Хозяин Фалконхерста - Кайл Онстотт

— Да, мадам, это огромная ответственность, — подтвердил он. — Разве поднять такое вашими изящными ручками!

Софи посмотрела на свои грубые пальцы с кое-как обрезанными ногтями. Изящные ручки! Никто еще не говорил ей таких комплиментов.

— Ваш отец убит на войне? — спросил Аполлон.

— Нет. — Софи отложила веер и промокнула глаза платком. — Он заболел. С этой новостью к нам приехал его бой Аякс. Августа села в поезд и поехала к нему. Она застала его живым, но скоро он умер. Она заразилась и тоже умерла. Я осталась одна с детьми. Потом их отец приехал за ними и отвез их к себе в Англию. По его словам, в военное время в Англии им будет лучше. Он умолял меня поехать с ними, но я никогда не любила Дадли, вот и решила остаться. Дадли развелся со мной, чему я только рада. Он не мужчина, а слабак! Но он честный человек: заплатил мне десять тысяч фунтов — это английские деньги, только я не могу ими воспользоваться, потому что они лежат в английском банке вместе с частью отцовских денег. Перед уходом на войну отец продал в Новом Орлеане партию рабов и перевел почти все вырученные деньги в Англию. Он говорил, что там они будут в безопасности. Но остальные его деньги хранятся в банках Нового Орлеана и Мобила.

Аполлон мысленно произвел сложение десяти тысяч английских фунтов стерлингов с неизвестным количеством папашиных капиталов, после чего погладил Софи по руке.

— Сейчас, в военное время, вам было бы лучше в Англии.

— Мне страшно плыть одной. — Софи вынула из уха тяжелую серьгу. — Уж очень оттягивает, — объяснила она.

— Позвольте? — Аполлон протянул ладонь, и она положила на нее серьгу. Он одобрительно рассматривал вещицу, отметив про себя размер бриллиантов и качество топаза, а потом молча вернул ее Софи, легонько стиснув при этом ее руку.

— Я скоро уеду во Францию, — молвил он. — Пора домой, там у меня много дел. Сюда я приехал, чтобы уладить дело о наследстве. Мне досталась плантация в Дельте, но она мало чего стоит. Из негров теперь никудышные работники.

Софи кивнула.

— А до чего нахальные! Взять хотя бы моего Драмжера: придется его выпороть. Совершенно потерял стыд!

— Бедная, бедная! — Он снова стиснул ее руку. — Диву даюсь, как вы со всем этим справляетесь.

— Да, это непросто, — согласилась Софи, наслаждаясь прикосновением сильных пальцев Аполлона к ее руке; ей стало очень одиноко, как только он убрал руку.

— Возможно, то недолгое время, что я пробуду здесь, пользуясь вашим бесценным гостеприимством, я смогу оказаться вам полезным. Мужчине обычно легче привести слуг к повиновению, чем женщине. Я уже рад, что оказался здесь. Силы юнионистов заняли Новый Орлеан, и я решил, что лучше будет сесть на корабль в Мобиле — знаете, на один из тех, которые, прорывая блокаду, доплывают до Гаваны или Порт-о-Пренса. Оттуда я бы смог отплыть домой. Так чем бы я мог вам помочь, пока я здесь?

— К примеру, вы могли бы сбить спесь с Драмжера и напомнить ему, что в Фалконхерсте не он главный. Недавно я недосчиталась в отцовском кабинете стула. В доме его не оказалось: Драмжер утащил его в мамочкину хижину, чтобы ей было на чем сидеть.

— С Драмжером я, наверное, справлюсь, — заверил ее Аполлон. — Конечно, я больше привык расправляться с крестьянами в наших французских поместьях, чем со здешними черномазыми, но одно мало отличается от другого.

— Ваши крестьяне — белые люди? — поинтересовалась Софи.

Аполлон кивнул.

— В таком случае они не похожи на наших черномазых. Черномазые — не люди, даже если в них есть человеческая кровь, как хотя бы в Драмжере. Животные они, вот кто! Как бы мне хотелось никогда больше не видеть черных физиономий! Я прожила в их окружении всю жизнь, меня от них уже тошнит. Как бы мне хотелось очутиться во Франции!

Аполлон поежился. Значит, в нем тоже течет человеческая кровь, но при этом он остается животным? Что ж, рано или поздно Софи в этом убедится. Чувства не повлияли, впрочем, на его утонченную светскость, и он сумел поддержать разговор без дрожи в голосе.

— Ах, дорогая, Франция — чудеснейшая страна, совершенно не похожая на эту… А Париж… — И он, зажмурившись, принялся фантазировать. Он никогда не видел Парижа, однако надеялся на живость своего воображения. Он живописал огромный дворец Ноай, в котором живет, когда судьба заносит его в Париж, великолепие балов, сияние королевского двора, в который вхож и он. Наполеона III он называл своим близким другом, а императрицу Евгению — старой знакомой. Он как бы невзначай ронял громкие имена, заставляя Софи трепетать при описании интимных сторон жизни двора Тюильри. Из Парижа он перенес ее в несуществующий замок Ноай на юге Франции и повел рассказ о fetes champetres[15], на которые съезжается вся французская знать. Дальше речь зашла о великолепных драгоценностях его матушки, которые теперь дожидаются новой владелицы, о его престарелом отце и княжеском титуле, который перейдет к нему после смерти отца. Вдохновившись, он представил свое существование во Франции сплошной стеной бьющих в потолок пробок от шампанского, беспорядочной тратой денег и светскими раутами, в коих главную роль играет, разумеется, он сам.

Софи была покорена: она упивалась каждым словом, представляя себе Аполлона в центре стайки расфуфыренных дамочек, среди которых, захоти она этого, могла очутиться и она. Ей смерть как хотелось задать ему один вопрос, но от его ответа так много зависело, что она боялась открыть рот. Наконец она набралась отваги и проговорила:

— А ваша жена, Аполлон? Почему вы ничего не говорите о ней?

Он снова взял ее за руку.

— Виконтессы де Ноай не существует в природе, мадам. Я никогда не был женат.

Софи ответила на его пожатие.

— Отчего же?

— А оттого, наверное, что я пока не нашел женщину, которой бы по-настоящему увлекся. Oui, француженки красивы. Oui, они очаровательны. Oui, они непревзойденные спутницы мужчины. Но женитьба… — Он вздохнул. — Женитьба — это нечто иное. Для брака требуется женщина не только прекрасная, но и умная, даже мудрая; спутница не на время, а на всю жизнь. Такой я пока не нашел.

— Неужели?

— Нет, мадам. Но я по-прежнему в поиске. Я никогда не забываю, что женщина, на которой я женюсь, станет в один прекрасный день княгиней де Ноай, поэтому мой выбор не должен оказаться случайным. — Он выпустил ее руку и выпрямился в кресле-каталке. — Но я найду ее, моя дорогая, обязательно найду. — Он улыбнулся ей. В саду стемнело. — Я устал, позвольте мне удалиться. Жду не дождусь того дня, когда я смогу увидеть вашу плантацию. Как хорошо будет снова выйти на свежий воздух! Боюсь, впрочем, что пока я не в силах забраться в седло.

Софи снисходительно улыбнулась, вспоминая одно любопытное приспособление, уже несколько лет подряд зараставшее паутиной в конюшне.

— Завтра я преподнесу вам сюрприз, Аполлон.

— Ваша доброта день ото дня удивляет меня все больше… — Он выдержал паузу и ласково улыбнулся. — Могу я называть вас просто Софи?

Она опустила голову, как будто ее смутила его дерзость.

— Можете, — прошептала она. — Сейчас я позову вашего боя и Драмжера, чтобы они помогли вам.

Он самостоятельно поднялся и дождался, пока встанет она.

— В этом нет необходимости, Софи. Мне достаточно будет опереться на вас. Давайте обойдемся без слуг!

Он обхватил ее за плечо, прикасаясь к ее груди чуть повыше декольте. Она, осмелев, обняла его за талию, чувствуя через тонкую ткань отцовского халата, как могучи его мышцы. В холле они появились вместе. Там ровно горела всего одна свеча, защищенная стеклом фонаря. Свободной рукой Аполлон приподнял ее подбородок и припал губами к ее губам. Поцелуй был недолог. Он вздохнул.

— Как жаль, что недомогание вынуждает меня пожелать вам доброй ночи, дорогая Софи!

— Вы выздоравливаете, Аполлон. Скоро вы опять будете молодцом.

У Софи кружилась голова: все шло именно так, как она надеялась.

— Лучше позовите-ка слуг, Софи, дорогая. — Аполлон осторожно снял ее руку со своей талии. — Ваша близость — это соблазн, которому нельзя подвергать больного. Да, я выздоравливаю, однако есть действия, какие мне пока рановато предпринимать.

Он опустился в одно из кресел. Она дернула шнур звонка и поспешно наклонилась к нему. На этот раз она взяла инициативу в свои руки и не смогла оторваться от его губ, даже когда в холле появились Кьюп с Драмжером.

Оба замерли. Они по-разному относились к этой сцене, хотя ее важность была понятна обоим. Кьюп усмехнулся: Аполлон делал успехи! Драмжер нахмурился: чужак был опасен для его благополучия. Ему совершенно не хотелось заполучить такого на роль хозяина. В нем и в его слуге Кьюпе было нечто, что вызывало у него смутное недоверие.

29

На следующее утро Аполлон, прибегнув к помощи Кьюпа, оделся к завтраку. Черт возьми! Он чувствовал себя таким слабым, словно его болезнь не была выдумкой. Он испытывал срочную необходимость покинуть помещение; ему требовался солнечный свет. О, если бы он мог пройтись по мягкой земле, промчаться верхом! Он до смерти умаялся в бескрайней кровати, из которой его не выпускали две хлопотливые сиделки; он устал притворяться инвалидом, ему наскучила спальня, где нечего было почитать, кроме приторных дамских журнальчиков. Однако он признавал, что скука была не слишком серьезной расплатой за то, что он надеялся приобрести. С выздоровлением пока не следовало торопиться. Софи была готова исполнить отведенную ей роль, зато сам он находился еще в процессе подготовки. Прежде чем отрезать пути к отступлению, ему хотелось убедиться в надежности своих боевых порядков.