Слова. Том I. С болью и любовью о современном человеке - Старец Паисий Святогорец

Турки ведь тоже заимствовали свою музыку из Византии, когда пришли в Малую Азию. Поэтому турецкие народные песни некоторым образом берут слушающего за сердце. В народе даже говорят: "Пой песни по-турецки, разговаривай по-французски, а пиши – по-гречески". Не то чтобы все турки отличались хорошим голосом, нет. Но даже те турки, у которых нет хорошего голоса, поют с душой, с чувством. А некоторые греки, не зная, что турецкие народные песни происходят из Византии, говорят, что, мол, это мы заимствовали византийское пение у турок! Да когда турки пришли в Византию из азиатских глубин, у них не было ни музыки, ни пения! У них тогда вообще ничего не было. Они взяли свои мелодии из византийского церковного обихода.

– Геронда, а почему католикам по душе европейская гармония ?

– Почему? Говорят, что такая музыка понятнее народу. А ты помнишь тех католических монахинь во Франции, что пели "Христос Воскресе" и одновременно танцевали с иконой современный танец? Пасху справляли! А икону держала в руках сама настоятельница монастыря! Все изменяли, подменяли одно другим – и видишь, до чего докатились в итоге! Как-то я услышал одного монаха, певшего славословие. Мелодия показалась мне несколько странной. "Что же он такое поет?" – подумал я. "Чье это ты пел славословие?" – спросил я его потом. "Петра Пелопонесского[257], – ответил он, – только я его маленько подправил". – "Ты подправил славословие Петра Пелопонесского?!" – "Ну, а что, – говорит, – разве я не вправе это сделать?" – "Если хочешь, можешь написать свое собственное славословие, но не надо портить чужое!". Вот так – взял и изменил мелодию чужого славословия, а потом, небось, еще и называл бы свой опус "святогорским". Надо быть очень внимательным. Нельзя менять то, что создано раньше. Если хочется, можно создать что-то свое и дать ему свое имя. На это человек имеет право. Но брать старое и его видоизменять – это неблагоговение. Все равно, как если бы человек, не смыслящий в иконописании, хотел бы "исправить" старинную икону. Если ему так хочется, пусть напишет свою икону, но не уничтожает чужую.

Без веры мир не может устоять

Безбожные власти считали, что вера приносит обществу вред, и хотели ее упразднить. Сейчас они потихоньку понимают, что если человек не верует, то у него нет тормоза, и он становится зверем, они понимают, что человек не может устоять без идеалов. Как-то один журналист спросил старого политика-коммуниста: "На что нынешним политикам нужно обратить внимание, чтобы не потерпеть фиаско и преуспеть?" – "Мы потерпели фиаско, потому что пошли против Церкви", – ответил ему старый коммунист. То есть неверующие коммунисты, у которых нет ни материальной заинтересованности, ни духовных высот, поняли, что они не могут бороться с Богом. Сейчас[258] в некоторых областях Сербии начали строить храмы. Югославские власти увидели, что там, где есть церковь, по статистике меньше душевнобольных, меньше преступлений и тому подобного. В Бога эти люди не верят, но для того, чтобы не пичкать людей таблетками от шизофрении, они строят им храмы. Даже Чаушеску, несмотря на то, что был "бесстыдным капралом"[259], называл христианство "опиумом для народа" и произносил другую подобную хулу, одновременно говорил, что христиане – люди хорошие. Потому что те, кто веровал, имели "тормоза" и не устраивали беспорядков. А остальные, неверующие, разносили все в пух и прах. А сколько Святых воссияет нам из России! Сейчас коммунизму объявлена война. Но есть и такие, кто всему пытается найти оправдание. "Ленин и Маркс, – говорят эти люди, – были согласны со Христом, но не поняли Его духа и поэтому совершили преступления". Они говорят так потому, что христиане возвысили свой голос, заявили, что хотят вернуться к своему старому Преданию, к своей вере. И вот, будучи не в силах удержать народ в прежней узде, коммунисты тоже обращаются к нему с призывами: "Давайте вернемся к нашему древнему Преданию!" Как будто причиной всему тому, что коммунисты натворили во время и после революции, является то, что они не поняли духа Христа!

Придет время, когда не только верующие, но даже и неверующие поймут, что если нет веры, то мир не сможет устоять. Тогда они будут принуждать народ к вере во что-то, чтобы его сдерживать. Пройдут годы, и наступит такое время, что если в какой-то день ты не будешь молиться, то тебя станут сажать в тюрьму. Люди будут отчитываться перед правителем в том, помолились они или нет!.. Так все встанет на свои места.

После себя мы должны оставить доброе Предание

– Геронда, а отчего в некоторых областях, деревнях и селах родятся добрые люди?

– Оттого, что и прежде люди, жившие там, были добрыми. Они оставили после себя добрых потомков, и сейчас доброе Предание продолжается. А ты, видно, думала, что там просто земля на добрых людей такая урожайная? Нет, не в земле дело. Если в каком-то месте есть Предание – доброе или недоброе, то оно продолжается. В Эпире, возле албанской границы была одна деревня, жители которой ходили в храм на вечерню, на Божественную Литургию – когда она совершалась. Ходили даже на повечерие. Эти люди – как бы это получше выразиться – жили в раю еще в этой жизни, и, перейдя в жизнь иную, они тоже пойдут в рай. Они помогли и самим себе, и следующему поколению, потому что создали добрую преемственность. Когда потомки воспринимают доброе Предание, то доброе Предание продолжается. А невдалеке была еще одна деревня. В ней все воровали. Из этой деревни вышел всего один священник, но даже он воровал из церкви иконы! Дело не в том, что в этой деревне была плохая земля, а в том, что у тамошних людей была плохая привычка. Так они оставили после себя плохих потомков и это плохое предание продолжается. Для того чтобы в эту воровскую деревню пришло доброе Предание, необходимо положить много труда. И посмотри: если в каком-то месте живет какой-нибудь недобрый человек, то остальные жители стараются доказать, что он не коренной житель, докапываются до корней его родословной. А вот человека Святого все наперебой стараются записать себе в родственники. Как Святого Косму Эголийского – хотя он был родом из центральной Греции – поместили в собор эпирских Святых, потому что его отец вел свое происхождение из одной эпирской деревни. Так, волей-неволей стал эпирцем Святой Косма.

Один мой знакомый, глава семьи, при разговоре, не переставая, нервно тряс указательным пальцем. Потом и его дети, рассказывая что-то, тоже трясли своими пальчиками. Ведь дети перенимают от отца все его привычки, они копируют их в точности. Но задача в том, чтобы перенимать только доброе. В противном случае зло затягивается надолго. Помню, как один юноша поступил послушником в особножительный монастырь, но там ему пришлось не по душе. "Подожди, чадо, – говорил ему его Старец, – не уходи, все изменится". – "Как оно изменится, Геронда? – возразил послушник. – Ведь послушник старца такого-то – это его точная копия. Послушник отца такого-то тоже похож на своего учителя как две капли воды. Как же все может измениться?" Если в монастыре или монашеском братстве есть какое-то застарелое зло и послушники, не проявляя доброй обеспокоенности, просто "снимают копию" с того, что они видят, то недоброе состояние становится хроническим. Если же послушники проявляют добрую обеспокоенность, то недоброе состояние может измениться на доброе. Так могут стать бесконечными добро и зло.

Я понял одно: все, что у нас имеется – будь то святоотеческие или уставные традиции, – это поскребки [по сравнению с тем, что было раньше]. То есть все это можно уподобить тем редким гроздьям, которые остаются в винограднике после сбора урожая. Поэтому мы должны быть внимательны, чтобы сохранилось немного закваски. Это наш христианский долг. Оставлять после себя недоброе предание мы не имеем права.

Несколько лет назад[260] разные богословы, университетские профессора, другие видные деятели собрались в Женеве на "предсоборное совещание". Рождественский и Петровский посты они решили упразднить, а Великий пост сделать на пару недель короче – поскольку народ все равно не постится. В этом совещании принимали участие и наши профессора. Когда, вернувшись оттуда, они приехали ко мне и стали обо всем этом рассказывать, я пришел в такое негодование, что даже накричал на них. "Понимаете ли вы, что творите? – говорил я. – Если кто-то болен, то он имеет оправдание есть скоромное в пост – общие правила на него не распространяются. Если кто-то съел в пост скоромное не по болезни, а по [духовной] немощи, то он должен просить: "Прости меня, Боже мой", – он должен смириться и сказать "согреших". Такого человека Христос не станет казнить. Однако если человек здоров, то он должен поститься. А тот, кто безразличен, все равно ест все, что хочет, и его ничего не волнует. Все и так идет само собой. Действительно, большинство не держит постов, не имея на это уважительной причины. И мы, желая угодить этому большинству, хотим вообще отменить посты? Но откуда мы знаем, каким будет следующее поколение? А вдруг оно будет лучше, чем нынешнее, и сможет относиться к тому, что заповедует Церковь, без компромиссов? По какому же праву мы будем все это отменять? Ведь все это так просто! У католиков пост пред Святым Причащением продолжается один час. Что, будем поддаваться тому же духу? Будем благословлять свои слабости и падения? Но ради наших слабостей мы не имеем право перешивать Христианство на собственный аршин. Даже если хранить установленный чин могут немногие, ради этих немногих он должен быть сохранен. Если больной человек оказался среди чужих, то пусть он ест скоромное так, чтобы другие его не видели и не соблазнялись. Пусть купит себе какой-нибудь сметаны и скушает ее у себя в комнате". – "Это лицемерие", – ответил мне один из этих профессоров. "Тогда почему, чтобы быть более искренним, ты не идешь на площадь и не грешишь на ней?" – спросил я его в ответ. В каком же свете выставляет им все это диавол! Мы создаем свое собственное "православие" и в духе этого "православия" истолковываем Святых Отцов и Евангелие. В нашу эпоху, когда такое множество образованных христиан, Православие должно было бы ярко сиять! Да тут вон один Святой Никодим Святогорец[261] сколько всего успел! Сколько он написал слов, сколько книг! Собрал Жития всех Святых! Все библиотеки Преподобный знал до последней запятой, хотя ни ксерокса, ни компьютера у него не было.