дверь, – дите плачет, мать вино с мужиками пьет.

Мужиков, надо сказать, за последний час поприбавилось: один за другим прибыли еще и Дверкин с Косовским, им сегодня тоже пришлось посидеть на Литейном.

– Погодка, – заворчал дед, протирая очки, – как в тюрьме сиротка. А каторжного-то твоего отпустили, что ль?

– Звонил, – громко, чтобы перекричать Колькин рев, отвечала Ирина Васильевна. – Скоро приедет.

– Скорей бы, – злобно сказал Иван Павлович, с особенной неприязнью взглянув почему-то на Влада, – один хотя бы был в доме каторжный.

– Садитесь, – вежливо предложил Дверкин, протягивая деду свой стакан, – за освобождение зятя выпейте, Иван Павлович.

– Не зять он мне, – заворчал дед, принюхиваясь к напитку, – змей он, а не зять. – Вино пахло кислятиной, и крепости в нем не было никакой. – Сами этот квас пейте, а я лучше ребенка к себе заберу.

– Правда, дед, забери, – сказала Ирина Васильевна, – денька на два, а? К деду поедешь, Колька?

Колька перестал плакать и спросил тихо:

– Дед, а за мышкой приедут?

– Приедут, – успокоил его дед, думая о своем, – не плачь, еще и как приедут…

– А когда? – спросил Колька.

– Ну, – пробурчал дед, – это дело такое. За кем, говоришь, приедут?

– За мышкой, – всхлипнул Колька.

– Да, за мышкой, – сказал дед, снимая с веревки мокрое белье, – постирать ко времени не может, мачеха, – за мышкой, понимаешь, дело такое, как соберутся, так и приедут, а мы с тобой пока оденемся да на трамвай пойдем, а они пусть себе как хотят, каторжные…

– Иван Павлович – свинопас, – задумчиво произнес Старицкий, когда дедушка с внуком вышли. – Свинопас, слуга Одиссея.

– Это ты к тому, что Игорь сейчас явится и станет в вас