Семь лет за колючей проволокой - Виктор Николаевич Доценко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Истомин уже готов был дать отмашку к началу «работы», как в дверь вновь заглянул дежурный офицер.
В его лице была видна явная тревога.
— Вас срочно вызывают… — растерянно проговорил он.
— Кто? — недовольно нахмурился следователь.
Тот подошёл ближе и что-то прошептал ему на ухо.
— Подождите, ребята, — сказал он «Весёлым мальчикам» и вышел из кабинета.
Вернулся минут через пятнадцать.
— К моему большому сожалению, твоя «учёба», Доценко, откладывается на неопределённый срок… Дежурный! — позвал он; когда тот заглянул, приказал: — Передай задержанного прибывшему офицеру.
Я не знал, кто забрал меня у следователя, но, помнится, был несказанно обрадован такому повороту.
Часа через три я уже был в Лефортовской тюрьме КГБ. Камера была весьма уютной: три койки, застеленные белоснежным бельём, стол, тумбочки, полка для продуктов, умывальник, унитаз, прикрытый занавеской, и более двух квадратных метров для передвижения.
Для меня, имевшего бутырский опыт отсидки, было удивительным столкнуться совсем с другой тюремной жизнью. Со мною сидели так называемые «антисоветчики».
Один, парень лет двадцати, не более, был арестован за распространение антисоветской литературы.
Войдя в камеру, он долго молчал, но потом ни с того ни сего оживился и поинтересовался:
— От сандалий у меня отрезали металлические пряжки, а другой обуви у меня нет, их мне вернут при освобождении?
Второй «пассажир» тоже впервые лишился свободы, а потому пришлось отвечать мне:
— Гражданская обувь тебе понадобится лет через десять, а может, не понадобится вовсе…
— В каком смысле?! — испуганно воскликнул бедняга.
— Вполне возможно, что тебя отправят в «Серпы» и там при помощи «замечательных» советских препаратов из тебя сделают «лояльного советского гражданина». Свою антисоветскую деятельность ты сможешь прекрасно продолжить в компании «Робеспьеров, донкихотов и дзержинских»…
Я конечно же пошутил, не представляя, что совсем скоро я сам окажусь в «высшей инстанции для дураков».
Второй «пассажир» был ещё занятнее парня «с сандалиями». Когда его ввели в камеру, он, хватаясь за голову, потешно возмущался незаконностью своего ареста.
— Я же талант! — восклицал он. — Патенты на мои изобретения сэкономили государству миллионы рублей…
— И за это тебя арестовали?
— Не совсем… — Он смущенно опустил глаза. — Я изготовил модель шестиствольного электрического пулемёта, скорострельность которого двенадцать тысяч выстрелов в минуту. Такого оружия нет даже в Америке!
— И где же ты хранил свою модель?
— Дома, конечно! Но пулемёт-то не боевой! Это опытный образец! Он изготовлен из мягкого металла и выдерживает лишь две минуты стрельбы, после чего плавится!
Ничего себе артист! За две минуты мог перестрелять двадцать четыре тысячи человек, а жалуется…
Несколько дней меня никто не беспокоил, но однажды вызвали. Допрашивающий меня сотрудник был корректен и вежлив. После формальных вопросов — фамилия, имя, отчество, год и место рождения, — он начал расспрашивать меня о моём творчестве. Я отвечал со всей откровенностью, спокойно и с достоинством.
После его намёка на сотрудничество я заявил:
— Я — режиссёр и ни в какие политические игры играть не намерен!
— На нет и Суда нет… — со змеиной улыбкой заметил он, после чего вернул меня в камеру.
И я до сих пор не понимаю, зачем меня кидали в Лефортовскую тюрьму.
На следующий день я вновь оказался один на один с Истоминым…
На этот раз меня обрабатывали кулаками, пинали ногами, били наручниками по голове.
Экзекуция была столь жёсткой, а её результаты настолько наглядно отпечатались на лице, что, когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, дежурный офицер, едва взглянув, отказался принимать меня без медицинского освидетельствования.
— Вы что, приятели, — сказал он моим сопровождающим, — меня хотите подставить? Он окочурится, скажут, что избили здесь…
— Да ничего с ним не случится, он живучий, оклемается, — попытался уговорить его один из них.
— Пока не привезёте медицинское освидетельствование из травмпункта — не приму! Разговор окончен.
Чертыхаясь на чём свет стоит, мои мучители подхватили меня под руки, сунули в уазик и повезли в травм-пункт, расположенный у кинотеатра «Спорт». Освидетельствовал меня дежурный травматолог. Честно и подробно я рассказал о том, кто меня избивал и сколько раз. Он аккуратно всё записал в журнал и медицинскую карту, потом выдал справку моим сопровождающим, и только после этого меня приняли в Бутырскую тюрьму…
Глава 13
И снова тюрьма Бутырская
А ты попробуй хоть немного
Остановить свой быстрый бег
И огляди свою дорогу:
Куда идёшь ты, Человек?..
Для меня ничего не изменилось: едва ли не каждый день меня таскали на допросы к Истомину и после встречи с ним мутузили, но на этот раз это были «Весёлые мальчики» Бутырской тюрьмы. Чтобы я не входил в тюремное братство какой-то определённой камеры, меня кидали в разные. Таким образом, ни в одной камере я не находился больше недели.
Видно, утомившись от общения со мною, Истомин сделал себе передышку и отправил меня на медэкспертизу в Институт имени Сербского, или, как его прозвали зэки, «Серпы» — «высшую инстанцию для дураков». По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в своё время обследовался и мой любимый певец-бард, с которым мне посчастливилось быть знакомым, — Владимир Высоцкий. Кстати, же имеются в виду не те, кто гонит самогонку, а те, кто симулирует помешательство. На жаргоне про них говорят: «косит на вольтанутого» или «играет по пятому номеру»…
Именно поэтому за нашей палатой круглосуточно наблюдал весь медицинский персонал, начиная от уборщиц и кончая дежурными врачами, все «стучали» лечащим врачам…
Каждый день меня таскали на разнообразные собеседования, подключали к различным аппаратам, тестировали, заставляли отвечать на глупейшие вопросы, разгадывать тупые картинки. Но со всем этим ещё можно было мириться, кошмарнее всего были «колёса», то есть всевозможные «дурные» таблетки: сульфадимезин, галоперидол и самое страшное лекарство, применение которого давно запрещено во всех странах, — аминазин.
Так вот, от сульфадимизина, прозванного «психами сульфой», подскакивает температура до сорока — сорока двух, и ты…
Не знаю, Читатель, была ли у вас температура хотя бы тридцать девять градусов, но Автор испытал подобное состояние как раз в момент написания этих строк — поразил какой-то вирус гриппа. Сначала свалилась жена, потом я, а потом и дочка. За всю свою жизнь я не помню, чтобы у меня поднималась температура выше тридцати восьми с половиной градуса. Сейчас же достигла тридцати девяти и семи!
Состояние, доложу вам, хуже губернаторского. Когда было тридцать восемь и
