Слепой. Приказано выжить - Андрей Воронин

Сиверов переложил из правой руки в левую извлеченный из сумки пистолет с длинным толстым стволом, выставил его в окошко и выстрелил, почти не целясь. Пистолет хлопнул, как лопнувший воздушный шарик, выбросив из дула беловатый дымок, убегающий генерал перестал убегать, потянулся рукой к загривку, куда угодил выстрел, и упал, как подкошенный, сначала на колени, а потом ничком. На то, чтобы смягчить падение выставленными руками, его уже не хватило, и физиономию себе он, конечно же, расквасил, но это было даже хорошо, поскольку придавало всей сцене ярко выраженный реализм, местами граничащий с откровенным натурализмом.

Что и требовалось доказать.

Выходя из машины, Глеб незаметно огляделся, уделив особое внимание кронам ближайших деревьев. Следящая камера стояла там же, где и раньше, ее никто не удосужился переместить, и это тоже было превосходно, поскольку именно на этом и строился расчет.

Доставая из багажника черный пластиковый пакет на «молнии», он незаметно поменял сослуживший свою службу пистолет на куда более привычный и смертоносный «Стечкин» с глушителем. При внимательном изучении записи следящей камеры подмену могли заметить, но Глеб очень сомневался, что эту запись когда-либо станут внимательно изучать. Куда более логичным выглядело предположение, что она вряд ли доживет до завтрашнего утра: глупо собирать компромат на того, кого через час-полтора намереваешься похоронить в безымянной могиле на дне заброшенного песчаного карьера.

Покончив с формальностями, он взвалил упакованное в прочную черную пленку тело на плечо, погрузил его в багажник, захлопнул крышку и, сдержав неразумный порыв сбить камеру с дерева, как белку, выстрелом прямо в стеклянный глаз, уселся за руль.

Чтобы не елозить взад-вперед, разворачиваясь в слишком узкой для такого маневра аллее, Глеб повел машину к служебному выезду с территории. Он все ждал, что ему вот-вот перекроют дорогу или просто изрешетят из кустов автоматными очередями, но ничего подобного с ним не случилось. Проезжая мимо парковки, он увидел «крайслер» с синим ведерком на крыше и прохаживающегося около него с сигаретой на губе водителя. Водитель посмотрел на часы, потом на проезжающий мимо «БМВ» и снова на часы: видимо, ему не терпелось поскорее отвезти своего пассажира домой и наконец-то быть свободным. Ему оставалось только посочувствовать, но Глебу сейчас было не до того: вечер еще далеко не кончился, веселье только-только началось, и его пик был впереди.

Беспрепятственно миновав задние ворота, которые тоже были распахнуты настежь и никем не охранялись, Глеб выехал на сравнительно тихую, но все-таки не пустую, населенную живыми людьми улицу и наконец-то вздохнул полной грудью. Ни погони, ни слежки за ним все так же не было, и, констатировав, что противник по-прежнему ни в грош его не ставит, Глеб продолжил делать то, чего от него ожидали: свернул на светофоре направо и погнал машину в сторону Ленинградского шоссе.

К карьеру они подъехали без чего-то восемь. Чтобы опять не трястись в дребезжащей «ГАЗели» и не гробить на ухабах подвеску своей «ласточки», Лешка Бахметьев выпросил у тестя джип. Тесть у Лешки был полковник и служил, как и генерал Васильев, по линии материально-технического обеспечения — правда, не в ментовке, а в армии. Держался он при этом, как самый настоящий боевой офицер, прошедший огонь, воду и медные трубы, голос имел командный, лексику предпочитал ненормативную, и Бахметьев за глаза именовал его не иначе как Полканом. Джип у Полкана был новенький, дорогой, тесть трепетно сдувал с него пылинки, и в другое время о том, чтобы взять его напрокат, нечего было и мечтать. Но в этот раз Полкан отдал ключи зятю без единого слова протеста, и дело тут было вовсе не в отеческой любви.

С того самого дня, как начался связанный с деятельностью «Оборонсервиса» коррупционный скандал, тесть выглядел сильно озабоченным. Он даже похудел, и его басовитый начальственный рык теперь раздавался в квартире значительно реже, чем в былые времена. В последнее время он начал все настойчивее заговаривать о том, что ФСО — очень солидная, авторитетная, уважаемая организация, сотрудники которой наверняка имеют широкий круг знакомств и связей и располагают богатым арсеналом рычагов давления на следственные органы и способов добиваться того, что им надобно. Закон, что дышло — куда поворотил, туда и вышло, говорил Полкан; оно, конечно, так, добавлял он со вздохом, — да только повернуть это самое дышло не всякому по плечу.

Речь, несомненно, шла о том, чтобы склонить чашу весов российской Фемиды в устраивающую Полкана сторону, втихаря подкинув на нее энную сумму в свободно конвертируемой валюте и для усиления эффекта придавив сверху одним из упомянутых выше рычагов. Сильно недолюбливавший тестя Лешка дипломатично уходил от прямого ответа, ни говоря ни «да», ни «нет»: ему было забавно наблюдать, как грозный Полкан лебезит перед ним, капитаном и собственным зятем, выражая, пока только намеками, полную готовность всю оставшуюся жизнь ходить на задних лапках и приносить в зубах тапочки. В ожидании момента, когда тесть отбросит намеки и со слезами бухнется перед ним на колени, мстительный Леха вовсю пользовался ситуацией, позволяя себе высказывания и поступки, за любой из которых полугодом ранее был бы без разговоров с треском выставлен вон из принадлежащей тестю трехкомнатной «сталинки» на Кутузовском.

Будучи полностью в курсе его семейных обстоятельств, майор Полынин в целом одобрял избранную напарником линию поведения, но джип — это, на его взгляд, было уже немного чересчур.

— А что такого? — фыркнул в ответ на его осторожно высказанные сомнения в целесообразности поездки на опасное задание именно в этом автомобиле беспечный Лешка. — Какая там еще опасность! И потом, как говорится, дают — бери, бей и беги. Я б его, гада, без штанов на Красной площади плясать заставил, а потом еще и посадить помог бы с превеликим удовольствием, чтоб хари его отвратной никогда в жизни не видеть.

— За чем же дело стало? — с усмешкой спросил майор.

— Да я тут между делом навел справки: что да как, да сколько светит…

— Ну, и?..

— Да ничего ему не светит, в том-то все и дело! На него даже уголовного дела не завели, в самом крайнем случае пройдет свидетелем по паре эпизодов, и все. Уволить под горячую руку, конечно, могут, так эта интендантская крыса и на гражданке не пропадет. Вот я и кую железо, пока горячо. А сам его тем временем подогреваю: да, мол, дело серьезное, уж не знаю, как и быть, чем тебе, Валентин Владимирович, помочь… Я так думаю: поговорю кое с кем из военной прокуратуры, пусть вызовут его к себе и пугнут хорошенько. Потом я его, конечно, отмажу — как бы, — а он на меня за это свою «трешку» перепишет. А сам пусть берет тещу в охапку и катится ко мне в Марьино. Что им, старым грибам, на двоих «однушки» не хватит? А не хватит, он себе на новую «трешку» за год наворует…

— Аферист, — с осуждением произнес майор Полынин. — Жулик!

Лысый в ответ лишь самодовольно хохотнул. Разговор о проблемах Полкана был шутливым, но майор сильно удивился бы, если бы по прошествии некоторого времени Лешка не провернул только что описанную аферу. Ему было нужно жилье, желательно поближе к центру, тесть сам накликал на свою голову беду, сначала неумело проворовавшись, а потом струсив и подставившись зятю, и упустить такой удобный, редкостный, прямо-таки уникальный случай было бы глупостью, простительной учителю пения, но никак не капитану ФСО, зубы съевшему на оперативной работе.

Так, за разговорами, они добрались до места. Малиновый шар солнца уже почти касался линии горизонта. Там, на горизонте, черными, будто нарисованными тушью силуэтами маячили трубы и прямоугольные, как детские кубики, корпуса какого-то промышленного объекта. Ярко-зеленая при дневном свете равнина сейчас была медно-рыжей, как старинный таз для варенья, какой, помнилось, был у бабушки майора Полынина, которая прожила весь век и тихо скончалась в вымирающей деревушке под Покровом. Семнадцатилетний Валерка Полынин ехать на похороны отказался наотрез, поскольку в ту пору, смешно вспомнить, до обморока боялся покойников.

Делиться этим воспоминанием с напарником он не стал, тем более что дорога кончилась, и не имеющие прямого отношения к делу разговоры следовало отложить до более подходящего времени.

Неровную чашу старого карьера почти доверху заполнили густые сиреневые тени, лишь верхний край обращенного к заходящему солнцу восточного склона еще пламенел закатным огнем. При таком освещении светло-желтый песок выглядел огненно-красным, как обожженная глина, и, казалось, светился изнутри собственным светом. Воздух внизу вибрировал и перекатывался волнами от многоголосого пения расплодившихся в заросших камышом и рогозом озерцах лягушек. Капитан Бахметьев развернул джип, уверенно ведя его по слежавшемуся, схваченному корешками травы песку, и задним ходом подогнал почти вплотную к собственноручно вырытой яме. Заглушив двигатель, он выпрыгнул из кабины и подошел к краю.