Несбывшаяся весна - Елена Арсеньева

Почему? Прежде всего потому, что арестованный Пантюхин клялся: он в жизни не видел Рыболова и представления не имеет, кто он такой. Жена Пантюхина тоже не встречала этого человека раньше, до того дня, как он постучал в дверь ее квартиры на улице Первой Пятилетки и спросил Федора Федоровича. Почему Пантюхин интересовался судьбой некоего Босякова в больнице номер пять? Ответ имелся – совершенно неожиданный. Незадолго до этого Федор Пантюхин получил письмо из города Большака, находившегося в полусотне километров от Энска. Письмо Федору Федоровичу прислал его дядька, Порфирий Никитович Пантюхин. Он был уже очень немолод, страдал ревматизмом, охромел с годами, однако продолжал трудиться в небольшой слесарной мастерской, где работали в основном инвалиды. Делали скрепки, зажимы, застежки на сумки, замки-молнии, замки на чемоданы, пряжки для мужских ремней, иногда «пажики» для поддержки женских чулок и застежки для подтяжек и прочую вполне мирную и обыденную мелочь. Дядя писал, что какой-то его приятель, работавший в той же мастерской, по фамилии Босяков, поехал в Энск да и пропал. Прошел слух, будто он угодил под грузовик и умер в больнице. Человек он одинокий, родни никакой, вот Пантюхин-старший, изложив в письме эту историю, и просил племянника поинтересоваться, что там приключилось с Босяковым.

Дозвониться до приемного покоя Пантюхин не смог, поэтому попросил своего соседа по дому, Василия Васильевича Коноплева, который как раз ехал по делам в верхнюю часть города, заглянуть в пятую больницу и поинтересоваться Босяковым. Узнав от Коноплева, что Босяков умер, Пантюхин так и написал дядьке в Большак.

При обыске у Федора Федоровича Пантюхина было найдено письмо Пантюхина-старшего. Поляков видел его своими глазами и держал в руках. Ничего особенного в нем не было… кроме того, что, как удалось выяснить в Большаке, старший Пантюхин его в жизни не писал. И почерк был не его – довольно похожий, но не его. Федор Федорович Пантюхин ничего не заподозрил, потому что в первых же строках дядька пояснял, что у него ревматизмом пальцы свело, оттого он и пишет так коряво – «будто курица лапой». Однако письмо и в самом деле было отправлено из Большака, на конверте значился дядькин обратный адрес, начиналось письмо с обращения: «Здорово, дорогой племянничек!» – поэтому никаких подозрений у Федора Федоровича не появилось.

– Хитро проделано, – с отвращением сказал Храмов, получив протокол допроса Пантюхина-старшего: тот клялся, что в жизни не слышал ни о каком Босякове, и был немало поражен, получив вдруг от племянника письмо, в котором тот сообщал о смерти этого самого Босякова. На вопрос, почему он не связался с племянником и не спросил, кто такой Босяков, Пантюхин ответил, что сначала хотел Федору написать, а потом просто забыл. Подумал, что Федька от большого ума что-нибудь намудрил. – Ловко запутано. Кому и зачем в Большаке понадобился Бродяга?

– А по-моему, – пожал плечами Поляков, – ответ очевиден. Мы почему-то думали, что никто из посланцев варшавской разведшколы мимо нас не проскользнул. Проводник и его двое спутников сдались сами, Бродягу убили в перестрелке, Рыболова засекли… Но тем временем в Большаке работал еще кто-то. То, что тот человек был связан со «штабом Вали», понятно прежде всего потому, что он знал Босякова и интересовался его судьбой. Видимо, на Босякова у этого неизвестного была большая надежда, раз он так упорно старался выяснить, что с ним и как. И он явно не хотел открываться Проводнику. То ли не доверял, то ли опасался его провалить. А может быть, не знал, как с ним связаться. Может быть, в разведшколе считали, что оба эти агента – Проводник и неизвестный из Большака (предположим, что он и есть неведомый Счетчик) – должны работать отдельно. Но при чем тут Большак? Почему он обосновался в Большаке?

– Возможно, потому, что в Энске у него не было надежной явки, а в Большаке была, – предположил Храмов. – Не исключено, что Счетчик устроился там еще до войны.

– Но в маленьком городке все люди на виду, – возразил Поляков. – Там агенту трудно работать. В Энске легче затеряться. И если Счетчик сидел именно в Большаке, который на самом деле довольно небольшой городишко, значит, там у него была не только надежная явка, но и связь.

– Мы ни разу не засекали ни одной передачи из района Большака, – задумчиво сказал Храмов. – Думаю, именно потому, что таких передач не было. Все ближайшие к Энску окрестности просто напичканы пеленгаторами. Пожалуй, Бродягу изначально готовили именно для работы с большаковским сотрудником. Вот тот и забеспокоился о его судьбе.

– Вот именно – забеспокоился! – кивнул Поляков. И, видя, что Храмов не понимает, повторил раздельно: – За -беспокоился!

Храмов пожал плечами, глядел вопросительно.

– Ну слушайте, Иван Сергеевич! – почти возмущенно воскликнул Поляков. – Как же вы не понимаете? О Бродяге никто вообще не вспоминал до тех пор, пока мы с вами его не угробили и Проводник не сообщил о происшествии в разведшколу. Неужели вас это не удивляет?

– Да что такого? – никак не понимал Храмов. – Элементарная проверка правдивости сведений, переданных Проводником.

– Никто не интересовался судьбой двух других парашютистов, заброшенных вместе с Проводником, – с нажимом сказал Поляков. – Проводнику поверили на слово. Никто не проверял правдивость донесений Проводника, когда он передавал дезинформацию об аэродромах, передислокации воинских частей и прочую туфту. И судьба Бродяги никого особенно не волновала – работает «ходоком» при Проводнике, ну и пусть работает. И вдруг… Знаете, что мне кажется? Что именно в это время появился какой-то человек, для которого личность Бродяги имела особое значение. Возможно, именно для работы с ним Бродяга и был предназначен с самого начала. Человек появился, а тут весть – Бродяга умер. И гость забеспокоился. Начал уточнять информацию.

– Есть вопросы, – быстро сказал Храмов. – Во-первых, как он узнал о смерти Бродяги? Во-вторых, почему сам не навел справки в пятой больнице? В-третьих, при чем тут Пантюхины? В-четвертых, почему он таким кривым путем действовал?

– Как он узнал о смерти Бродяги? – задумчиво повторил Поляков. – Очевидно, у него был свой канал связи с Варшавой. Это не рация, потому что, во-первых, не было пеленгов, во-вторых, интересоваться Бродягой стали не сразу. Я думаю, кстати, передатчик новой модели, привезенный Рыболовом, предназначался не для Проводника, как можно было подумать, а для другого радиста. Условно говоря, для Бродяги.

– Почему вы так решили?

– Да потому, что в багаже Рыболова были запасные батареи не только к новому передатчику, но и к старой рации Проводника. То есть Каменев работал бы на своем аппарате, а параллельно тут развернулась бы еще одна радиоточка.