Дом на берегу - Дафна дю Морье

— Мистер Коллинз сам об этом подумал, еще раньше нас, — вмешался Микки. — Он сказал, что в наше время никто толком не знает, чем занимаются все эти ученые и что профессор, возможно, подыскивал место для секретной лаборатории.

Услышанный разговор мгновенно придал мне уверенности. Я подумал, что Магнусу это пришлось бы по вкусу и что он охотно и сам бы включился в игру, поощряя любые преувеличения. Громко кашлянув, я шагнул на кухню и в ту же минуту, в дверях, услышал, как Вита сказала: «Тсс…»

Мальчики подняли головы: на их ребячьих лицах читалось смущение, какое испытывают дети всякий раз, когда оказываются в одной компании со взрослым, переживающим сильное горе.

— Привет! — сказал я. — Хорошо провели день?

— Неплохо, — промямлил Тедди, заливаясь краской. — Мы ездили на рыбалку.

— Поймали что-нибудь?

— Да, несколько мерланов. Мама сейчас их жарит.

— Что ж, с удовольствием отведаю, если вы со мной поделитесь. За весь день я съел один жалкий бутерброд и выпил чашку кофе в Фауи.

Конечно же, они ожидали увидеть меня с поникшей головой и вздрагивающими плечами, поэтому сразу преобразились, когда я схватил мухобойку и стал охотиться за огромной осой на окне. «Есть!» — радостно закричали они в один голос, когда я расплющил ее о стекло.

Чуть позже, когда, мы все уже ели, я им сказал:

— На следующей неделе я, скорее всего, буду немножко больше занят из-за следствия по делу Магнуса и разных других дел, но я позабочусь о том, чтобы вы отправились с Томом кататься по морю — под парусом или на моторе, как вам больше захочется.

— Здорово! Спасибо! — воскликнул Тедди.

Микки же, смекнув, что табу с разговоров о Магнусе снято, спросил, с набитым рыбой ртом:

— А сегодня в теленовостях скажут о профессоре?

— Вряд ли, — ответил я. — Ведь он не поп-звезда и даже не политик.

— Да, жаль… — сказал он. — Все равно надо будет включить телевизор, а вдруг…

Но в теленовостях о Магнусе не упомянули, к большому разочарованию обоих братьев да и, думаю, Виты тоже; зато я вздохнул с облегчением. Разумеется, я понимал, что это только отсрочка; стоит этой новости просочиться в прессу, и шумихи вокруг имени Магнуса будет предостаточно.

Мои опасения подтвердились уже на следующее утро: телефон задребезжал еще до завтрака, хотя было воскресенье, и мы с Витой весь день только и делали, что отвечали на звонки. Кончилось тем, что мы его просто отключили, а сами расположились во внутреннем дворике: там уж репортерам до нас не добраться, даже если они станут звонить в дверь.

В понедельник утром Вита поехала с мальчиками в Пар за покупками, оставив меня разбирать почту. Там было всего несколько писем, и ни одно из них не имело отношения к трагедии. Но когда я дошел до последнего, то с замиранием сердца обнаружил, что оно было отправлено из Эксетера, а адрес написан карандашом и, что самое главное, рукой Магнуса. Я распечатал конверт.

«Дорогой Дик!

Я пишу тебе это письмо в поезде, и поэтому, может быть, оно будет не совсем разборчиво. Если увижу почтовый ящик на вокзале в Эксетере, я его опущу. Наверное, нет особого смысла писать тебе сейчас — ведь письмо придет только в субботу утром, когда у нас с тобой позади будет чудесный (надеюсь) вечер, за которым еще последуют другие, не менее прекрасные. Так что это скорее мера предосторожности, на тот случай, если загнусь прямо в вагоне от избытка чувств. Результаты моих последних опытов позволяют предположить, что мы стоим на пороге величайшего открытия, касающегося головного мозга. Говоря кратко и простым языком, химический состав и строение клеток головного мозга, отвечающих за память, позволяют воспроизводить, воссоздавать, сказал бы я за неимением лучшего термина, все то, что происходило с нами с самого раннего детства. Структура этих клеток обуславливается нашей наследственностью, всем тем объемом сведений, что переходит к нам от родителей, дедов, прадедов и еще более далеких предков, вплоть до первобытных времен. То обстоятельство, что я гений, а ты оболтус, зависит исключительно от информации, которая поступает к нам посредством этих клеток и затем распределяется среди разных других клеток по всему нашему телу. Меня прежде всего интересовала особая группа клеток — я назову их „копилка памяти“, — в которых хранятся не только наши собственные воспоминания, но и некие отличительные качества, присущие прежней, унаследованной нами модели мозга. Эти качества, если извлечь их из подсознания, позволяют нам видеть, слышать, осознавать то, что происходило в отдаленном прошлом, — вовсе не потому, что тот или иной предок был свидетелем той или иной сцены, а потому, что с помощью определенных средств — в данном случае препарата — прежняя унаследованная модель мозга выходит на первый план и становится доминирующей. Какое значение это может иметь для историков, меня не касается, но с точки зрения биологии возможность проникновения в родительский мозг, до сего дня остававшийся для нас, если можно так выразиться, тайной за семью печатями, представляет огромный интерес и открывает колоссальные перспективы.

Что же касается самого препарата — да, он опасен, и слишком большая доза может вызвать летальный исход; и попади он в руки недобросовестных людей, это только добавит смятения в наш и без того неспокойный мир. Поэтому, друг мой милый, если со мной что-нибудь случится, уничтожь все, что осталось в чулане Синей Бороды. Мои ассистенты, которым, кстати, ничего не известно о сути моего открытия, поскольку я работаю над этой проблемой в одиночку, получили такие же инструкции в Лондоне, и я уверен, что они их выполнят. Если почему-либо я никогда больше тебя не увижу, забудь об этом деле. Но если мы встретимся сегодня вечером, как условились, и совершим вместе прогулку — а возможно, и путешествие (очень на это надеюсь) — я рассчитываю, что мне представится возможность увидеть прекрасную Изольду. Согласно документу, что лежит у меня в чемодане, она, как ты и говорил, потеряла возлюбленного и поэтому нуждается в утешении. Возможно, мы узнаем заодно, способен ли Роджер Килмерт осушить ее слезы. Нет времени написать тебе больше — подъезжаем к Эксетеру. До встречи — в этом ли мире, в том ли другом, или в потустороннем.

Если бы мы не отправились кататься на катере в пятницу, я бы вовремя нашел записку, сообщавшую о том, что он поменял поезд… Если бы с вокзала в Сент-Остелле я поехал прямо в Граттен, а не вернулся бы домой… Слишком много этих «если бы»… Даже это письмо, прибывшее как послание с того света, я должен был получить в субботу утром, а не сегодня, в понедельник. Но и это ничего бы не изменило — в нем ни слова не говорилось об истинных намерениях Магнуса. Да и сам он, когда опускал письмо в ящик, скорее всего, не принял еще окончательного решения. Письмо, по его же собственным словам, было написано как обычная мера предосторожности, так, на всякий случай. Я перечитал его снова — раз, другой, — затем поднес к нему зажигалку и стал смотреть, как оно у меня на глазах превращается в пепел.